"Воспоминания старожила" О.О. Чижевича - одно из лучших мемуарных произведений о старой Одессе. Накануне 100-летия нашего города оно было включено в известный сборник "Из прошлого Одессы", составленный Л.М.Дерибасом. В настоящее время это редкостное издание имеется лишь в отдельных государственных книгохранилищах и частных собраниях библиофилов.

...В 1836 г. кончалась постройкой колоссальная бульварная лестница. Нижняя часть Николаевского бульвара представляла скалистый обрыв. Вблизи моря, с левой стороны от лестницы, торчали скалы, на которых раздевались купающиеся.

Памятник Дюка де Ришелье уже стоял на теперешнем месте. Возле него ежедневно скоплялась толпа приезжих мужиков-чумаков, считавших долгом пойти поглазеть на Дюка. Однажды в толпе нашелся грамотный остряк. На вопросы чумаков, почему это Дюк в левой руке, со стороны городского дома, в котором находились присутственные места, держит сверток бумаг, а правою рукою указывает на море, - остряк объяснил, что Дюк говорит: "Як маєш там судиться, то лучше в морi утопиться".

Теперешний Пале-Рояль представлял площадь, окруженную в два ряда деревьями. В конце, на месте теперешнего театра, стоял уже театр, впоследствии сгоревший. На площади производился парад войск и учения пехотные и даже кавалерийские. Главным местом гуляний и катаний была Ришельевская улица. В казенном, теперь - Дерибасовском, саду, на месте здания Общества сельского хозяйства, находился ресторан. Впоследствии ресторан перешел во флигель, выходивший в сад, принадлежавший гостинице "Европа" Вагнера (ныне принадлежит университету) и содержался знаменитым в свое время Алексеевым.

По причине порто-франко существовали при выездах из города три сухопутные таможни (заставы). Херсонская - против теперешних скотобоен на Пересыпи; Тираспольская - старое здание, кое и теперь существует, и Большефонтанская. Эта последняя вначале была устроена в конце Ришельевской улицы, близ внешнего бульвара, который в то время составлял черту порто-франко, а потом, с переводом черты порто-франко, - недалеко от теперешней новой тюрьмы, близ лагеря.

На Скаковом поле существовал ипподром, почти в том же месте, где и теперь, но только здание было обращено фасадом к северу, а не к западу, как теперь, что было гораздо удобнее для зрителей.

...Водою город пользовался из многочисленных глубоких колодцев, устроенных на перекрестках улиц. Лучший колодец был Томилина, на Молдаванке. Лучшая вода добывалась из цистерн, устроенных при всех больших домах, в которые собиралась дождевая вода с крыш. Впоследствии построен был водопровод Ковалевского. Лучшею водою для питья, стирки и чая считалась цистерновая. Остальная имела солоноватый вкус.

Воду развозили по домам водовозы. Обыкновенная цена на воду была от 3 до 5 коп. за пару ведер: но иногда доходила и до 20 коп. Однажды привезли воду из Николаева на пароходе.

Одесса страдала от недостатка воды вообще и хорошей воды, в особенности; недостаток этот устранен только устройством Днестровского водопровода.

...Я узрел Одессу в том положении, в котором описал ее Пушкин в своем стихотворении "Евгений Онегин". Город грязи, город пыли; я видел, как В дрожках вол, рога склоня, Сменяет хилого коня. На некоторых улицах в Центре города незнакомому с местными ухабами, покрытыми грязью, нельзя было проехать без проводника. Я сам видел в конце Дерибасовской, против теперешней кондитерской Либмана, как выброшенный из опрокинувшихся дрожек господин в цилиндре попал в яму головою вниз и выскочил из нее, как из ванны, по шею в грязи. Там же, на Дерибасовской, для перехода через улицу появились носильщики из евреев, которые за гривенник переносили на спине прохожих. Близ Собора, против дома Папудова, на улице какой-то француз поставил паром и стоял на нем с удочкой в руках. В сочельник Р. X. ехавшие ко мне на кутью родные в карете попали в такой ухаб на Ришельевской улице, что карета сломалась, лошадей выпрягли, а дамы по колено в грязи вернулись домой пешком и остались без ужина.

На Канатной улице, близ дома Meшкова, в котором я квартировал, стояло такое озеро, что весною, во время перелетa, я на нем стрелял бекасов. Самые высокие галоши не помогали.

Пешеходы должны были носить высокие сапоги. Бывали случаи, что пьяный, упавший на улице, захлебывался и тонул в грязи.

Шоссировкою улиц заведовала не городская Управа, а строительный Комитет. Газеты молчали. Жалобы жителей оставались без последствий. В отмщение за все это кто-то прислал из Константинополя на имя генерал-губернатора посылку-ящик, в котором оказался один длинный сапог, выпачканный одесской грязью.

Летом вся грязь превращалась в глубокую пыль, которая не менее грязи беспокоила жителей.

Только после выпавшего дождика можно было отворить окно и подышать чистым воздухом.

Хотя Пушкин давно уже в своих стихах об Одессе сказал:
   Уже дробит каменья молот,
   И скоро звонкой мостовой
   Покроется спасенный город,
   Как будто кованой броней.
Но предсказание его осуществилось только через 35 лет, когда стали мостить улицы гранитом. До этого камень, который дробил молот, был такого качества, что в одну осень и зиму превращался в глинистую грязь и затем весною собирался с улиц арестантскою рабочею ротой и вывозился на чумную гору. Немногим известно, что наша т. н. чумная гора представляет собою грандиозный памятник одесских шоссированных улиц, которые обошлись городу в несколько миллионов.

Название чумной она получила потому, что под ней, посередине, находится несколько могил, в которых похоронены трупы умерших во время чумы в 1829 году.

Отношение горы к чумному кладбищу такое, как если бы на столе положить несколько мертвых мух и прикрыть их самого большого размера подносом.

...Привилегия получения всех заграничных товаров без пошлины доставляла жителям Одессы громадные удобства: дешевизною всех предметов роскоши и продовольствия. Это привлекало в город богатых людей со всей России. Рабочий класс тоже благоденствовал от хлебной торговли. Заработки были до того велики, что видели биндюжников и подсевальщиков, закуривавших папироски рублевыми бумажками, а один подгулявший биндюжник закурил даже десятирублевой. В официальном отчете д-ра Э.С.Андриевского после чумной эпидемии 1837 года о продовольствии населения, между прочим, сказано: "В Одессе нищих почти нет, пришлось только давать продовольствие рабочему классу, лишенному всяких заработков при закрытии порта". В особенности отличались дешевизной иностранные вина, турецкий табак, оливковое масло, сахар, кофе и мануфактура. Из прейскурантов винных магазинов Иснара, Вакье, Жюльена и друг. видно, что лучшие французские сорта - бордо и бургонь - продавались от 40 до 50 коп. бутылка. Лучшее шампанское - 1 руб. 60 коп. бутылка. Ведро хереса и мадеры - 5 руб., марсалы - 4 руб. Греческие превосходные вина были дешевле местного.

Лучший душистый турецкий табак крошеный, без бандероль, продавался от 20 до 40 коп. фунт, французские и английские сукна и лионские шелка появились в Одессе вместе с парижскими портными и модистками.

