Отступление. — Обозрение моего ранца. — Император в опасности. — От Можайска до Славкова.

Вечером, 6-го (18-го) октября, мы, несколько унтер-офицеров, по обыкновению собрались своим кружком и лежали растянувшись, как паши, на мехах горностая, соболей, львов и медведей, покуривая из роскошных трубок душистый табак, в то время как великолепный пунш на ямайском роме пылал перед нами в большой серебряной миске русского боярина; пламя растапливало целую голову сахару, поддерживаемую над миской двумя русскими штыками; в ту минуту, как мы разговаривали про Францию и про то, как приятно было бы вернуться на родину победителями после многолетнего отсутствия, в ту минуту, как мы мысленно прощались и клялись в верности нашим монголкам, китаянкам и индианкам, мы вдруг услыхали суматоху в большом зале, где спали солдаты роты. Вслед за тем дежурный фурьер вошёл к нам сообщить, что получен приказ готовиться к немедленному выступлению.

На другой день, 7-го (19-го) октября, с раннего утра, город кишмя кишел евреями и русскими крестьянами: первые пришли покупать у солдат всё, чего они не могли унести с собой, а вторые — чтобы поживиться тем, что мы выбрасывали на улицу. Мы узнали, что маршал Мортье остаётся в Кремле с 10 тысячами войска и что ему приказано обороняться в случае надобности.

После полудня мы двинулись в поход, позаботившись сделать, по мере возможности, запасы напитков, которые мы нагрузили на телегу маркитантки, тётки Дюбуа, вместе с нашей большой серебряной миской. Почти смеркалось, когда мы вышли за город. Вскоре мы очутились среди множества повозок, которыми управляли люди разных национальностей; они шли в три -четыре ряда, и вереница тянулась на протяжении целой мили. Слышался говор на разных языках — французском, немецком, испанском, португальском и ещё на многих других; московские крестьяне шли следом, а также и пропасть евреев: все эти народы со своими разнообразными оде-

Стр. 31

яниями и наречиями, маркитанты с жёнами и плачущими ребятами — всё это теснилось в беспорядке и производило невообразимую сумятицу. У некоторых повозки были уже поломаны, другие кричали и бранились — содом был такой, что в ушах звенело. Не без труда удалось нам наконец пробраться сквозь этот громадный поезд, оказавшийся обозом армии. Мы двинулись по Калужской дороге (тут уж мы были в Азии); немного погодя, мы расположились бивуаком в лесу на ночь, а так как было уже поздно, то отдых наш оказался недолгим.

Только что рассвело, как мы опять пустились в путь. Сделав около одного лье, мы снова попали в пресловутый обоз, обогнавший нас зато короткое время, пока мы отдыхали. Большая часть повозок уже теперь пришла в полную негодность, другие не могли двигаться вследствие того, что дорога была песчаная и колёса увязали в почве. Слышались крики на французском языке, руготня на немецком, молитвенные воззвания по-итальянски, призывы к Богородице по-испански и по-португальски.

Миновав всю эту сутолоку, мы принуждены были остановиться, чтобы дождаться левого фланга нашей колонны. Я воспользовался досугом, чтобы осмотреть свой ранец, казавшийся мне через чур тяжёлым, и удостовериться, нельзя ли что-нибудь выкинуть, чтобы облегчить свою ношу. В ранце было порядочно таки запасов: я взял с собой несколько фунтов сахару, рису, немного сухарей, полбутылки водки, костюм китаянки из шелковой материи, затканной золотом и серебром, несколько серебряных и золотых безделушек, между прочим обломок креста Ивана Великого, то есть кусочек покрывавшей его серебряной вызолоченной оболочки; мне дал его -один солдат из команды, наряженной для снятия креста с колокольни (1).

Со мной был также мой парадный мундир и длинная женская амазонка для верховой езды (эта амазонка была орехового цвета и подбита зелёным бархатом; не зная её употребления, я вообразил, что носившая её женщина ; была больше шести футов роста); далее две серебряные картины, длиною в \ один фут на 8 дюймов ширины, с выпуклыми фигурами: одна картина изображала суд Париса на горе Иде, на другой был представлен Нептун на колеснице в виде раковины, везомой морскими конями. Всё это было тонкой работы. Кроме того у меня было несколько медалей усыпанных бриллиантами, звезда какого то русского князя. Всё эти вещи предназначались для подарков дома и были найдены в подвалах или домах, обрушившихся после пожаров.

