Стр. 224

4 июля, среда

Петр Иванович порадовал меня письмом в два листа. Уведомляет, что публичное торжество в университете было самое блистательное и что все диссертации и речи необыкновенно любопытны; обещается доставить мне их тотчас по напечатании и чрезвычайно хвалит слово Малиновского, которым торжество было открыто. Страхов остается ректором и на следующий год. Слава Богу! После Харитона Андреевича назначение всякого другого ректором было бы чувствительно для всего университета, для студентов, для профессоров. Между прочим, мой Петр Иванович ни с того ни с другого вдруг вздумал без меня ездить в театр и 22 июня был в «Русалке», которую играла Насова. Пишет, что ее физиономия ему очень приглянулась и что, смотря на нее, он вспоминал обо мне. Вот он каков, наш целомудренный Иосиф! Пишу к нему, что напрасно он лучше не съездил, в мое воспоминание, в немецкий театр; пошел бы за кулисы и поболтал с мадам Шредер или с Кафкою: тогда бы на опыте увидели стоицизм его.

9 июля, понедельник

Вот прекрасные стихи, присланные из Петербурга молодым Эллизеном к сестре. Он пишет, что актер Кудич говорил их на сцене и произвел восторг неописанный: «Ради своего короля народ должен приносить себя в жертву — так гласит судьба и таковы законы мира; ничего не стоит народ, который ради своей чести не готов с радостью отдать все, что имеет!»

Этот восторг доказывает общее желание борьбы с западным исполином. А вот игра в вопросы и ответы, которая в некоторых петербургских обществах входит в моду. Она производится таким образом, что одна половина участвующих в ней лиц пишет на лоскутках бумаги вопросы, а другая ответы, по произволу. Эти вопросы и ответы скатываются и кладутся каждые в особый ящик, корзинку, хоть, пожалуй, в стакан — все равно. Затем все поочередно вынимают прежде вопрос, а после ответ и читают их вслух. Нынче обыкновенно назначают большею частью вопросы и ответы политические. Эллизен пишет, что на вечеринке

Стр. 225

у придворного доктора Торсберга играли в эту игру, и некоторые ответы изумительно согласовались с нынешними обстоятельствами. Он приводит несколько примеров, которые я перевел для своих.

1. Вопрос: кто будет победителем в предстоящей войне? Ответ: тот, кто добрее.

2. Вопрос: кто будет союзником нашего государя? Ответ: мужество и терпение.

3. Вопрос: много ли нам нужно войск для победы? Ответ: Россия.

4. Вопрос: Можем ли мы твердо надеяться на своих соседей?

Ответ: наша сила в Боге.

А знаешь ли, что сделал твой или, вернее, наш Дурак? Вчера, видно от скуки, ушел один к озеру и, завидев посредине стадо уток, отправился за ними вплавь. Лодыгинские люди, заметив, что фаворит их поплыл (Дурак — общий фаворит в Липецке) один, вышли на берег ожидать результата этой проделки. Что ж? Дурак, распугав старых уток, которые с криком улетели, давай гоняться за молодыми позднышами и, передушив их несколько штук, благополучно возвратился на берег с одною парою в зубах, которую и принес домой, торжественно провожаемый и превозносимый людьми Лодыгина. Что-то делает у тебя его братец?

13 июля, пятница

Кажется, Буало сказал, что писать стихи должно в городе, а не в деревне, и я начинаю чувствовать справедливость слов угрюмого сатирика. Два действия «Артабана» почти готовы, а прочитать их некому и не с кем разменяться мыслями. Я попробовал было прочитать их старшей сестре, да невпопад: «Охота тебе, братец, душиться в твоей каморе и заниматься пустяками, когда на дворе такая прекрасная погода! Лучше бы поехал прокатиться с Дарьей Егоровной верхом. А вот и Михаил Константиныч говорит: «Над чем это ваш философ коптит так пристально? Этак он и с ума спятит». Одолжила, голубушка! А чуть ли она не права: в лучшее время года сидеть взаперти и низать

Стр. 226

рифмы, может быть, для того только, чтоб после служить посмешищем людям, — прекрасная будущность! Впрочем, без билета в маскарад не пускают, а мой «Артабан» должен мне служить билетом для входа в маскарад света; после, пожалуй, его хоть в печку — туда и дорога!

