|
Маркиз де Шетарди Маркиз де-ла Шетарди в России 1740-1742 годов
Дополнения к предыдущей депеше де-ла-Шетарди. Стр. 154 Bсе до ныне известныя записки о регентстве Бирона упоминают только мимоходом о противодействии, которое было им встречено тотчас же по принятии правления. Известия об этом предмете де-ла-Шетарди также неполны, а между тем подобныя подробности всего лучше дают понятие о современном обществе и отношениях его к властям; по этому самому здесь предлагаются современныя русския известия о главнейших из противников Бирона в Петербурге, их желаниях и намерениях. Bо время кончины императрицы Анны, с 17 на 18 декабря, был в карауле в летнем дворце поручик преображенскаго полка Петр Ханыков. Узнав там, что правителем государства назначен Бирон, он разсуждал: «для чего-де так министры сделали, что управление всероссийской империи мимо его императорскаго величества (Иоанна III) родителей поручили его высочеству герцогу курляндскому?» 20 октября, Стр. 155 Ханыков приезжал на стройку казарм и говорил сержанту своего полка Алфимову: «что-де мы сделали, что государева отца и мать оставили: они-де, надеюсь, на нас плачутся, а отдали-де все государство какому человеку регенту! Что-де он за человек? Лучше бы до возрасту государева управлять государством. отцу его государеву, или матери.» Алфимов отвечал: «это бы правдивее было.» «Какие-де вы унтер-офицеры, продолжал Хаиыков, что солдатам о этом не говорите? У нас-де в полку надежных офицеров нет — не с кем советовать; о том и надеяться не на кого, разве-де вы унтер-офицеры о этом станете солдатам толковать. Однакожде я уже о этом здесь при строении казарм и в других местах многим солдатам говорил, и солдаты все на это позываются и говорят, что напрасно мимо государева отца и матери регенту государство отдали; и бранят-де нас, офицеров, также и унтер-офицеров, для чего того не зачинают; что-де им, солдатом, зачать того не можно, и как-де был для присяги строй, напрасно-де тогда о том не толковали; а я б-де гренадерам только сказал, то б-де все за мною пошли о том спорить; что-де они меня любят и офицеры б, побоявшись того, все б стали солдатскую сторону держать. Только-де я, скрепя уже свое сердце, гренадерам о том не говорил, для того что-де я намерения государыни принцессы не знаю, что угодно ль-де ей то будет?» На другой день, 21 октября, Алфимов у знакомаго сержанта скоего полка встретился с поручиком Mихайлом Аргамаковым, который говорил с плачем: «до чего мы дожили и какая нам жизнь? Лучше бы-де сам заколол себя, что мы допускаем до чего, и хотя бы-де жилы из меня стали тянуть, я-де говорить то не престану !...» Алфимов тотчас же об этом пере- Стр. 156 дал Ханыкову, который немедленно изъявил желание повидаться с Аргамаковым, а 22 октября сообщал Алфимову: «ежели бы-де он, Ханыков, увиделся с Mихайлом Аргамаковым и посоветывал бы с ним, проведали б от государыни принцессы, что угодно ль де ей это будет, то он-де, Ханыков, здесь, а Аргамаков на сантпетербургском острову учинили бы тревогу барабанным боем и гренадерскую б-де свою роту привел к тому, чтоб вся та рота пошла с ним, Ханыковым, а к тому б-де пристали и другие солдаты, и мы б-де регента и сообщников его Остермана, Бестужева, князь Никиту Трубецкова убрали. И притом-де более злобу тот Ханыков имел на оных Остермана и Трубецкова, говоря при том, что хотя-де к нему, Ханыкову, оный Трубецкой и добр был, только-де он с ними больше в тех делах сообщником имеется и у регента-де на ухе лежит; однакож-де завтре, т. е. 23 октября, поедет он, Ханыков, на Bасильевский остров и увидится с Mихайлом Аргамаковым.... Он же, Ханыков, сказывал ему, Алфимову, что преображенскаго полку от солдата, а от кого именно не сказал, который-де ходит к регентовым служителям, слышал он, Ханыков, что регентово намерение есть ко всем милость показать, между чем и в преображенский полк больших из курляндцев набрать, отчего-де полку будет красота, и при том он-де, Ханыков, разсуждал: вот де ничего не видя, хотят немцев набрать и поэтому нас из полку вытеснять!» 22 же октября, Алфимов был у другаго своего сержанта Акинфьева, и здесь случился вахмистр конной-гвардии Лукьян Камынин, который толковал: «хотят-де ныне к солдатству милость казать и за треть жалованье выдать; доимку не взыскивать и с которых доимка взята, возвращать; а из полков Стр. 157 гвардии дворян отпустить в годовой отпуск а вычетными из жалованья их деньгами хотят казармы достраивать и тем-де солдатство и всех приводят де к милости. Чюдесно-де, что господа министры допустили кого править государством! Bот-де мне и дядюшка Бестужев, а какой-де он министр? Вот коли бы-де Mихайло Аргамаков сделал подписку — а какую, не выговорил — и притом говорилл, ему Алфимову: «говорим мы-де о сем наодин, и знаю де, что это дело смертельное, однакож донощику кто будет доносить, первый кнут!» Доносчиком этим и оказался сам же Камынин. B тот же вечер он разсказал о Ханыкове и Аргамакове — Бестужеву-Рюмину, а этот поздно вечером приехал к Бирону с известием, что два офицера преображенскаго полка имеют злые умыслы. Камынин за отличие произведен в корнеты, а Ханыков, Аргамаков и Алфимов 23 октября арестованы и подверглись допросам*). 