Портные Лангле, Тамбюте, Мишель, Верель (теперь Лантье) не уступали лучшим парижским портным. Знаменитая в свое время модистка Томазини создавала такие туалеты, что получала заказы даже из С.-Петербурга.

Некоторые из одесских дам до того заискивали перед Томазини, что без свидетелей целовали ее в ручку. И действительно, Томазини одевала своих фавориток с таким вкусом, что они тотчас отличались от других. Г-жа Томазини, покончив с Одессой, удалилась в Париж и зажила роскошно, в собственном отеле, с ливрейным швейцаром.

В Одессе ей унаследовали г-жа Пьетерс и Леонтина. Одновременно с Томазини славился своими материями и модами магазин Марии Ивановны Страц, поставщицы на всю Новороссию. В числе лучших парикмахеров-куаферов считался долгое время Трините, передавший свою торговлю Лавиньоту, доныне существующему.

Старейший лучший ресторан Отона, воспетый Пушкиным, находился в городском доме, что против театра. Там же, некогда в нижнем этаже, была знаменитая в свое время кофейня Стефана, а напротив ее - казино, посещаемое Пушкиным, а потом и клуб. Рассказывали, что в кофейню Стефана ежедневно в известный час являлся один богатый, но скупой купец и, принося свой табак, требовал только предметы, которые отпускались бесплатно: пустую трубку, фидибус (бумажка для закуривания), стакан воды и ключ от кабинета.

Одновременно с рестораном Отона существовал ресторан Косты при "Новороссийской" гостинице, против теперешнего Екатерининского сквера. Обеды у Косты отличались от французской кухни Отона своею простотою и дешевизною. Здесь можно было найти превкусный борщ, великолепную отварную говядину и в особенности рыбные блюда, превосходно изготовленные по-гречески. Сам хозяин Коста (грек) прислуживал гостям, а для своих фаворитов отрезал лучший кусочек из поданного блюда и на вилке вкладывал им в рот, приговаривая: "Кушайте на здоровье". Гурманы, обойдя все рестораны, в конце концов возвращались к Коста, кухня которого никогда не приедалась. Несмотря на то, что во всех ресторанах цены на порции стали повышаться, Коста до конца своего существования оставался при первоначальной цене - 10 коп. Но зато не хотел ни за что принять нововведения - стеариновые свечи - и продолжал жечь сальные.

Кроме качества своих яств, Коста отличался большой оригинальностью и добротою: он кормил нескольких бедных гимназистов и чиновников - бесплатно - и даже любовался их здоровым видом. В числе любимцев Косты был адъютант генерала Лидерса - Аммосов, поэт, описавший Косту в стихах. Узнав, что Аммосов во время турецко-крымской войны сидит где-то в Молдавии без денег, проигравшись, Коста выслал ему порядочную сумму, рискуя потерять ее безвозвратно.

После постройки Пале-Рояля там появился роскошный кафе-ресторан Каруты, а также гастрономические магазины: Шартрен, Роблен и кондитерская Замбрини с красавицей хозяйкой. Эти заведения впервые стали посещать и дамы из высшего общества.

Впоследствии Карута держал гостиницу "Лондонскую", а соседнюю с нею, "С.-Петербургскую", содержал Донати. В этом ресторане начал свою карьеру известный в наше время ресторатор, содержатель гостиницы "Северной" А.С.Ящук.

До устройства теперешнего Английского клуба существовал клуб в д. барона Рено, где ныне магазин Беллино-Фендериха и клуб Пар. и Торг. (т. е. РОПИТа). В нем давались балы по подписке. Члены Английского клуба до постройки собственного здания давали балы в Биржевом зале.

Насколько порто-франко было удобно и выгодно для живущих в Одессе, настолько оно было неприятно и неудобно для окрестных жителей и помещиков.

При выездах из города существовали, кроме портовой, три сухопутные таможни, в коих осматривали выезжавших и взымали пошлину за все иностранные вещи, не бывшие в употреблении. Первое неудобство заключалось в том, что после захода солнца шлагбаум опускался и, несмотря ни на какие экстренные надобности, выезд откладывался до следующего дня. Второе неудобство - перекидывание вещей в сундуках и чемоданах.

Самая неприятная таможня была Херсонская, при надзирателе Зосиме Ивановиче Педашенко, малороссе, отличавшемся грубым обращением с проезжающими. В оправдание своего поведения 3.И. считал, что порядочные люди старались обманным путем провезти контрабанду. В этом преступлении чаще всего попадались женщины. Например, одна спрятала под платьем маленькие стенные часы. К несчастью, во время осмотра часы стали бить, чем и выдали ее.

Другая - подвесила куда-то целую головку сахара. В таможне шпагат оборвался, на пол из-под юбок выпала злополучная головка. Иногда попадались дамы, обмотавшие тело материей или кружевами. После таких проделок Зосим Иванович позволял себе без церемоний щупать толстых барынь, допрашивая: "А що ciє у вас натуральне, чи фальшиве"?

После Зосима Ивановича вступил надзирателем Юрий Константинович Саморупо, с качествами совершенно противоположными. Своею любезностью и снисходительностью он снискал всеобщую любовь и уважение. Ю.К. оставался надзирателем до закрытия порто-франко и в настоящее время (т. е. в 1893-1894 гг.) еще жив.

В числе разных ухищрений контрабандистов открыто было, что они переносили товары мимо таможни морем, на Пересыпи, в непромокаемых мешках, а чтобы скрыть себя получше от таможенной береговой стражи, шли по шею в воде, надевая на голову стальную плоскую шапку, походившую под цвет морской воды.

После ликвидации порто-франко сухопутные таможни были упразднены, осталась одна портовая, взыскивавшая привозные пошлины. Работа в ней закипела, и не только казна стала получать миллионы, но и чиновники зарабатывали громадные деньги. Даже писцы за какие-то объявления зарабатывали от 50 до 100 руб. в день.

К сожалению, деньги эти, столь легко зарабатываемые, мало кому пошли впрок, а большей частью немедленно прокучивались. Помню, как один из подобных писцов, Т., задавал нам великолепные завтраки у Оттона, с устрицами, омарами и шампанским, а потом я встречал его на улице оборванным, больным и просящим милостыню.

На моей памяти существовали в Одессе канцелярии генерал-губернаторов, градоначальников или военных губернаторов, полиция, магистрат, дума, коммерческий суд, приказ общественного призрения и др.

Ближе всего знакомы были мне ведомства градоначальников или военных губернаторов, так как я после окончания орса Ришельевского лицея поступил на службу в канцелярию военного губернатора Д. Д. Ахлестышева и затем несколько лет состоял по особым поручениям при градоначальниках и военных губернаторах.

Из замечательных товарищей по службе припоминаю военного чиновника особых поручений полковника Полянского. Это был образцовый молодой человек, бывший гвардеец, красавец собою и, вместе с тем, страшный кутила. В его формуляре, между прочим, значилось, что он был отдан под суд за разрушение театра в городе Гомеле. Когда мы пристали к нему за разъяснением этого события, он рассказал следующее.

Проездом из С.-Петербурга по делам службы, он должен был остановиться на несколько дней в маленьком городке Гомеле. Изнывая от скуки в дрянной гостинице, он стал расспрашивать, какие тут в городе есть развлечения. Оказалось, что какая-то несчастная провинциальная труппа актеров дает представления в старом маленьком деревянном городском театре, нечто вроде балагана.