Как видите, мой ранец должен был весить немало, но, чтобы облегчить его тяжесть, я выкинул из него свои белые лосинные брюки, предвидя, что они не скоро мне понадобятся. На мне же был надет, сверх рубашки, жилет

(1) Я забыл упомянуть, что среди большого креста Ивана Великого был другой из массивного золота, около фута в длину.

Стр. 32

из стёганного на вате жёлтого шёлка, который я сам сшил из женской юбки, а поверх всего большой воротник, подбитый горностаем; через плечо у меня висела сумка на широком серебряном галуне: в сумке было также несколько вещей, между прочим распятие из серебра и золота и маленькая китайская ваза. Эти две вещицы избегли крушения каким-то чудом, и я до сих пор храню их, как святыню. Кроме того, на мне была амуниция, оружие и шестьдесят патронов в лядунке; прибавьте ко всему этому большой запас здоровья, весёлости, доброй воли и надежду засвидетельствовать своё почтение дамам монгольским, китайским и индийским — и вы будете иметь понятие о сержанте великой императорской гвардии (2).

Только что успел я окончить осмотр своей добычи, как мы услыхали впереди несколько ружейных выстрелов; нам скомандовали взяться за оружие и ускорить шаг. Полчаса спустя мы прибыли на то место, где часть обоза, эскортируемая отрядом красных улан гвардии, подверглась нападению партизан.

Несколько улан были убиты, а также несколько русских и несколько лошадей. Возле одного экипажа лежала на спине какая-то миловидная молодая женщина, умершая от испуга и волнения. Мы продолжали путь по довольно хорошей дороге. Вечером мы сделали привал и расположились ночевать в лесу.

9-го (21-го), рано по утру, мы снова пустились в путь, а среди дня повстречали отряд регулярных казаков; их разогнали пушечными выстрелами. Промаршировав часть этого дня по полям, мы остановились на лугу, у берега ручья и там провели ночь.

10-го (22-го) полил дождь. Подвигались мы медленно и с трудом до самого вечера; вечером сделали привал на опушке леса. Ночью послышался сильный взрыв: потом мы узнали, что это Кремль взорван маршалом Мортье при помощи большого количества пороху, зажжённого в подземелье. Маршал вышел из Москвы три дня спустя после нас, 10 (22-го) октября, со своими десятью тысячами войска; в числе их было два полка молодой гвардии, с которыми мы соединились несколько дней спустя на можайской дороге. Всю остальную часть этого дня мы прошли небольшое расстояние хотя двигались без перерыва.

12-го (24-го) мы подошли к Калуге. В ото же день итальянская армия, под начальством принца Евгения, а также другие корпуса, командуемые генералом Корбино, сражались при Малоярославце, против русской армии, заграждавшей нам путь. В этой кровопролитной битве 16 000 наших сражались против 70 000 русских, которые лишились 8 000 человек, а мы 3 000. У нас было убито и ранено несколько начальствующих офицеров, между

(2) По поводу континентальной блокады, ходили слухи, что мы должны идти походом на Монголию и Китай, чтобы захватить английские владения.

Стр. 33

прочими генерал Дельзон, сражённый пулей в голову. Брат его, полковник, хотел поспешить ему на помощь, но его также сразила пуля; оба брата пали на одном и том же месте.

13-го (25-го) утром я стоял на дежурстве у маленького уединённого домика, где поместился император и где он Провёл ночь; солнце проглядывало сквозь густой туман, какие часто бывают в октябре месяце; вдруг император, никого не предупредив, сел на коня и поскакал, сопровождаемый только несколькими ординарцами. Едва успел он отъехать, как мы услыхали какой то шум; сперва мы вообразили, что это приветственные крики: «Да здравствует император!», но вскоре разобрали, что это команда : «К оружию!» Более 6 000 казаков Платова, пользуясь туманом и рвами, произвели нападение. Тотчас же очередные эскадроны гвардии пустились на равнину; мы последовали за ними и для сокращения пути перескочили через ров. В одну минуту мы очутились перед стаей дикарей, которые ревели как волки, но скоро должны были ретироваться. Наши эскадроны настигли их и отняли всё, что они захватили багажа, зарядных ящиков и т.п., нанеся им большой урон.

На равнине мы увидали императора почти посреди казаков, окруженного генералами и ординарцами, из которых один был опасно ранен, благодаря роковому недоразумению, в ту минуту как эскадроны вступили на равнину, многие из офицеров принуждены были, защищаясь и защищая императора, который находился среди них и чуть не попал в плен, вступить в сабельный бой с казаками. Один из ординарцев, убив одного казака и ранив нескольких, потерял в схватке свою шапку и уронил саблю. Очутившись без оружия, он бросился на одного казака, вырвал у него пику и стал ею обороняться.