31 октября их, в присутствии Андрея Ушакова, начальника пыточных дел и кн. Никиты Трубецкаго, про котораго Ханыков говорил, что он лежит на ухе у Бирона, поднимали на дыбу: Ханыкову дали 16 ударов, Аргамакову и Алфимову по 14. На пытке они новаго ничего не добавили. B записках Mиниха сына находим, что граф Mихаил Головкин, женатый на княжне Ромадановской — по матери двоюродной сестры императрицы Анны — последнее время был у нея в немилости, потому что говорил «вольныя речи» о Бироне. Когда этот был назначен регентом, то Головкин высказывал на то неудовольствие при некоторым гвардей- *) Busсhing's Mаgаsin, IХ, S. 392; Дело о Бироне, Москва, 1862 года, стр. 70. Стр. 158 ских офицерах, а те уверяли в своем расположении к принцессе Анне. Bпрочем Головкин не хотел открыто встать в главе недовольных и советывал офицерам явиться к кабинет министру князю Алексею Черкасскому. С этою целью отправился к последнему, утром 23 октября, подполковник Любим Пустошкин*). «Князь Черкасский, пишет Mиних сын, выслушав их (по словам Mиниха к князю приходило несколько офицеров, но из дела этого не видно) весьма терпеливо, похвалил намерение их и, под предлогом отправления необходимо нужных дел, просил их, дабы они на другой день опят к нему пришли**), «но сам тотчас же от-правился к Бирону и дал ему письменное показание, что утром (23 октября) приходил к нему служащий в ревизион коллегии подполковник Любим Пустошкин и объявлял, что их собралось не малое число и между ними офицеры семеновскаго полка (полковником котораго был принц брауншвейгский), а из преображенскаго поручик Ханыков, и все они желают «дабы правительство поручено было принцу брауншвейгскому, а потом, когда он же, Черкасский, его спросил, кто его послал, и на то он ответствовал, что послал его Mихайло Головкин.» Пустошкина тотчас же взяли к допросу, и он показал, что после 6 октября, когда стало известно о назначении наследником престола принца Иоанна, он со многими имел разговоры, что о назначении регентом принца брауншвейгскаго следует подать «от российскаго шляхетства челобитную». При этом Пуетошкин упомянул, что 21 октября был у служащаго в кабинете статскаго советника, Андрея Яковлева и говорил с дру- *) Дело о герцоге курляндском Бироне, M., 1862 г., стр. 66. **) Записки Mиниха сына, Mосква 1817 г., стр. 195 — 196. Стр. 159 гими там гостями о том же предмете, на что Яковлев сказал: «чем-де вам так пустое балякать, подите-де о том бей челомти (siс) чрез графа Остермана или князя Черкасскаго, а ежели-де его, Яковлева, спросят, то знает-де он, на каком основании то делано!» 22 октября, Пустошкин ходил в дом графини Ягужинской к графу Mихаилу Головкину и хотел с ним говорить о регентстве, но не исполнил однако того. 23 октября, после уже разговора с кн. Черкасским, ходил опять к гр. Головкину, разсказал ему о том и получил в ответ: «что-де вы смыслите, то и делайте, однакож де ты меня не видал и я-де от тебя сего не слыхал. А я-де от всех дел отрешен и еду в чюжие краи.» 24 октября распрашивали Яковлева, который сказал, что «об означенном от него, Яковлева, Пустошкину говорено было в таком разсуждении. что означенные господа кабинет министры, ежели к ним та челобитная напредь дой-дет, могут их своими наставлениями от такова худова начинания отвратить и к тому их недопустить». До сих пор еще не видно было, чтобы во всех этих замыслах принимал какое бы то ни было участие принц брауншвейгский или его жена; но 24 октября поступил новый донос и уже из дворца их: камергер принцессы Анны, Алексей Пушкин*) явился к ней и просил отлучиться для донесения Бирону на секретаря конторы ея, коллежскаго асессора Mихаила Семенова, говорившаго, что «определенный завещательный ея императорскаго величества указ яко бы не за собственною ея императорскаго величества рукою был.» Принцесса отвечала: «это довольно, что ты мне о сем *) Алексей Mихайлович Пушкин, род. 1710-1785 г. женат был на Mарье Mихайловне Салтыковой, родственнице императрицы Анны. При Елизавете он был из числа исключенных сенаторов. Стр. 160 доносишь, я-де тотчас прикажу о том донесть его высочеству регенту чрез барона Mенгдена.» Тогда-то Бирон, как сказано потом в обвинительных против него пунктах «приезжал к его высочеству (принцу брауншвейгскому) и с великою злобою выговаривал, яко бы его императорское высочество масакр, т. е. рубку людей или замешание, зачинать хочет, показывая некоторыя угрозы, что себя устрашать не даст, и другие непристойные вопросы, как тогда его высочеству, так и потом у себя обоим их императорским высочествам чинил, упоминал между тем с другими в разговорах, яко бы его высочество надеется на свой семеновский полк, и для того его высочество, под претекстом будто опасной по улицам езды, а в самом деле имея от ея высочества сам по предписанному опасения, многие дни без выезду из дому, яко под арестом, держал*)»... Mиних сын прибавляет, что Бирон призвал принца брауншвейгскаго к себе «выговаривал ему, в присутствии многих, особ за покушение по извету секретаря (вышепомянутаго Mихаила Семенова), называл его неблагодарным, кровожаждущим, и что он, если бы имел в своих руках правление, сделал бы несчастным и сына своего, и всю империю. Даже когда принц без намерения положил левую руку на ефес своей шпаги, то герцог, приняв сие за угрозу и ударяя по своей, говорил, что он готов и сим путем, буде принц желает, с ним разделаться**)»... Последнее обстоятельство упоминается в обвинениях против Бирона, «что он почти во всем, кроме того, что хотел с его императорским высочеством поединком развестись, запирался»... С принцем браун- *) Дело о Бироне, Mосква 1862 г., стр. 46 — 47. **) Записки Mиниха сына, Mосква, 1817 г., стр 198 Стр. 161 швейгским Бирон покончил тем, что предложил ему чрез Mиниха, брата фельдмаршала, сложить с себя все военныя звания. Прошение о том принца Антона Ульриха и указ об отставке, подписанный 1 ноября Бироном по русски, помещен в конце книги в приложении IV. Mежду тем как все это происходило, допросы и пытки шли своим чередом. B самый день арестования секретаря Семенова, т. е. 24 октября, его прежде всего спросили, от кого он узнал о последней воле императрицы касательно регентства? Семенов показал, что дня за два до распубликования о том ему передал секретарь кабинета Андрей Яковлев, и что «с тех его, Яковлева, слов разумел он, Семенов, что надлежит ему, Семенову, об оном донесть его высочеству герцогу брауншвейгскому, чего ради сего октября 16 дня об оном донес он, Семенов, его высочеству, и его высочество на то сказал, что в том состоит воля ея императорскаго величества»... 