Полянский тотчас послал к содержателю труппы записку с требованием продать ему все места в театре на завтрашний спектакль. Содержатель, обрадованный таким предложением, поспешил его удовлетворить. После этого Полянский потребовал список всех главных личностей в городе. По обыкновению таковыми оказались: городничий, военный начальник, почтмейстер, главный доктор, председатели разных судебных мест и несколько именитых купцов и домовладельцев.

Всем им Полянский по достоинству разослал билеты на ложи и кресла с приглашением пожаловать на завтрашний спектакль. Отказов не последовало. Между тем, Полянский успел познакомиться в ресторане с офицерами квартировавшего полка и после угощений приобрел себе многочисленных друзей.

Вскоре после начала представления один актер с гитарой в руках на сцене пропел какие-то куплеты, которые не понравились Полянскому. Он вскочил на сцену, отобрал у актера гитару и стал ему указывать, как должно петь эти куплеты, а затем начал петь другие и песни легкого содержания. Пошла потасовка.

Деревянные столбы не выдержали, и все здание рухнуло. Это происшествие и получило название "Разрушение театра в г. Гомеле", за которое Полянский был предан суду и понес какую-то кару, вроде ареста на гауптвахте или чего-то подобного...

В начале пятидесятых годов (XIX ст.) в Одессе были в большой моде пожары застрахованных домов. Почти каждую ночь происходило по несколько пожаров, причем пламя вдруг охватывало все здание. Окна и двери лопались и выпускали языки разноцветных огней. Прибывавшей с несколькими бочками воды пожарной команде не оставалось уже ничего делать. При таких пожарах сгорали не только все деревянные части постройки, но даже и стены после пожара оказывались негодными. Страховая премия получалась сполна. Нетрудно было догадаться, что это умышленные поджоги с корыстной целью, но труднее было доказать умысел и отыскать виновных. Суда присяжных не существовало, а ввиду тяжелой кары за поджог закон требовал для обвинения ясных доказательств, улик, свидетелей поджога и т. п.

Расскажу несколько случаев из моей практики: на Ришельевской улице сгорел двухэтажный флигель при доме Бр-на при следующих обстоятельствах. Прибывшая пожарная команда застала картину, выше сего описанную. Пламя разноцветное выходило из всех окон, даже стены горели. Потушить не оказалось никакой возможности. Все сгорело дотла. Хозяин лежал больной в своей квартире в плановом доме.

Из произведенного мною расследования обнаружилось, что недели за две до пожара домовладелец под разными предлогами удалил из флигеля всех жильцов. Засим видели рабочих, производивших во флигеле какие-то работы при закрытых дверях и окнах. Кроме рабочих и домовладельцев, во флигель никто не входил. Вечером, за час до пожара, после выхода рабочих видели домовладельца, вышедшего последним. Заперев двери, он взял к себе ключ, вернулся в свою квартиру, послал за цирюльником, приказал поставить себе пьявки и лег в постель.

Около 10 часов ночи жильцы услышали сильный треск и, выбежав во двор, увидели, что во флигеле все окна потрескались, и ставни выброшены во двор. Из отверстий показалось пламя разных цветов, точно бенгальские огни. Кроме этих сведений, удалось мне даже узнать имена рабочих, способ подготовления здания для поджога, а также имя подрядчика-поджигателя, прозванного по-уличному Фейербранд. Но, к сожалению, не имея в своем распоряжении сыщиков, я должен был обращаться в полицию, от которой всегда получался один и тот же ответ: "По разыскании в городе на жительстве не оказалось". В данном случае было ясно, что поджог сделали по распоряжению самого домовладельца, но недоставало требовавшихся по закону улик и доказательств. При допросе мною домовладельца без свидетелей он почти сознавался и умолял меня на коленях о пощаде, но при свидетелях тотчас изменял тон и отрицал свою виновность. Кончилось тем, что его выпустили из тюрьмы, и был наказан он только тем, что не получил страховой премии, так как следствием было доказано, что пожар произошел не случайно, а с намерением.

Другое подобное дело было в моем производстве о пожаре на хуторе близ Дальника отставного полковника артиллерии, богатого землевладельца Л-го. Хутор горел в продолжении трех дней при дождливой погоде и при ветре, противном распространению пожара. Из показаний свидетелей-соседей оказалось, что когда огонь прекратился сам собою (пожарная команда так далеко не выезжала), то опять загоралось другое здание. Поджигатели были бродяги из соседних каменоломен. Все это обнаружено, но опять полиция никого не разыскала, а г. Л-й даже обиделся, что его заподозревают. Судьба, однако, жестоко наказала его по другому делу. Он окончил свою карьеру в Херсонском тюремном замке.

В одном случае я обнаружил, что агент страхового общества, принимая на страх дом за высокую сумму и зная наверное, что он скоро будет гореть, взял с страхователя подписку, что в случае пожара он довольствуется меньшею суммою вознаграждения, остальное поступало в карман агента.

Понятно, что при таких действиях полиции и страховых агентов следователь был бессилен, и преступления оставались ненаказанными. Наконец, случай помог делу. При одном пожаре поджигатель не успел уйти, как подъехала пожарная команда, - и упал с крыши на руки пожарных со спичками и разными препаратами для поджога. Улика была налицо.

Ввиду часто повторяющихся умышленных поджогов, попавшийся поджигатель был предан военному суду и расстрелян публично на площади. Этот пример вдруг прекратил пожары и надолго отбил охоту к подобным аферам.
...Городской театр, впоследствии сгоревший, стоял на том же месте, где и теперешний новый. Он был построен по образцу итальянских театров и отличался хорошим резонансом и комфортабельным устройством лож и кресел. Антрепренер итальянской оперы получал от города субсидию: во-первых, на оркестр 80 тысяч руб. ассигнациями или 20.000 руб. серебром, и маркитанство в карантине, которое доставляло ему не менее 100 тысяч чистого годового дохода.

Понятно, что при таких условиях труппа была отличная, а цены на места дешевые.

Первыми содержателями театра были Сарато и К°, за ними следовал Жульен, потом Андросов, Карута и, наконец, Серматеи и Фолетти, бывший долгое время смотрителем театра. В это время субсидии уже не существовало, а потому дела пошли дурно, и Фолетти умер в бедности. Засим театр сгорел.

Первым директором нового театра был барон Рено, и оставался в этой должности до своей смерти. После него занимали эту должность А.В.Самойлов, А.Родзянко, Абаза, Маразли и гр. М.М.Толстой. Во время театральной антрепризы с вышеупомянутой субсидией, мы видели на одесской сцене таких артистов, каких уже более не случалось видеть, да едва ли и увидим. Первые знаменитости, которых я застал, были: примадонна Тассистро, контральто Патери, баритон Марини и бас Берлендис. Тассистро отличалось в опере "Норма".

После выезда Тассистро из Одессы хроникер "Одесского вестника" верно предсказал, что после того, как на одесской сцене в последний раз бросили Норму-Тассистро в огонь, Норма для Одессы навсегда погибла. Баритон Марини долго состоял любимцем публики и отличался в роли Неистового в опере "Фуриозо". Его арию "Раджио д'амор" напевали в Одессе и стар и млад. Бас Берлендис отличался в опере "Норма" в роли жреца Оровезо, а также в роли Дона Базилио в "Севильском цирюльнике". К этим временам можно отнести описание одесского театра Пушкиным, которое он оканчивает следующими стихами:

   Гремит финал, пустеет зала,

   Шумя, торопится разъезд.