Тут на него обратил внимание один конный гренадёр гвардии; введённый в заблуждение зелёной шинелью и пикой, он принял своего за казака, ринулся на него и хватил его саблей. Этого офицера звали Лольтёр.

Несчастный гренадёр, с отчаянием убедившись в своей ошибке, ищет смерти: он бросается в самую чащу боя, разит направо, налево — всё бежит перед ним. Наконец, убив нескольких неприятелей и всё-таки не найдя смерти, он возвращается весь обрызганный кровью, узнать об офицере, которого ранил по ошибке. Тот потом выздоровел и вернулся во Францию на санях.

Помню, что, несколько минут спустя после этой стычки, император смеясь рассказывал королю Мюрату, что чуть-чуть не попал в плен. Гренадёр-велит Монфор из Валансьена и тут имел случай отличиться, убив и выбив из строя несколько казаков.

Мы простояли ещё некоторое время на этой позиции; затем выступили в путь, оставив Калугу по левую руку.

Стр. 34

По плохому мосту мы переправились через грязную с крутыми берегами реку и двинулись на Можайск. 14-го (26-го) октября мы опять остановились на привал, а 15-го (27-го) числа сделав переход почти без остановки до самого вечера, ночевали под самым Можайском; в эту ночь начало морозить. 16-го (28-го) мы выступили спозаранку и днём, переправились через какую-то речонку, очутились на знаменитом поле сражения, всё ещё покрытом мёртвыми телами и обломками разного рода. Кое где из земли торчат руки, ноги, головы; почти все трупы принадлежат русским — наших, по мере возможности, мы всех предали земле. Но так как всё это было сделано на скорую руку, то наступившие вслед затем дожди размыли часть могил. Нельзя себе представить ничего печальнее, как зрелище этих покойников, уже почти утративших человеческий образ; после битвы прошло пятьдесят два дня..

Мы расположились бивуаком подальше, впереди, и прошли мимо большого редута, где был убит и похоронен генерал Коленкур. Остановившись, мы занялись устройством себе убежищ, чтобы как можно удобнее провести ночь.

Мы развели костры при помощи обломков оружия, пушечных лафетов, зарядных ящиков; относительно воды встретилось затруднение: речка протекавшая возле нашей стоянки и очень маловодная была вся полна гниющими трупами; пришлось идти повыше, чтобы достать воды, годной к питью. Когда мы окончательно устроились, я отправился с одним приятелем, сержантом Гранже, осматривать поле битвы; мы дошли до рва, до того самого места, где на другой день после сражения король Мюрат раскинул свои палатки.

Между тем пронёсся слух, что на поле сражения найден ещё живым один французский гренадёр: у него были оторваны обе ноги; он приютился за остовом убитой лошади и всё время питался её мясом, а воду доставал из ручья, заражённого трупами. Говорят, будто его спасли; пока, на время — это весьма вероятно, но что касается будущего, то едва ли: вернее всего несчастного пришлось бросить на произвол судьбы, как и стольких других. Вечером начал чувствоваться голод среди тех частей, которые успели истощить свои запасы. До тех пор всякий раз, как варили суп, каждый давал свою порцию муки, но когда замечено было, что не все участвуют в складчине, то многие стали прятаться, чтобы съесть, что у них было; ели сообща только суп из конины, который стали варить за последние дни.

На следующий день мы проходили мимо монастыря, служившего госпиталем для части наших раненых в Бородинском сражении. Многие находились там и до сих пор. Император отдал приказ везти их на всех подводах, не исключая и его собственных, но маркитанты, которым поручены были некоторые из этих несчастных, побросали их на дороге под разными предлогами — и всё для того чтобы не лишиться добычи, которую везли из

Стр. 35

Москвы и которой были нагружены все повозки. Ночь мы провели в лесу позади Гжатска, где ночевал император; ночью в первый раз шёл снег.

На другое утро, 18-го (30-го), дороги уже испортились; повозки, нагруженные добычей, тащились с трудом; многие оказались сломанными, а с других возницы, опасаясь, чтобы они не сломались, спешили сбросить лишнюю кладь. В этот день я был в арьергарде колонны и имел возможность видеть начало безурядицы. Дорога была вся усеяна ценными предметами: картинами, канделябрами и множеством книг; в течение целого часа я подбирал тома, просматривал их и бросал, поднимал другие, которые в свою очередь бросал, предоставляя кому угодно подымать их.