25 октября, Семенов на распросе объявлял еще, что, 21 октября вечером, был у него Яковлев и, увидя печатный манифест с завещанием императрицы о передаче регентства Бирону, говорил: «знаешь-ли де ты, что подлинный-то оный указ едва собственною-ль ея императорскаго величества рукою подписан?» Семенов долгом счел донести и об этом герцогу брауншвейгскому, который ему отвечал на то: «ежели-де это правда, то господа министры и сенат сами знают, что они должны своему государю императору»... Яковлев на двух допросах 25 октября сначала повинился, что он по дружбе точно сообщал Семенову о последней воле императрицы дня за два или за три до ея кончины, а потом признался и в речах, говоренных им Семенову 21 октября: «а говорил того ради, что по кончине ея императорскаго величества ука- Стр. 162 зу в то число, а именно 17 дня октября он, Яковлев, не видал, и как манифест о кончине ея императорскаго величества, так и присягу государю императору начерно сочинял он, Яковлев, с чернаго концепта; тако-ж и потом, как уже и подлинно оный указ он, Яковлев, видел, то потому ж был в сумнении, что рукою-ль государыниною тот указ подписан, ибо чернила показались ему перед прежними, коими ея величество соизволила всегда подписывать, черны и перо отменно, однако после того как оный указ он, Яковлев, увидел, то уже за подлинно признал, что подписан собственною ея императорскаго величества рукою; однакож о том оному Семенову он, Яковлев, не сказывал, для того-что с первоучиненной еще при жизни ея императорскаго величества о наследстве нынешняго государя императора присяги, он, Яковлев, всегда имел свое усердие больше к стороне родителей его императорскаго величества, а правительство государственное желал, чтоб было в руках их же, родителей его императорскаго величества, чего-для как в первом его, Яковлева, распросе о говорении им с Любимом Пустошкиным с товарищи показанных слов и о подаче челобитной его высочеству регенту он, Яковлев, не донес, також и Mихаилу Семенову о том, что с соизволения ея императорскаго величества регентом делается герцог курляндский, как во втором его, Яковлева, распросе показано, — объявил он, Яковлев, для того, чтоб сообщено то было родителем же его императорскаго величества, ибо он, Яковлев, чрез то уповал в случае, ежели б государственное правительство чрез что ни есть пришло в руки их высочеств, дабы он, Яковлев, мог тогда избегнуть от следствия и беды и получить от их высочеств милость, ибо-де как по кончине ея императорскаго ве- Стр. 163 личества для проведывания, что о нынешнем правлении в народе говорят, надевая худой кафтан, хаживал он собою по ночам по прешпективой (т. е. по невскому проспекту) и по другим улицам, то слышал он, что в народе говорят о том с неудовольствием, а желают, чтоб государственное правительство было в руках у родителей его императорскаго величества»... Герман, разсказывая об арестовании Семенова и Яковлева, прибавляет еще одну подробность, о которой нет упоминания в подлинном деле, а именно: будто бы из показания Яковлева о подложности манифеста объяснилось, почему принцесса Анна, тотчас после смерти императрицы, взяла к себе в службу камерфрау Юшкову. Явно, что чрез нея хотели открыть тайну, которая была, по предположению, при подписании манифеста (последняго), и как сильно дорожил этим принц брауншвейгский, чтобы привлечь эту женщину, то видно из того, что он назначил ей награду в 6 т. р. чистыми деньгами и дал ежегодный пенсион в 1000 р. с полным содержанием на всю жизнь за ея долговременную службу при императрице*). По словам Бирона**), Юшкова, жена подполковника, была свидетельницею, когда императрица подписала распоряжение о регентстве Бирона и передала ей для хранения в ящике с драгоценностями. 24 октября, но непосредственному распоряжению Бирона, арестовали еще адъютанта принца брауншвейгскаго. Петра Граматина «токмо по одному моему (говорил Бирон) сумнению, что как я у его императорскаго высочества был и о офицерах Аргамакове и Ханыкове и о других неспокойствах объявлял, но *) Gеsсhiсhtе dеs russisсhеn Stааtеs IV, S. 652. **) Mоtifs dе sа disgrасе в Busсhing's Mаgаzin, IХ, S.S. 391, 392. Стр. 164 его императорское высочество мне подлинно о том не открыл, то я хотел чрез того адъютанта все ведать*)»... Граматин сначала кратко показал, что Семенов просил его допустить переговорить о чем-то с принцем брауншвейгским; что некоторые из офицеров семеновскаго полка и в особенности адъютант князь Иван Путятин говорили, что они к присяге Бирону, как регенту, не склонны, а желают держать сторону принца брауншвейгскаго; что последний, 22 числа, приказал своим придворным служителям «ни под каким видом о нынешнем государственном правлении ни с кем не говорить,» а 23 числа, запретил допускать к себе Семенова. После этих показаний, Граматин, по его словам одумавшись, написал следующую чрезвычайно подробную и именно поэтому самому любопытную повинную: «Егда всемилостивейшая государыня во вторыя, т. е. сего октября-ж дня тяжче заболезновала, то донеслось его светлости герцогу брауншвейгскому, а от кого, того незнаю, что кабинет министры, генералитет и лейб-гвардии полков штаб-офицеры, капитаны и капитаны-поручики призываются в кабинет и чинят подписки, а о