   Толпа на площадь побежала

   При блеске фонарей и звезд.

   Сыны Авзонии счастливой

   Слегка поют мотив игривый,

   Его невольно затвердив,

   А мы ревем речитатив.

(Чижевич цитирует по памяти, отчего наблюдаем небольшие расхождения с оригинальным пушкинским текстом).

За мое время в числе лучших оперных артистов можно наименовать: примадонны-сопрано - Тассистро, Фани-Леон, Сеччи-Корси, Баседжио, Тереза и Жозефина Брамбилла, Больдрини, Кортези, Массини и Понти дель-Арми. Контральто: Лачинио, Тати, Гвардучи, Абаринова, Лавровская (знаменитая). Теноры: Джентили, Альберти, Витали, Сольери, Поццолини, Виани и Ноден - впоследствии европейские знаменитости. Баритоны: Марини, Ронцони, Бенчик. Басы: Берлендис, Рокитанский, Маини. Басокомики: Грациани, Бартолуччи, Скалези.

Дирижером оркестра долгое время был итальянец Буфье. Наружность вполне артистическая: бледный, с длинным лицом и маленькой эспаньолкой, он носил большие откидные воротнички вроде пелеринки "а ля мускуатер" и длинные, локонами, волосы, разделенные по-женски, падающие на плечи. Однажды, во время приезда в Одессу Императора Николая Павловича, одесская полиция, знавшая, что Государь не любит всякие оригинальности, поусердствовала и почти насильно остригла бедного Буфье.

Припоминаю одно представление оперы "Эрнани" (1848 г.), в которой роль Эрнани играл тенор Виани, а роль Эльвиры - Басседжио. Оба молодые, красивые, с восхитительными свежими голосами и страстной игрою, они привели публику в неописуемый восторг, крикам и аплодисментам не было конца. В последнем действии, когда старик Сильва затрубил в рог сигнал, по которому Эрнани поклялся лишить себя жизни и стал прощаться с Эльвирой, восторг публики дошел до крайних пределов.

В то время, когда в Одессе процветала итальянская опера, только изредка появлялись провинциальные труппы русских актеров. Первую из них помню труппу Рыкановского с трагиком Громовым. За сим явилась труппа Мочалова-комика, брата знаменитого московского трагика.

Несмотря на все усилия удержать в Одессе русский театр, бедный Мочалов прогорел и покончил самоубийством. В начале пятидесятых годов дирекция городского театра при антрепренере Андросове командировала в Москву и С.-Петербург известного любителя и знатока театрального дела Алек. Ив. Соколова для образования русской труппы и кордебалета из числа воспитанниц Императорской театральной школы. Выбор Соколова оказался чрезвычайно удачным. Приглашены были: актер Шумский, впоследствии знаменитость, Воробьев - замечательный комик, Орлов - трагик. Женпремьеры: Максимов и Толченов. Актрисы: Орлова - драматическая, Шуберт, Левкеева, Боченкова (танцовщица) - восхищали одесскую публику. Шестнадцать молоденьких хорошеньких балерин тоже доставляли публике немало удовольствия.

Припоминаю такой случай. В театре во время балета из ложи бенуар, что на самой сцене, абонированной "золотой молодежью", кто-то выстроил на полу сцены ряд бумажных петушков по числу балерин, забывая, что все это происходит на сцене, на виду всей публики. Балерины все время хихикали и сбивались с такта.

Начальство потребовало от директора театра воспретить эту забаву. Директор, барон Рено, человек практичный, тотчас сообразил, что будет весьма неудобно делать замечания подгулявшей молодежи из аристократии. Во избежание неприятных разговоров, он послал за кулисы капельдинера, который ловким движением метлы убрал всех петушков за кулисы.

...Одно время на театре появилась русская оперная труппа, в которой дебютировала впоследствии знаменитая г-жа Лавровская. В опере "Жизнь за Царя", в роли Вани, она произвела такой фурор, что после спектакля публика выпрягла из ее кареты лошадей и повезла руками в "Петербургскую" гостиницу. В корню шли градоначальник Б. и городской голова Н., а на пристяжках - полицмейстер граф С. и какой-то студент. Сзади карету подталкивали студенты. После прибытия в гостиницу, многочисленная толпа на улице, преимущественно студенты, вызвала Лавровскую на балкон и требовала "слова". Лавровская несколько раз выходила на балкон и, повторяя "благодарю, благодарю!", бросала в публику цветами. Я шел по бульвару рядом с этой процессией и был очевидцем всего происходившего.

В продолжение нескольких лет существовала в Одессе весьма удовлетворительная французская труппа драматическая и опереточная в здании Мариинского театра в Театральном переулке, против теперешнего городского театра. Из числа замечательных артисток можно упомянуть об опереточной примадонне г-же Келлер, которая долго была любимицей одесской публики.

Первый клуб, как мы уже говорили, находился в доме барона Рено, где теперь (т. е. в 1893-1894 гг.) магазин Беллинс-Фендериха и клуб пароходства. В нем в продолжение зимы давались балы по подписке. Впоследствии образовалось общество одесского "Английского клуба" на акциях, который до постройки собственного дома давал балы в биржевой зале. Клубные балы посещало лучшее общество. Накануне Нового года балы отличались многолюдством и богатыми туалетами дам.

Из клубной жизни одесского "Английского клуба" припоминаю следующие эпизоды.

Обед знаменитому художнику Айвазовскому (тогда называли его Гайвазовским), на котором присутствовал одесский градоначальник Казначеев. Известно, что когда Казначеев состоял градоначальником в Феодосии, к нему часто поступали жалобы от домовладельцев на какого-то мальчика, который беспрестанно пачкал белые стены домов и заборов, рисуя углем какие-то кораблики. Проверив эти жалобы, Казначеев заподозрил в мальчике талант к живописи и вместо наказания взял его к себе на воспитание, а потом отправил в С.-Петербург, в академию художеств. Бедный мальчик этот был Айвазовским...

После тоста, предложенного старшиною клуба за здоровье Айвазовского, сей последний, указав на Казначеева как на своего благодетеля, со слезами на глазах высказал ему свою признательность. Казначеев со своей стороны высказал, что он с избытком вознагражден тем, что из его воспитанника вышел такой знаменитый художник и т. п. Оба расплакались и долго стояли обнявшись. Сцена эта растрогала всех присутствовавших. В память обеда Айвазовский подарил клубу картину, которая и теперь в нем находится.

Другой замечательный обед давали в клубе в честь знаменитого Лессепса, путешествовавшего по всей Европе, приглашая принять участие в устройстве проектированного им Суэцкого канала. В своей речи Лессепс указал на то, что Суэцкий канал должен принести большую пользу и для одесской торговли. Ему отвечал на французском языке член клуба, известный оратор, херсонской губернии предводитель дворянства Е.А.Касинов.

Бомбардирование Одессы (10 апреля 1854 г.). ...Приготовляясь отражать неприятеля с моря, наши стратегики построили и вооружили береговые батареи, начиная от дачи Ланжерон до бульварной лестницы, в полной уверенности, что далее к Пересыпи, вследствие мелководья, неприятельские корабли не пройдут. Последняя батарея, знаменитая Щеголевская, находилась в конце Практической гавани.