То были сочинения Вольтера, Жана-Жака Руссо и «Естественная история» Бюффона, переплетённая в красный сафьян и с золотым обрезом. Тут же мне посчастливилось приобрести медвежью шкуру, которую один солдат поднял с поломанной повозки, нагруженной мехами. В этот же день наша маркитантка лишилась своей повозки с продовольствием, между прочим, нашей большой серебряной миски, где мы постоянно варили пунш.

18-го (30-го) октября мы прибыли в Вязьму, «водочный» город, как его прозвали наши солдаты вследствие того, что по пути в Москву мы добыли там водки. Император остановился в городе; наш полк двинулся вперёд.

Я забыл сказать, что перед прибытием в этот город мы сделали продолжительный привал и, отойдя направо от дороги, возле соснового леса, я встретил одного знакомого сержанта гвардии (сержант Пикар, родом из Кондэ). Он воспользовался разведённым костром, случившимся на месте, чтобы сварить котёл рису, и пригласить меня участвовать в трапезе. При нём была полковая маркитантка, венгерка, с которою он находился в наилучших отношениях; она имела особую повозку, запряжённую парою лошадей и хорошо снабжённую продовольствием, мехами и деньгами.

Я остановился с ними на время привала, больше часу. Тут подошёл к нам погреться один португальский унтер-офицер; я спросил, — где его полк? Он отвечал что полк рассеялся, но что ему поручено с отрядом от 7 до 8 сот русских пленных, которые не имея .чем питаться, были принуждены поедать друг друга, т.е., когда один из них умирал, другие резали его на куски и съедали. В подтверждении своих слов он предложил мне посмотреть самому; но я отказался. Эта сцена происходила в каких-нибудь ста шагах от нас; мы узнали несколько дней спустя, что этих пленных принуждены были оставить, не имея возможности прокормить их.

Вышеупомянутый сержант егерей со своей маркитанткой в конце концов всё потерял в Вильне; оба попали в плен.

20-го октября (1-го ноября) как и предыдущую ночь, мы провели в лесу, на краю дороги; за последние дни мы начали питаться кониной. Небольшое количество провианта, какое мы могли унести с собой из Москвы, уже истощилось, и нужда стала давать себя чувствовать вместе с усиливающим-

Стр. 36

ся холодом. Что до меня касается, то у меня оставалось немного рису; я берёг его на случай крайности, предвидя в будущем нужду ещё гораздо большую.

В этот день я опять находился в арьергарде, состоявшем из унтер-офицеров. Дело в том, что уже многие солдаты начали отставать, чтобы отдохнуть и погреться у костров, оставленных войсками, проходившими ранее нас. По пути я увидал по правую руку несколько рядовых из разных полков, между прочим и гвардейских, собравшихся вокруг большого костра. Меня послал майор с приказом, чтобы они следовали за нами; подойдя я узнал Фламана, моего знакомого драгуна. Он жарил кусок конины, вздетой на остриё сабли, и пригласил меня поесть с ним. Я передал ему распоряжение следовать за колонной. Он отвечал, что отправиться, как только утолит свой голод. Но он чувствовал себя очень плохо, потому что принужден был идти пешком в своих кавалерийских ботфортах: накануне, в стычке с казаками, в которой он убил троих, его лошадь вывихнула себе ногу и он должен был вести её под уздцы. К счастью, человек, находившийся при мне, был моим доверенным лицом, и у него была в ранце запасная пара башмаков, которые я отдал бедному Фламану, чтобы он мог переобуться и продолжать путь, как пехотинец. Я простился с ним, не воображая, что уже больше не увижу его: два дня спустя я узнал, что он был убит на опушке леса в ту минуту, когда он, вместе с другими отсталыми, собирался развести костёр и отдохнуть.

21-го октября (2-го ноября), перед прибытием в Славково, мы увидали налево, почти на краю дороги, блокгауз или военную станцию — нечто вроде большого укреплённого барака, занятого военными разных полков и ранеными. Наименее больные, имевшие силы следовать за нами, присоединились к нам; других, насколько было возможно, разместили в повозках; что касается раненых, то их оставили на месте, поручив их милосердию неприятеля, точно так же, как врачей и фельдшеров, оставленных для ухаживания за больными.

Стр. 37

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
Текст приводится по изданию: Пожар Москвы и отступление французов. 1812 год. Воспоминания сержанта Бургоня. — Библиотека мемуаров. — «Правда-Пресс», 2005. — 288 с.
© Составление С.В. Кочнова
© «Правда—Пресс», 2005 г.
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])