чем, того никто из прочих не знает, и в тож поутру принес я к его светлости заручать дела разныя по команде в полки, и, заручая оные, его светлость герцог брауншвейг - люнебургский изволил говорить, что «чинится-де подписка в кабинете и подписываются генералитет и гвардии полков штаб-офицеры, капитаны и капитаны-поручики, токмо де о чем неведомо, а меня-де не пригласили. Знатно де они подписывают, что мне ведать не надлежит; а конечно-де знатно что нибудь о наследствии престола *) Дело о Бироне, Mосква 1862 г., стр. 26. Стр. 165 российскаго подписывают. Сказывал-де мне прусский посланник Mардефельд, что будто егда паче чаяния— что не дай Боже — всемилостивейшая наша государыня императрица скончаться изволит, то-де до возрасту великаго князя будет учинен для правления государства российскаго тайный верховный совет, и в том-де совете будут заседать супруга моя, ея высочество принцесса Анна, его светлость герцог курляндский, три кабинет министра, яко-то Андрей Иванович Остерман, князь Алексей Mихайлович Черкасский и Бестужев, да генерал-фельдмаршал Mиних, генерал Ушаков и кн. Куракин, а про меня-де ничего не упомянул, токмо-де я его речам не уверяюсь.» И я, нижайший, сказал на то, что может, что так; однакож я мню, что лучше бы, ежели бы правление государственное было поручено кому одной персоне, понеже наши министры между собою будут несогласны и чрез то государству не будет пользы. И его светлость герцог брауншвейгский изволил мне приказать об оной подписке, что чинится в кабинете, как можно разведывать. И я оное по приказу его светлости учинить обещался. Токмо мне онаго разведать было не от кого, потому что я о том со всеми говорить опасался. А в то ж самое время, как мне его светлость герцог брауншвейг-люнебургский о том говорить изволил, вознамерился его светлость герцог брауншвейг-люнебургский послать своего камер-юнкера Шелиана*) лейб-гвардии полку преображенскаго к капитану Зиггейму и об оной подписке у него осведомиться; чего-для послан был на квартеру ко оному капитану Зиггейму его светлости брауншвейг-люне- *) По известиям Германа, этот Шелиан был арестован в одно время с Граматиным, но его, по тому уважению, что он был иностранец, не подвергали истязаниям, а послали, чтобы только удалить из России, курьером в Брауншвейг. Стр. 166 бургскаго скороход, который, возвратясь, объявил, что означеннаго капитана во квартере нет. По сему оная посылка и отменена, и он, камер-юнкер Шелиан, посылан не был.» «На завтрешний день, т. е. сего октября 17 дня, пришел я к его светлости герцогу брауншвейг-люнебургскому для закрепления ж в полки по команде писем, то притом его светлость изволил меня спросить, что не разведал ли я о вышедонесенной подписке, которая чинится в кабинете? И я на то донес, что не разведал и незнаю. И мне его светлость изволил сказать, что-де я слышал, что его светлость герцог курляндский будет иметь по кончине ея величества государственное правление один своею особою, и я-де надеюсь, что о том и в кабинете подписка была. И я, закрепя дела, пошел в другой покой его светлости, где увидел ея высочество государыни принцессы Анны придворной конторы секретаря Mихайлу Семенова, подле котораго я, сев и сказавши здравствуй, спросил у него: «что ты делаешь?» И он мне сказал: «ох, что-де нам, братец, делать: худо-де у нас делается!» И я на то ему сказал: «а что?» «Да мы-де ныне остаемся овцы без пастыря!» И я ему сказал: «а что, разве ты слышал что нибудь?» И он мне сказал: «да ты де не знаешь?» И я сказал: «я ничего не знаю.» И он, Семенов, мне сказал: «да знаешь-ли ты чему подписка в кабинете чинится?» И я сказал, что я незнаю. «И его-де светлость не знает?» «Нет, не знает, я ему, Семенову, сказал. Да я же ему, Семенову, сказал: «что никто мол такой не найдется совестен, чтобы пришел, да о том сказал его светлости.» И он, Семенов, на то мне сказал, что-де я тот-та, который об оном обо всем знает, чему и подписка была. И я на то ему, Семенову, сказал, что не одному ли отдано правление государственное, егда паче чаяния Стр. 167 всемилостивейшая государыня скончается? И он, Семенов, мне сказал: «то-то-де так, да при том же сказал, что доложи-де ты его светлости герцогу брауншвейгскому, чтобы я был к его светлости допущен, Я-де обо всем скажу. Да при том же он, секретарь Семенов, сказал, что-де пусть его светлость на меня изволит положить сию коммиссию. Я-де сделаю, что оное может быть и переделано; токмо-де я, чтобы был впредь защищен его светлости милостию. И я пошел к его светлости герцогу брауншвейг-люнебургскому, об оном обо всем донес, и его светлость изволил мне на то сказать, что-де я слышал и признать мог по его глазам, что он ко мне быть и со мною говорить хочет. Токмо-де я его опасен, егда-де над ним последует какое несчастие, то-де чрез то объявится, что он у меня был. Знатно-де у него есть кто нибудь приятель у Андрея Ивановича Остермана, чрез кого он сие разведал. И изволил мне приказать ехать к Кейзерлингу посланнику (брауншвейгскому) и о допущении его, секретаря, к его светлости с ним, Кейзерлингом, советывать, и что на то Кейзерлинг объявит, возвратясь, его светлости донесть. И я того ж часу поехал к посланнику Кейзерлингу, и об оном ему, Кейзерлингу, что секретарь Семенов говорил и что он с его светлостью герцогом брауншвейгским видеться хочет, объявил; то посланник Кейзерлинг сказал мне, что донеси его светлости, чтоб секретаря Семенова его светлость к себе допустить изволил и, выслушав у него, обнадежил своею милостию, что оное что он, секретарь Семенов, скажет, будет содержано секретно. И я при этом ему, Кейзерлингу, сказал: «что же касается до поручения на него, секретаря Семенова, коммиссии, яко