Так как батарею эту считали почти бесполезною, то и назначили командиром ее одного из младших офицеров, прапорщика Щеголева, а к орудиям приставили отставных артиллеристов и таможенных солдат. Ко всеобщему удивлению, неприятельский флот, минуя все грозные батареи, подошел к самой Пересыпи, где его вовсе не ожидали, и оттуда стал бомбардировать гавань.

Вследствие такого непредвиденного инцидента, орудия на всех батареях, обращенные в пустое пространство моря, молча были только свидетелями бомбардировки. Могла действовать одна только самая незначительная батарея Щеголева. Молодой офицер совсем было растерялся, но солдаты при орудиях, старые служаки, храбро и стойко исполняли свою обязанность.

Биндюжники, подвозившие снаряды на волах, бросили биндюги и убежали. Нашлись, однако, смельчаки, студенты Диминитру, Пуль и Скоробогатый, впоследствии георгиевские кавалеры, которые сбежали по бульварной лестнице и под градом бомб подошли к биндюгам и отвезли снаряды к Щеголеву на батарею.

Понятно, что бульвар и ближайшие улицы были пусты, только несколько военных по службе и любопытных, в том числе и я, выглядывали из-за углов домов на все происходившее. Но когда одно ядро попало в пьедестал памятника Ришелье и осколки рассыпались по площади, то мы упрятались совсем в переулок. Было очевидно, что неприятель не желал разрушить города.

Кажется, неприятель не обращал никакого внимания на эти выстрелы, но так как с нашей стороны был единственный отпор и случайно отпор этот длился до окончания бомбардировки, то тотчас в первое время все были уверены, что Щеголев одною пушкою отбил неприятельский флот. Только после бомбардировки Севастополя поняли, как трудно было одною или двумя пушками отбить неприятельский флот. Прапорщик Щеголев сделался героем дня. Наследник Цесаревич в письме своем назвал его "голубчик Щеголев".

Когда неприятельский флот, исполнив свою главную задачу - разрушив гавань и все стоявшие в ней суда, - ушел, оставив только для блокады три парохода, мы начали подводить итоги нашим потерям. В город залетали, видимо, шальные ядра, вследствие сильной качки. Верно, стреляли только суда, сидевшие на мели. По причине качества нашего мягкого камня, ядра ложились в него, как в подушку, или только пробивали стены, не производя трещин. Кроме уничтожения в гавани судов, значительные повреждения оказались на Пересыпи, в маленьких домах, за которыми стояли войска для отражения десанта. Спущенный на лодки десант, не высадился на берег благодаря прибытию на Пересыпь городской пожарной команды, которую неприятель принял за артиллерию.

Получив от военного губернатора Крузенштерна поручение освидетельствовать повреждения для определения убытков частных лиц, я нашел, что на бульваре более других пострадал дом князя Воронцова. В канцелярию генерал-гу6ернатора и дом Маразли тоже попало несколько ядер. В доме Столыпина (потом - графа Строганова) ядро, пробив стену и прыгая в зале по паркету, попортило его, а также повредило зеркала и мебель. В "Лондонскую" гостиницу, принадлежавшую Каруте, попало несколько ядер, наделавших много вреда. Более всего пострадали меленькие дома на Пересыпи, и бедным домовладельцам было выдано от казны вознаграждение. На Новом базаре ядром убило одну женщину.

Вскорости после бомбардировки произошло следующее замечательное событие, которое мне близко знакомо. В одно туманное утро садовник мой, проходя берегом меря, услышал на границе моей дачи с дачею Кортацци (ныне - Вагнера) говор на незнакомом языке, шум от весел и колокольный звон. (Дача Чижевича располагалась на территории нынешнего дома отдыха "Красные зори", что не 9-й ст. Б. Фонтана).

Заподозрив присутствие на воде неприятеля, он дал знать об этом ближайшему казачьему пикету. Оттуда поскакали в город, и вскорости явились на берегу военное начальство и казаки. Когда туман разошелся, к величайшему удивлению показался на расстоянии от берега не более 50 саженей большой неприятельский английский пароход "Тигр". Оказалось, что пароход во время тумана наскочил на подводную скалу и врезался килем так сильно, что не мог двинуться ни взад, ни вперед. Стараясь быть незамеченным, неприятель боялся дать пушечный сигнал товарищам, двум пароходам, с ним крейсировавшим, только звонил в колокол и тщетно употреблял все усилия, чтобы сняться собственными средствами.

Стоя носом к берегу, с орудиями, обращенными по сторонам, неприятель не мог стрелять из них, и стал производить ружейную пальбу. На предложение сдаться, командир парохода отвечал отказом и, в надежде прибытия помощи, продолжал отстреливаться. Но когда с нашей стороны сделано было несколько выстрелов из легких орудий, и одним из них командиру парохода Джиффорду оторвало ноги и многих ранило, флаг был спущен, и пароход сдался.

Пароход "Тигр", один из лучших, был нечто вроде морской школы. На нем находились преимущественно гардемарины и мичманы, принадлежавшие к самым аристократическим английским семействам. Для принятия пленных отправлены были на лодках казаки. Небывалое событие! Казаки взяли в плен пароход. Когда пленных свезли на берег, оставлен был на пароходе и на берегу сильный караул.

Рассказывали, что, когда пленных везли в карантин для обсервации через Михайловскую площадь, на которой после праздников оставались неубранными столбы от качелей, пленные вообразили, что это виселицы, приготовленные для них, а самые молоденькие даже расплакались.

Капитан Джиффорд от раны скончался. Главнокомандующий послал жене его, в Лондон, медальон с волосами покойника при письме, выражающем глубокую скорбь о погибшем храбром моряке. С пленными обращались очень любезно и внимательно. Впоследствии их отправили вглубь России. Когда, после пленения, для переговоров послали к ним нашего учителя английского языка, одессита, то пленные отвечали, что не понимают его языка. Была ли это правда, или английское упрямство - осталось неразъясненным, но учитель был очень сконфужен.

На другой день после взятия парохода, два других английских крейсера увидели участь своего товарища. Чтобы не дать возможности воспользоваться призом, они порешили уничтожить свой пароход и стали в него стрелять. Услышав пальбу, многие - в том числе и я - поехали из города поглядеть, что происходило. Проезжая мимо лагеря, я заметил движение войск, но по дороге никого не встречал.

Приехав на свою дачу, к небольшому домику, я тотчас заметил, что черепичная крыша разбита ядром. Войдя в комнату, я увидел следы крови и на полу - солдатский сапог, в котором оказалась отрезанная человеческая нога. Вылезший из погреба садовник рассказал мне, что после первых выстрелов с пароходов ко мне на дачу прибыл батальон пехоты и батарея полевой артиллерии. Так как соседняя дача Кортацци была покрыта густою растительностью, а моя, наоборот, редко и с прогалинами, то на ней поместили все эти войска. Когда наши орудия стали стрелять по пароходам, - они отошли дальше в море и оттуда, находясь вне выстрелов легких орудий, стали пускать залпами с целого борта снаряды из своих бомбических пушек в наши войска. В скором времени у нас было подбито несколько орудий, убита лошадь и ранен в ногу артиллерист - ту самую ногу, которую ампутировали, и оставили на полу в моем домике...