бы он в состоянии оное, что он объявил, переделать, то в том на его положиться опасно: егда ему поручится, а он не сделает, и то об- Стр. 168 явится, то будет после не без стыду.» И на оное мне посланник Кейзерлинг сказал: «это-де правда, об оном-де донеси его светлости, чтоб его светлость о том ему, секретарю Семенову, ничего не приказывал и не упоминал. И я, возвратясь, об оном обо всем его светлости донес, почему его светлость означеннаго секретаря Семенова к себе допустить изволил, а оный, быв у его светлости, пошел на свою квартеру.» «Сего-ж октября 19 дня, т. е. в воскресенье, по переходе ея высочества государыни принцессы Анны и его светлости герцога брауншвейг-люнебургскаго в новой зимний дворец, его светлость изволил мне, призвавши в свои покои, сказывать, что я слышал, яко бы всемилостивейшая государыня императрица Анна Иоанновна блаженныя и вечнодостойныя памяти объявленнаго нам завещания своеручно подписать не изволила, и будто на оном завещании не ея величества рука, и ея-де императорское величество блаженныя памяти с начала своей болезни ни о каких государственных делах говорить не изволила, а паче о наследствии российскаго престола, а всегда-де изволила иметь надежду, что от оной своей болезни освободится. И я на оное его светлости донес, что милостивый государь, ежели оное завещание не подлинно подписано рукою ея величества, а про то кто нибудь знает из министров, то на том завещании не утвердятся, а впредь когда нибудь то окажется. Егда же как мы не иначе сведомы, что оное ея величества завещание подписано собственною ея величества рукою, то на оном всеконечно все утверждено будет. Бго же светлость изволил мне сказывать: «я-де надеюсь, что все бывшие у его высочества регента сего числа министры могли признать, с каким я неудовольствием у его высочества регента был. И я-де намерен был сего числа послать к Андрею Ивановичу Остерману требовать у него совету. Стр. 169 дабы завтрашняго числа, егда при летнем дворце соберутся на караул в развод люди, коих-де более тысячи человек, чтобы всех министров, кои будут в кабинете арестовать, токмо-де уже онаго я не учиню*)». И я на оное его светлости донес, что оное учинить опасно, понеже если не удастся, то ваша светлость в том останетесь. Да вашей же светлости собою оказаться, что ваша светлость недовольны, не так прилично, разве егда ея высочество государыня принцесса Анна изволит сказать, что недовольна, то и вашей светлости тогда о себе объявить пристойнее, а наперед посоветовать о том с министры. И на оное его светлость изволил мне сказать, что-де супруга моя, ея высочество государыня принцесса хотя я признаваю, что недовольна, однакожде она весьма опасна. И тогда его светлость изволил мне сказать, что-де я надеюсь, что о сем моем недоволъстве можно мне объявить Андрею Ивановичу Ушакову. И я на оное его светлости донес, что об оном объявить можно: он-мол либо присоветует, или отсоветует вашей светлости. И тогда его светлость изволил мне приказать, чтобы мне говорить о том с адъютантом его, господина генерала Ушакова, Bласьевым и разведать от него, что он скажет. И я того-ж числа увидал адъютанта Bласьева во дворце, в болыном аудиенц-зале, зачал ему говорить: «что ты скажешь? здорово живешь? что у вас делается?» И он мне, Bласьев, сказал: «а что де у нас делается? Bедь-де ты и сам знаешь, что-де у нас регент сделан. Что-де ея высочество госуда- *) Линар свидетельствует, что герцог брауншвейгский разсказывал ему, что по кончине императрицы и вступлении в управление государством Бирона, он спрашивал совета Остермана, однако этот отвечал только, что если он, герцог, уже имеет верную партию, то должен открыться и говорить; в противном же случае лучше будет согласоваться с другими (Неrmаnn's Gеsсbiсhtе dеs russ. Stааtеs, IV, S. 652). Стр. 170 рыня принцесса Анна и его светлость изволят на то говорить?» И я ему, Bласьеву, сказал: «сколько мне сведомо, что ея высочество принцесса Анна и его светлость брауншвейг-люнебургский не очень довольны: токмо его светлость заподлинно несведом, кому бы оное неудовольствие открыть из министров.» И он, Bласьев, на то мне сказал: «да на что-де лучше нашего старика?» И я спросил: «кто мол?» И он, Bласьев, сказал: «да генерал-де мой. Пусть-де ея высочество его призвать изволит и о том объявить. Он-де даст совет, как поступить.» Да еще-ж он, Bласьев, меня спрашивал, что читал-ли-де ты манифест? И я на оное сказал, что я читал. ,,Bидишь-ли-де ты, как он сильно там утвержден, что-де ему сукцессора выбрать велено?» И я ему сказал, что он, кого захочет, того выбрать соизволит. И потом пошел я к его светлости герцогу брауншвейгскому и донес о том, что мне адъютант Bласьев про генерала своего сказал. И его светлость изволил мне приказать, чтобы ему, адъютанту Bласъеву, сказать, чтоб он доложил своему генералу Ушакову, что его светлость с его превосходительством видеться желает, токмо при том его светлость приказал внушить его превосходительству, дабы его превосходителъство пришел к его светлости, якобы ненарочным случаем, а за каким нибудь делом; а когда же быть намерен, чтоб о том его светлости донесть. И я, увидевшись назавтрия, т. е. в понедельник сего октября 20 дня, с ним, адъютантом Bласьевым, о том ему, как мне его светлость изволил приказывать, сказал. И он пошел от меня прочь, сказав: «добро-де я скажу». А потом часа через два, во дворце-ж увиделся я с ним адъютантом Bласьевым, и он мне сказал, что-де я генералу своему доносил, чтоб он пришел к его светлости, а притом же-де я, сколько Стр. 171 можно внушил, что для некоторой нужды, а прочаго-де мне было сказывать нельзя, и он-де изволил мне сказать, что добро я-де буду к его светлости, да я-де и всегда хожу мимо покоев его светлости. И я, услыша ответ адъютанта Bласьева, пошел к его светлости и об вышедонесенном, что г. генерал Ушаков сказал, донес.» «Да сего ж октября 19 дня, т. е. в воскресенье, как я в прежнем моем распросе сказал, что посланник Кейзерлинг был у его светлости брауншвейг-люнебургскаго и, советовавши, пошел его светлость к ея высочеству государыни принцессы Анны покои, а подполковник Гейнбург*), вышедши, позвал камер-юнкера Шелиана к нему, Кейзерлингу, для разговора; також он же, подполковник, и меня звал, чтоб я к нему шел, токмо я не пошел, и камер-юнкер Шелиан, быв с полчаса с посланником Кейзерлингом в покое, вышел назад и говорил плачючи: «что-де нам делать, что посланника Кейзерлинга мы не можем уговорить, чтоб он присоветовал его светлости, чтобы спорить, а все-де говорит: молчите, молчите! А его-де светлости об оном никакой предопасности, чтобы молчать, нет; а что-де посланник Кейзерлинг говорит, что егда его светлость об оном станет спорить, то-де они могут арестовать. Кто-де может арестовать его светлость?» И я на оное ему, Шелиану, сказал, что как его светлости начать спорить, егда ея высочество государыня принцесса о том ничего говорить не изволит? И он, Шелиан, *) Гейнбург — брауншвейгский подполковник; 6 января 1741 г. он был назначен генерал-адъютантом к принцу брауншвейгскому с чином полковника; во все время правления принцессы Анны был осаждаем разными льстивыми письмами от военных в особенности из немцев. По восшествии же на престол Елизаветы заточен вместе с семейством принца брауншвейгскаго. Стр. 172 на то мне сказал: «мы-де по то время будем молчать, пока они с нами что хотят, то сделают. И тем оный разговор кончился». «Сего ж октября 21 дня. то есть во вторник, вышеозначенный секретарь Семенов, увидя, говорит мне: «что-де ты знаешь, а что ведь-де та сторона (именуя тем его высочество регента) в робости?» И я ему сказал: «в какой робости?» «Bедь-де обещали дать его высочеству государыне принцессе Анне и его светлости герцогу брауншвейгскому на содержание стата двести тысяч.» И я ему сказал: «может быть, я-де и его светлости о том доносил же».... «Сего ж октября 22 дня, т. е. в среду, по утру, пришел я к посланнику Кейзерлингу по обычаю моему отдать поклон. И он, позвавши меня к себе в покой, стал со мною разговаривать: «как-де ты думаешь, что утвердится ль нынешнее определение в правлении государства?» И я ему на оное донес, что я не иначе мню, как оное утвердится. И он, Кейзерлинг, сказал: «может-де быть, что министры между собою впредь не будут согласны, и чрез то-де последует какая нибудь отмена. При вступлении-де блаженныя памяти ея величества государыни императрицы Анны на российский престол, сперва-де было сделано так, а потом инак отменилось в самодержавстве.» И в самое в то время, как мы разговариваем, приехал к нему, посланнику Кейзерлингу, подполковник Гейнбург, который объявил, что он был у его высочества регента с поклоном от его светлости герцога брауншвейг-люнебургскаго, и его-де высочество регент милостиво меня принять изволил и изволил-де обещать прислать двух кабинет министров к его светлости со объявлением его светлости титула его высочества, то посланник Кейзерлинг сказал ему подполковнику, что изволь-де ты итить к Стр. 173 его светлости; а потом и мне сказал, что поди-де и ты туда ж во дворец и посмотри, что делаться будет, именуя чрез то приезд кабинет министров: «пусть-де они нас ныне повышают, я бы-де желал, чтобы они его светлость сделали генералиссимом — а там-де мы их достанем!» «Я от него, Кейзерлинга, и пошел, и пришел во дворец, был безотлучно в покоях его светлости, а как министры кабинетные приезжали и титул объявили его светлости, я при том не был, ибо оное учинено в покоях его императорскаго величества, куда не всех ходить пускают. И тогда же пришел я в покои ея высочества государыни принцессы Анны, где увидел секретаря Семенова, и он мне сказал: «что де, братец, ведь де-наши господа (разумевая чрез то его высочество герцога брауншвейгскаго и ея высочество государыню принцессу Анну) деньги-та-де приняли, да и замолчали!» И я на это ему сказал, что как соизволят, нам что дела? Еще-мол попадешь напрасно в беду! И он, Семенов, мне сказал: «ин-де перестать говорить.» И я ему сказал, что перестать, да у нас уже и запрещено. Да того ж числа он же мне, Семенов, сказал, что-де был его высочество регент у ея высочества государыни цесаревны Елисавет Петровны и обещал-де дать на содержание ея высочества пятьдесят тысяч, токмо-де ея высочество оных денег не приняла, а изволила-де сказать, что я, по милости ея величества блаженныя памяти, довольна, а молодова-де государя грабить нехочю.» Сего ж октября 24 дня, т. е. в четверток, при закреплении дел письменных по команде, изволил мне его высочество герцог брауншвейгский объявить, что-де представляют мне, яко бы я в опасности живота, моего здесь жить принужден, однакожде мне то да_ ром, хотя я и умру. И я на оное его светлости ска- Стр. 174 зал: «милостивый государь, я не надеюсь, чтобы кто такое безбожество над вашим высочеством сделал.» Да притом же его светлость изволил сказать: «знатно-де на то, что таковое определение в правлении государства учинено, есть воля божия, и я-де уже себя успокоил. Mы-де лучше хотим с супругою моею терпеть, нежели чрез нас государство обезпокоить.» И я на оное его высочеству донес, что оное очень изрядно, и с тем от его высочества, закрепивши дела, пошел из покою вон.» «Да сего ж октября 19 дня, кирасирскаго брауншвейгскаго полку ротмистр Mурзин сказывал мне, что я-де мню, что его высочество регент за тем у нас в России остался, что-де ему в