...Когда с нашей стороны прекратили бесполезную стрельбу, пароходы опять приблизились и стали пускать снаряды рикошетом по воде, весьма удачно попадая в свой пароход и постоянно разрушая его. Когда все убедились, что выстрелы направляются исключительно на разрушаемый пароход и притом очень верно, на берегу собралось много публики. Виднелись дамские шляпки и зонтики, а смельчаки из простонародья бросались в море и близко подплывали к обстреливаемому пароходу. Картина была великолепная. Каждый пароход подплывал по очереди и, выпустив снаряды из всего борта, плыл дальше, делая полукруг и вновь заряжая орудия. На его место немедленно являлся другой пароход и производил такой же маневр.

Когда вся надводная часть парохода была разрушена, бомбардировка прекратилась. Все побережье было покрыто плавающими частями парохода, мебелью, бочонками с вином и ромом, и т. д. Несмотря на оцепление берега и строгий надзор, вещи расхищались, в особенности вино и ром. Было несколько смертных случаев между солдатами от излишнего употребления алкоголя.

И мне садовник принес в город ром, который он вынес через цепь (солдат оцепления) в садовой поливальнице. Привезли мне также несколько досок палисандрового дерева от обломков парохода, из которых сделана мебель, и до сих пор существующая. В городе появилось в продаже много вещей: шкатулок, столиков, сигарочников и т. п. с надписью: "Тигр", 30 апреля 1854 г.".

Во время бомбардировки весь берег был напичкан засевшими бомбами - пятипудовыми. Многие дома на дачах пострадали. На соседней с моею дачей С.И.Ралли неприятельское ядро, пробив стену дома, влетело в спальню и, упавши на кровать, завернулось в одеяло. К счастью, в кровати уже никого не было, и ядро нашла горничная, убирая комнату.

Сколько ни старались англичане уничтожить свой пароход, все же почти неповрежденною осталась подводная часть и машина. Эту машину вытащили из воды и впоследствии установили на императорскую яхту, которой в память события дали наименование "Тигр".

Из бомбических орудий, снятых с парохода "Тигр", известный одесский портовый боцман Джиджи-Мокки (Луиджи Мокко) устроил за свой счет батарею в конце Канатной улицы, из которой производили салюты прибывающим кораблям. Орудия эти, однако, вскоре полопались, как говорят, вследствие повреждения чугуна во время горения парохода...

Граф А. Г. Строганов. Около 40 лет прожил в Одессе русский вельможа и сановник граф Александр Григорьевич Строганов. Сначала в должности генерал-губернатора, потом гласным городской думы (избран был первым городским головою по новому городовому положению, но отказался), и остальное время частным человеком, с новым титулом первого вечного гражданина гор. Одессы.

Человек высокого ума, граф, вместе с тем, отличался странностями и оригинальностью, о которой оставил по себе в Одессе много анекдотов.

Первою оригинальностью можно считать его манеру никому не подавать руки для пожатия. Было ли это следствие гордости или врожденного отвращения к рукопожатиям - так и осталось невыясненным. Не зная этого, многие из высокопоставленных лиц попадали впросак. Во избежание таких неприятных сцен, граф, видя приближение подобного лица, закладывал руки за спину.

Граф терпеть не мог присутствия на своем письменном столе песку, который был в то время в большой моде для засыпки чернил на бумагах и письмах. Однажды граф распечатал над столом письмо, из которого выпала куча песку. Письмо было от почтмейстера К., большого франта, посещавшего все салоны, и знакомого с гр. Строгановым. Имея какую-то просьбу к графу, он изложил ее в длинном письме и счел долгом обильно посыпать золотым песком.

Разгневанный граф приказал написать следующий лаконический ответ: "М. г.! (Милостивый государь). Письмо ваше с песком получил". Следует подпись.

...Во время генерал-губернаторства графа Строганова одесские улицы были в самом безобразном виде. Грязь и ухабы на многих из них препятствовали движению экипажей, особенно в ночное время. Все жалобы начальству оставались без последствий. Сам граф ложился спать в 9 час., а если иногда и посещал театры, то проезжал по улицам, вполне исправным. Тогда придумали напустить на графа одну из одесских львиц, жену австрийского консула Ч-и, к которой и сам граф был неравнодушен. При первом свидании г-жа Ч-и сказала графу, что наши улицы до того ужасны, что по вечерам опасно выезжать из дому. На это граф прехладнокровно ответил: "Порядочные женщины по ночам сидят дома".

...После открытия одесской железной дороги, исходатайствованной генерал-губернатором, графом Коцебу, город Одесса и дворянство Херсонской губернии давали его сиятельству торжественный обед в Биржевой зале. Участвующих было около 500 особ. В числе почетных гостей на обеде присутствовал граф Строганов. После первых тостов один из уважаемых одесских медиков, домашний доктор графа Коцебу, предложил тост за здоровье супруги генерал-губернатора. Граф Строганов, который вообще недолюбливал гр. Коцебу, нашел тост этот несоответственным торжеству и спросил доктора, сидевшего невдалеке: "За какие заслуги г-жи Коцебу предложили вы тост?". Сконфуженный доктор ответил, что Коцебу так ее любит. "Мало ли кого он любит; из этого еще ничего не следует". "Но она такая слабенькая и болезненная", - добавил доктор. "В таком случае, посоветуйте ей переменить доктора, это будет лучше; а тосты не помогут ей".
... В начале 50-х годов появился в Одессе в звании адъютанта корпусного командира графа Остен-Сакена флотский офицер Е.В.Б-ч. Очень молодой еще человек, хорошо образованный, стройный, красивой наружности, ловкий танцор, он быстро, как говорят французы, распространился в одесском обществе.

... Вскоре после бомбардировки Одессы (англо-французским флотом в апреле 1854 г.) происходило освящение исправленной знаменитой Щеголевской батареи. Все суда были украшены флагами. На гавани - духовенство, войска и масса публики. Ясная погода и тихое море. Все это представляло великолепную картину. Генерал-губернатор Анненков пожелал иметь эту картину на полотне и, призвав своего адъютанта Б-ча, поручил ему немедленно съездить в город и привезти какого-нибудь художника.

Б-ч, не догадываясь, в чем дело, исполнил поручение тотчас.

Был в Одессе знаменитый в свое время трактир-ресторан Алексеева с оркестрионом в казенном - теперь Дерибасовском - саду, где здание, принадлежащее университету (ныне Научная библиотека ОГУ). В особенности славился он блинами и кулебяками и был рандеву одесской золотой молодежи. Б-ч тоже частенько туда заглядывал и задолжал большую сумму. Долго Алексеев ждал уплаты, просил, терпел, наконец, не выдержал и поехал к генерал-губернатору жаловаться.

В приемной встретил его адъютант Б-ч, постоянно дежуривший. "Куда?" "Да вот пришел жаловаться на вас его превосходительству". В это время Анненков вышел в приемную. Узнав Алексеева, он благосклонно кивнул головою и спросил о причине посещения. Но адъютант, опередив Алексеева, подскочил к генералу и доложил, что Алексеев явился к его превосходительству с покорнейшею просьбою сделать честь пожаловать к нему в четверг на блины.

"С удовольствием, с удовольствием!" - Отвечал Анненков и повернулся к другим просителям. Сконфуженный и озадаченный Алексеев ретировался.