Курляндию ехать нельзя, понеже-де там много недовольнаго шляхетства, и ему-де не без опасности, ибо-де уже более трех сот фамилиев из Курляндии вышло вон, у которых деревни повыкуплены.» «Что же я, нижайший, кончает Граматин предписанных в сей моей повинной многих пунктов не объявил в прежнем распросе, и то учинил в торопях и неодумавшись, а ныне растолковав подписку свою, которую я учинил в прежнем распросе под смертною казнию, раскаясь во всем, принес сию повинную, а более уже сего ничего незнаю и в том подписуюсь». Из офицеров семеновскаго полка, адъютант князь Иван Путятин был признан виновнейшим: он разсуждал с офицерами своего полка, что государством следовало бы править принцу брауншвейгскому, ходил к нему во дворец, поручал там камер-юнкеру Шелиану передать принцу, что «ежели-де его высочеству угодно, то некоторые из сенаторов его сторону держать будут.» Кроме того, приезжал к капитану того же полка Bасилью Чичерину с ве- Стр. 175 стью «Mихайло Аргамаков взят!» Чичерин отвечал на то: «И нам-де не миновать! Надобно, чтоб об этом нашем деле его высочество герцог брауншвейгский и ея высочество государыня принцесса были сведомы для того, ежели-де нас возмут, чтоб тогда показали их высочества к нам милость.» Путятин: «вот-де кабы полк был в строю, то-б-де написали челобитную и подали, чтоб ея высочество государыня принцесса приняла государственное правление.» 31 октября, следовательно за неделю до падения Бирона, приводили в застенок и поднимали на дыбу Андрея Яковлева, Любима Пустошкина, Mихаила Семенова, Петра Граматина. Первому дали 17 ударов, второму —16, третьему и четвертому — по 15. Андрей Ушаков и князь Никита Трубецкой при том присутствовали и подписали пыточные распросы. B них, против прежних показаний, новаго ничего неоткрыто. По низложении Бирона, все эти лица, а равно и менее значительные соучастники их, попавшиеся в розыски, получили награждения; их повысили чинами, им давали деньги и более значительныя должности; бывших в руках палача прикрывали знаменами. По этому поводы были изданы в народ манифесты, которые, по редкости их ныне, помещены в V приложении. Но не долго пользовались эти лица плодами своей приверженности к семейству принца брауншвейгскаго: по вступлении на престол Елизаветы, в ноябре 1741 г., о главнейших из них тотчас же вспомнили, и они снова попали к допросу, их снова осудили. B манифесте императрицы Елизаветы, 22 января 1742 г.*), Яковлев напр. обвинялся за то, что «поступал зело непорядочно и чтился по многим входящим в кабинет делам и исходящие по оным *) Полное собрание зак. т. ХI, № 8506. Стр. 176 указы зело темно и конфузно составлять и при возстановлении на правительство бывшаго регента у гр. Остермана духовную компоновал и во многия, усердствуя только принцессе, ко вреду общаго покоя (почему в прошлом году и розыскиван был) касающияся дела вступался, за что себе от нея, принцессы Анны, чин и не малое награждение деревнями получил.» За это Яковлева приговорили лишить чинов и деревень и послать в полковые писаря в астраханский гарнизон. Адъютант Граматил, по низложении Бирона, сделался директором канцелярии принца брауншвейгскаго — его лишили по манифесту всех чинов и исключили вовсе из службы («понеже до сего был в катских руках»), под тем предлогом, что он «в противность указов, по перемене разных чинов в повышении чина брал не малыя взятки, в чем при следствии сам признался». Кроме того, 16 января 1742 же года, ассесор Mихаил Семенов и гвардейские капитаны Mихаил Аргамаков и князь Иван Путятин, указом, подписанным Елизаветою, отставлены от службы с тем, чтобы их не определять ни к каким делам. B следующем 1743 году, когда возникло дело о семействе Лопухиных, известных приверженцах бывшей правительницы Анны и толковавших неблагосклонно о новой императрице, снова в тайной канцелярии попадаются знакомыя уже с нею лица, а именно Нил Акинфов, Mихайла Аргамаков, кн. Иван Путятин. Перваго из подпоручиков преображенскаго полка записали тем же чином в армейские полки; Аргамакова освободили «понеже вины его не объявилось», но князя Путятина наказали кнутом и сослали в ссылку в Кецк. Акинфов был обвинен в том, что он слышал от Ивана Лопухина «непристойныя слова, касающияся во вред высочайшей ея Стр. 177 императорскаго величества персоны и хосударства, по должности своей и присяге не доносил».... Путятин обвинялся в тол же, да и сам с Лопухиными «согласником был и, усердствуя к принцессе и сыну ея, от Натальи Лопухиной всегда об них наведывался»... До сих пор говорено было только о приверженцах брауншвейгской фамилии, но в непродолжительное регентство Бирона встречались и сторонники дочери Петра Bеликаго — Елизаветы. Bот примеры тому: 7 октября 1740 г., в самый день, когда полки присягали вновь назначенному наследнику престола Иоанну Антоновичу, капрал коннаго полка Александр Хлопов встретился близь своих казарм с капралом того же полка Гольмштремом, который не был в строю по болезни и спрашивал его: «зачем-де наш полк в строю был?» «Присягали мы-де ныне, отвечал Хлопов, ея императорскаго величества внуку, а государыни принцессы сыну.» А потом, «погодя немного, махнув он, Хлопов, головою своею на двор государыни цесаревны, который близь смольнаго двора», прибавил: «не обидно-ль?» Гольштрем: «какая-де обида? Кому ея императорское величество указать соизволит присягать, тому-де мы и присягаем»... B тот же день, Хлопов на квартире у себя с товарищами своими Семеном Щетининым, Иваном Долгинским и Bасильем Mайковым, спрашивал втораго из них: «знаешь-ли ты, кому мы ныне присягали?» «Бог знает, я незнаю» отвечал тот! «Экой дурак, уж того не знает! А ты, Mайков, знаешь-ли, кому мы ныне присягали?» Mайков: «Как не знать, ведь слышать, как люди говорят, что присягали благоверному великому князю Иоанну.» Хлопов: «вот император Петр Первый в российской империи заслужил и того оста Стр. 178 лось! Вот коронованнаго отца дочь, государыня цесаревна оставлена!» На допросе, Хлопов каился: «об оном-де говорить в мысль его пришло с такого случая: как-де он, Хлопов, со оным Гольштремом встретился и об означенном начал ему говорить и притом, увидев государыни цесаревны двор, подумал о государыне и сожалел, что мимо ея высочества наследство российскаго престола учинено, а то-де сожаление и об оном к разсуждению в мысль его, Хлопова, пришло, что ея высочество его, Хлопова, знает и милостивно его принимала, потому что дядя его, Хлопова, Алексей Жеребцов при доме ея высочества камер-юнкером»... Слова Хлопова и недонесение о них русскими его товарищами (выдал Хлопова немец Гольштрем) были оставлены без наказания «для многолетняго его императорскаго величества здравия, но только впредь в такия противныя разсуждения отнюдь бы они не вступали» В Шлюссельбурге, в канцелярии большаго ладожскаго канала получены были, 20 октября 1740 года, манифесты о наследовании Иоанном IIІ и регентстве Бирона. В то время писарь Курмов был на веселе, и подканцелярист Евсеев говорил ему, «чтоб он для исполнения присяги был во всякой исправности и не употреблял бы себя еще к наибольшему пьянству.» Курилов на это отвечал: «яде не хочу, а верую Елизавете Петровне.» Евсеев долгом счел донести об этом по принадлежности; обвиненнаго, доносителя и свидетелей привезли в Петербург к допросу; первый повинился, последние подтвердили, и тогда состоялся приговор: «для поминовения блаженныя и вечнодостойныя памяти великой государыни императрицы Анны Иоанновны и для многолетняго его императорскаго величества здравия и благополучнаго государствова Стр. 179 ния, жесточайшаго наказания ему, Курилову, не чинять, но токмо дабы оная его продерзость вовсе ему упущена не была и чтоб он впредь от таковых продерзостей имел воздержание, учинить ему наказание, вместо кнута, бить плетьми нещадно.» Подканцеляриста Евсеева, за правый донос, написали в канцеляристы. 23 октября 1740 г., счетчик из матросов Mаксим Tолстой, будучи в церкви Исакия далматскаго, когда приводили к присяге по манифестам, отказался присягать, почему н взят был к допросу. Tолстой показал, что он это сделал «для того, что государством-де повелено править такому генералу, каковы у него, Tолстова, родственники генералы были... До возраста-де государева (Иоанна III), а именно до семнадцати лет повелено править государством герцогу курляндскому, а орел-де летал, да соблюдал все детем своим, а дочь его оставлена»... Далее Tолстой пояснял: «говорил-де он то о государе императоре Петре Первом, что-де он, государь, во время государствования своего соблюдал и созидал все детем своим, а у него-де, государя, осталась дочь государыня цесаревна Елизавет Петровна, и надобно ныне присягать ей государыне цесаревне... О томде между собою говорили лейб-гвардии преображенскаго полку солдаты, идучи от учиненной ныне присяги московскою ямскою слободою»... Tолстаго приводили в застенок и поднимали на дыбу, чтобы узнать, кто именно из солдат это говорил, но он никого не назвал, и его сослали в Оренбург. По возшествии на престол Елизаветы, 5 декабря 1741 г., он был из ссылки возвращен. Бирон за день до его арестования, разсказывая секретарю саксонскаго посольства Петцольду о неприличных, по его мнению, поступках герцога брауншвейгскаго в доказательство тому приводил между про Стр. 180 чим то, что тот в свой заговор вовлекал даже лакея шута Педрилло и одного русскаго танцовальнаго ученика*). Нарочно ли так говорил Бирон с целью более унизить принца Антона Ульриха, или же действительно незнал хорошенько дела о танцовальном ученике, только этот с другими лицами и, между ними, лакеем Педрилло был арестован вот по какому случаю: 23 октября 1740 года, сержант Барановский взял в дом маиора Альбрехта из фельдшерской школы «для поправления у маиора волосов» фельдшерскаго ученика Кузьму Mаленькаго. По словам Mиниха**) и признанию самого Бирона, этот Альбрехт исполнял у последняго должность шпиона в народе, почему сержант Барановский, бывший в этих делах деятельным пособником, не замедлил на едине распрашивать фельдшерскаго ученика: «не слыхали он от кого о присягах?» Mаленькой стал ему разсказывать, что 19 октября был он с названным своим братом, танцовальным учеником Павлом Лукиным Карноуховым в старом зимнем дворце в гостях у лакея французскаго танцмейстера Ланди, Кирилы Степанова, у котораго в то время прилучился и лакей Педрилло, Кузьма Петров. В разговорах между собою Карноухов разсказывал, что в доме у государыни цесаревны состоялся указ, чтобы никто дому ея высочества всякаго звания люди к состоявшимся обеим присягам не ходили и что от ея высочества посланы в Цесарию два курьера, а кто именно и для чего незнает. Из дальнейших распросов оказалось, что такия вести вышли от одного из придворных служителей цесаревны. Карноухова и Mа *) Неrmаnn's Gеsсhiсhtе dеs russ. Stааtеs, IV S 658 *) Ebauche pour donner une idee sur la forme du governement russe, p. 130 ленькаго — за разглашение таких слухов, Степанова за недонесение о них били батогами, также как и нескольких других, притянутых к делу. Впрочем, по докладу о том Бирону, «его высочество регент российской империи, разсуждая, что по тому делу дальней важности не показалось, а явились токмо непристойные враки, того ради именем его императорскаго величества указал по вышеобъявленному делу более не следовать»... © Вычитка и оформление – Константин Дегтярев ([email protected]), 2005 |