Однажды, во время торжественного сопровождения из Одессы в Касперовку, Херсон и Николаев всеми чтимой и боготворимой Чудотворной Иконы Касперовской Божией Матери, слышали, как адъютант Б-ч как-то легкомысленно выразился по поводу торжества. Возвратившись в Одессу, вдруг, без всякой видимой причины, здоровый и молодой человек потерял движение ног. Пролежав несколько месяцев в кровати и дав обет отправиться на поклонение, он выздоровел. После этого события легкомысленный юноша превратился в серьезного человека.

... В продолжение многих лет Александр Андреевич Шостак был любимцем одесситов. Сначала он в чине полковника занимал пост полицмейстера. Красивая молодцеватая фигура, доброта сердечная, любезное и вежливое обращение с публикой очаровывало всех, имевших с ним какие-либо сношения.

Упрекали его в единственной слабости - любви к карточной игре, и притом азартной. Между прочим, припоминаю случай, наделавший в свое время много шуму в городе. В Одессу приехал из Москвы знаменитый игрок Н-с. Устроив квартиру при роскошной обстановке, он завел у себя нечто вроде игорного дома.

Полицмейстер Шостак не только глядел сквозь пальцы на это заведение, но и сам исподтишка принимал участие в игре. Н-с метал банк очень счастливо, и многие из партнеров, в том числе и Шостак, сильно пострадали. Такое постоянное счастье становилось подозрительным, несмотря на почтенный вид хозяина и роскошную обстановку. Полицмейстер, которому известны были все игорные вертепы и шулера, пригласил к себе одного из артистов в этом деле, одел его прилично и повел с собою на вечер к Н-су. После некоторого времени артист, следивший внимательно за игрою, убедился, что дело не чисто и понял, в чем заключается кунештюк, о чем и сообщил по секрету Шостаку.

В доказательство он сообщил ему вперед, какая карта будет дана и какая бита. Убедившись в истине слов артиста, Шостак сообщил об этом приятелю, богатому человеку и страстному игроку г. Волохову.

После новой перетасовки карт и срезки банкометом артист сообщил Шостаку, что, наверное, первою картою будет дана дама. Тогда Волохов поставил на даму 30 тысяч рублей. Банкомет, видимо, сконфузился, но не потерялся. Получив колоду карт, он заявил, что не будет метать, пока не увидит всех денег на столе, и, зная, что Волохов при себе такой суммы не имеет, собрался даже перетасовать колоду.

Тогда вмешался Шостак, уже как полицмейстер, и не позволил дотронуться до колоды, уже приготовленной. Начались пререкания. Кончилось тем, что полицмейстер потребовал, чтобы приготовленная колода карт оставалась нетронутою до того времени, пока Волохов не представит всю требуемую сумму.

Так как дело происходило ночью, банк был заперт, то деньги могли быть представлены только на следующий день. Это, однако, не остановило решения. Полицмейстер при свидетелях обвернул в бумагу и опечатал приготовленную колоду карт, положил ее в ящик стола, который тоже опечатал своей печатью и взял себе ключ. Для надзора возле стола были поставлены квартальный надзиратель и два городовых.

Все свидетели этой процедуры собрались на другой день в условленный час в квартиру Н-са; деньги Волоховым были доставлены, и при всех был распечатан стол и карты. Началась игра. Можно себе представить тревожное состояние заинтересованных лиц и напряженное внимание свидетелей.

Дама треф дана была в сонниках. Н-с проиграл. Оказалось, что он не в состоянии был уплатить всей проигранной суммы. Продана была вся богатая обстановка квартиры, а сам Н-с исчез из города...

...Первый из одесских психопатов, которого я видел, будучи почти ребенком, известен был под именем Александра Македонского. Болгарин по национальности, из порядочной семьи, он считал себя царем Александром Македонским. Расхаживал по улицам в красном костюме с конической шляпой, увешанной погремушками, и с длинной палицей, украшенной разноцветными флагами. Сопровождала его обыкновенно толпа уличных мальчишек, от которых по временам отбивался палицей. Остановившись где-нибудь на площади, обращаясь к публике, он декламировал на непонятном языке. Милостыни никогда не просил, держал себя важно и спокойно, а потому и полиция оставляла его в покое.

<<< на предыдущую страницу

Другой психопат был богатый домовладелец Бутырский. Ему все мнилось, что ему в рот собирается вскочить чертик, поэтому всегда ходил и ездил с обвязанным ртом. Кроме этой странности, встретив на перекрестке улицы один из многочисленных в то время существовавших деревянных колодцев, он почему-то считал долгом трижды объехать вокруг колодца и только после этого пускался в дальнейший путь.

Господин по фамилии Зимин, происходил из дворян-помещиков, получил университетское образование и владел значительным поместьем в Херсонской губернии. Уже с молодых лет начал он чудить и бестолково тратить деньги. Например, у него была страсть к жилетам. Он мне показывал их 50 штук, из коих самый дорогой, в 300 р., был покрыт арабесками, вышитыми мелким жемчугом. Когда зимой свежие огурцы платились как редкость, по 1-му рублю штуке, он их покупал, но не для себя, а для своего лакея. Идеалом его был австрийский магнат князь Эстергази, который заказал себе золотые шины на колеса в карете. "Вот вкус, вот изящество! Вот человек, который умеет жить!" - восклицал Зимин.

Живя в своей деревне, он производил над собою разные опыты. Однажды заехал к нему по дороге отдохнуть и покормить лошадей знакомый и приятель помещик Кардамич. Входит в залу и видит посреди комнаты гроб. Горят свечи и дьячок читает над гробом молитву. Удивленный Кардамич перекрестился и стал подходить к покойнику, вдруг из гроба приподнимается фигура Зимина: "А, здравствуйте, Сергей Дмитрич, как поживаете, садитесь, пожалуйста". "Что вы, Бог с вами, что вы делаете с собой?". "А вот хочу испытать, какое чувство в человеке, когда он близок к смерти и скоро должен лежать в гробу".

Потеряв все состояние, Зимин долго существовал письменным трудом. Обладая большими знаниями и владея искусно пером, он исполнял по заказу разные проекты и литературные статьи. Состарившись и потеряв зрение, он впал в нищету и, хотя не просил, но принимал милостыню, расхаживая по улицам в оборванном платье и в калошах или валенках вместо сапог.

И в этом положении Зимин не покидал своих старых привычек. Получив хорошую подачку, он немедленно отправлялся в ближайший ресторан или кондитерскую и требовал самые дорогие гастрономические блюда или сладости, причем издерживал всю полученную сумму. Наконец, дворяне по складчине наняли ему годовую квартиру с продовольствием, в которой он и окончил свое существование, дожив до глубокой старости.

В конце 40-х гг. жил в Одессе молодой человек лет 20-ти, сын богатого помещика Бессарабии и Херсонской губ. - Петр Иванович Кешко, дед теперешнего сербского короля Александра.

В то же время гостил в Одессе г. Мартынов, брат Мартынова, убившего на дуэли поэта Лермонтова, тоже отличный стрелок и дуэлист. Кешко жил при довольно богатой обстановке и тратил много денег. В одной с ним квартире жил и приятель его, капитан генерального штаба С-в. У Кешко часто по вечерам собиралась молодежь играть в карты, и случалось несколько раз, что Мартынов, проиграв Кешко значительную сумму, долго не платил. Кешко ждал терпеливо и никогда не выражал по этому поводу неудовольствия.

Однажды, играя у Мартынова, Кешко проиграл ему значительную сумму и тоже не мог ее заплатить ни тотчас, ни даже на другой день. Он, впрочем, считал себя вправе так поступить, соображаясь с тем, как не раз уже поступал с ним Мартынов. Однако сей последний почему-то погорячился и послал Кешко оскорбительное письмо. Быть может, юноша и оставил бы это без последствий, но приятель его, С-в, уверил, что подобного оскорбления порядочный человек не должен оставить без удовлетворения.

После дальнейших взаимных оскорблений на бумаге последовал со стороны Мартынова вызов на дуэль. Бедный молодой человек, не умевший вовсе стрелять из пистолета, поставлен был в грустное положение сравнительно с известным стрелком и дуэлистом, но отступить не дозволяло самолюбие, и дуэль состоялась.

Не принимая участия в качестве секунданта, я, однако, как приятель, присутствовал в стороне при этой сцене. Действие происходило в старом Ботаническом саду. Расстояние определено было в 25 шагов. После 5 шагов с каждой стороны назначен был барьер. Первый подошедший к барьеру имел право стрелять в противника. Мартынов, предполагая, что на расстоянии 20 шагов Кешко, наверное, промахнется, не трогался со своего места, намереваясь после выстрела противника подойти со своей стороны к барьеру, и уже на расстоянии всего 15 шагов при своем искусстве пустить пулю в какую угодно часть тела.

Судьбе угодно было, однако, распорядиться иначе. Взволнованный Кешко быстро подошел к барьеру и выстрелил, почти не целясь. Пуля попала в правую руку противника. Мартынов в тот же момент выстрелил раненою рукою и, конечно, промахнулся. После этого одесская публика, отправлявшаяся гулять на бульвар, долго видела у растворенного окна нижнего этажа "С.-Петербургской" гостиницы в живописной позе с подвязанной рукой интересного дуэлиста.

... Не знаю времен Дюка де Ришелье и графа Ланжерона, но могу утвердительно сказать, что с самого начала и до конца служения князя Михаила Семеновича Воронцова в звании генерал-губернатора грязная и пыльная Одесса видела самое многочисленное аристократическое общество. Присутствие в городе богатых дворянских семейств содействовало процветанию торговли в магазинах, ресторанах, театральных сборов и т. п. Извозчики, прислуга и вообще бедный класс народа благоденствовал не только от хлебной торговли, но и от щедрости богатых людей, привыкших сорить деньгами.

С развитием городского благоустройства в город наш стали прибывать со всех концов России и даже из заграницы больные, хроники, умопомешанные и всякий бедный люд, особенно из евреев, желающий заполучить что-нибудь, но никак не раздавать. Для богатых людей до устройства великолепного нового городского театра ничего привлекательного в Одессе не представлялось. Начиная с семидесятых годов, общественная жизнь в Одессе стала падать.

Число аристократических и богатых дворянских семейств в Одессе изменилось отчасти вследствие отмены запрещения польским магнатам западных губерний проживать в Варшаве и Киеве, а также убытков, понесенных дворянством после освобождения крестьян.

К тому же, в наших местных газетах, в противоположность всем европейским газетам, часто появлялись статьи, в которых родной город представлялся в самом безобразном виде, чем, понятно, отбивалась охота у богатых рантьеров в нем селиться.

Нельзя сказать, чтобы и теперь не было в Одессе миллионеров и много весьма почтенных семейств, но не имеется такого дома, который бы принимал у себя и соединял все одесское общество. Существуют отдельные кружки, между собою незнакомые.

Граф, а потом князь, М.С.Воронцов, аристократ в полном смысле, состоявший в родстве с высшей аристократией в России и в Англии, владея громадным состоянием, живя открыто, на широкую ногу, привлекал в Одессу аристократов и богатых людей из всей России. Княгиня Воронцова, урожденная графиня Браницкая, со своей стороны, тоже привлекала в Одессу польских магнатов. Постоянные приемы, обеды и балы в салонах князя Воронцова соединяли и знакомили между собою все, что было порядочного в одесском обществе.

Гостеприимство и любезность хозяев превышали всякие похвалы. В одном случае князь был менее любезен - это в отношении курящих. Сам он, как англоман, не курил и не переносил табачного дыма. По окончании званного обеда, он обыкновенно обращался к мужчинам со следующею фразою: "Господа, кто имеет скверную привычку курить, прошу в отдельную комнату". После такого приглашения курящих не оказывалось.

Кроме дома князя Воронцова, в Одессе проживали несколько семейств богатых дворян-помещиков, соперничавших с Воронцовыми в русском хлебосольстве. Эти дома были господ Куликовского и Иваненко.

Не только в приемные дни, но и ежедневно хорошие знакомые могли без приглашения являться к завтраку, обеду и ужину. Всегда находилось место и прибор для каждого. К числу домов, живших открыто в Одессе, на моей памяти, в продолжение 30 лет, могу поименовать следующие: князя Воронцова, гг. Куликовского, Иваненко, Пуля (негоциант), Исленьева (откупщика), графа Толстого, Скаржинского (свой бальный оркестр), Кирьяновых, князя Манук-Бея, Абазы (откупщик), Папудова, барона Мааса, графа Лидерса, князя Барятинского, князя Гагарина, генерала Марини, генерала Пущина, помещика Родзянко (музыкальная семья; 9-ти лет Андрей Родзянко давал концерты на фортепьяно).

Кроме этих домов, проживали в Одессе гг. Нарышкины, Шуазель, граф Потоцкий, граф Апраксин, князь Четвертинский, маркиз Паулуччи, Милорадовичи, князья Голицыны, князья Кантакузины, граф Браницкий, Столыпин, кн. Кутаисов, Кудрявцевы и др.

Из начальствующих лиц жили более или менее открыто после князя Воронцова генерал-губернаторы: граф Коцебу, граф Тотлебен, Дрентельн, Гурко и Рооп; градоначальчики: Крузенштерн, Бухарин, Гудим-Левкович и граф Левашов; городские головы: Папудов, Кортацци, Новосепьский и Маразпи.

К числу одесских львов можно отнести, прежде всего, некоторое время гостившего в Одессе известного во всей России графа Самойлова. Красавец лицом, отлично сложенный, превосходный стрелок, танцор, искусный во всех телесных упражнениях, с высшим образованием, он был героем дня во всех аристократических салонах. При всех своих превосходствах, граф Самойлов вовсе не был Дон-Жуаном. Он предпочитал холостые кутежи в обществе дам полусвета. Память об этой личности сохранилась навсегда у тех, кто его однажды видел.

За сим в Одессе считались львами старшины первого одесского клуба (в доме барона Рено) господа Моршанские, Исленьев и князь Кантакузен (муж красавицы). Моршанский был не особенно красив, но отличался выразительным лицом, стройным станом и величественною осанкою. Он одевался с особенным шиком и был законодателем мод. Носили а ля Моршанский плащи, шляпы и жилеты; в магазинах продавали папиросы а ля Моршанский и т. п. Исленьев, вовсе некрасивый лицом, отличался ростом, телосложением и был ловкий танцор. Князь А. Кантакузен, среднего роста, очень красивый лицом, с великолепною черною окладистою бородой, изящно одевался и слыл хорошим танцором...