Сказывали, что сюда прибудет на днях труппа актеров, принадлежащих Лебедянскому помещику Танееву. Если это именно та, которую я видел некогда в моем детстве на лебедянской ярмарке, то сердечно рад буду взглянуть на нее и сравнить тогдашние мои ощущения с нынешними. Эта труппа давала тогда в Лебедяне оперу «Добрые солдаты», и я до сих пор не могу забыть музыки одного хора:

Мы тебя любим сердечно,Будь нам начальником вечно,Наши зажег ты сердца,Видим в тебе мы отца.

Стишки как будто нашего изделия! Мысли умных людей сходятся.

Пишут из Москвы, что московский французский театр с будущего ноября причислен будет, так же как и русский, к дирекции театральных зрелищ. Актеры получат название «императорских», и труппа будет пополнена. Некоторые сюжеты уже приехали, и между прочим, какой-то monsieur Lanneau, который имеет репутацию хорошего актера. Но мне кажется, что не в актерах дело, а в актрисах. До сих пор на московской французской сцене мы видели только преужасные женские хари, с которыми никакая пьеса не могла иметь настоящего успеха. Дарование дарованием, но в женщине красота или, по крайней мере, приятная физиономия не последнее дело на сцене. Какая может быть иллюзия, когда вдруг какую-нибудь Агнессу играет сорокалетнее и красноносое пугало? Уж, конечно, лучше видеть бездарную, но хорошенькую мадам Кремон и слушать, как пропищит она «Когда в темнице», чем видеть и слышать беззубую старуху Lavandaise в роли кокетки Селимены или рыжую madame Duparai в роли Нанины.

Кстати, о безобразии женщин. Раз как-то в театре молодой Тютчев сделал очень смешное замечание. Он уверял, что из пожилых женщин всех наций старые француженки самые безобразные. «Возьмите, — говорил он, — нашу рус-

Стр. 227

скую старуху, немку, англичанку, голландку, итальянку: все более или менее имеют вид не отвратительный; старые же француженки, напротив, всякая похожа на бабу-ягу или посредницу; разумеется, есть исключения, но они редки». Поди ж ты с ним!

17 июля, вторник

Вчера у отца протопопа пил я чай с одним стариком, купцом Силиным, который был прежде крестьянином Нарышкина, но внес за себя 5000 рублей, получил увольнение от помещика, записался в купцы и теперь торгует лесами, скотом и салом на полмильона. Это человек очень здравомыслящий, но чрезвычайно оригинальный в своих объяснениях. Как бы предмет разговора ни был серьезен, он не может удержаться, чтоб не пересыпать его разными прибаутками на виршах своего изделия.

Рассуждая о торговле, он утверждал, что для русского малограмотного человека внутренняя торговля, и особенно сельскими хозяйственными произведениями, есть самая благонадежная. «Если от ней, — говорит он, — не будешь миллионщиком в один год, то не будешь тотчас и банкрутом, то есть плутом. Торговать же с немцами у порта все равно что ловить за хвост черта. Немцы торговлю свою ведут по газетам да по приметам, а нам нет прибыли в этом». Я спросил его, не помешает ли война нашей торговле и не ожидает ли он себе убытков? «Ничего, батюшка, — отвечал он, — что война, что мир, а купцу все пир. Вот изволишь видеть, сударик ты мой, убытки-то нашему брату не от войны, а оттого, что иные или не по силе забираются, или не по карману проживаются, на войну только ссылаются, а на поверку входит, что если купец не глупец,, так не пуст и ларец».

Очень также забавны выходки его против Наполеона, доказывающие, какая глубокая ненависть поселилась к нему во всех классах нашего народа. «На Москве, — говорит он, — народ больно ершиться стал: купцы в городе калякают, что мы-де лавки побросаем и все поголовно пойдем, а уж этого врага прицепим черту на рога». Нескладно, да ладно.

Отец протопоп сказывал, что он священствует около 40 лет и в продолжение долгого своего священства заме-

Стр. 228

тил, что во время военное бывает рождающихся более, чем в мирное, и, сверх того, менее больных и умирающих. «Это говорю я вам не облыжно, — прибавил он, — и намедни в проезд своей в Москву останавливавшийся у меня помещик из Конь-Колодезя, Г.И.Синявин, сказывал, что и он сделал такое же замечание. Отчего это происходит — Господь один ведает, только событие не подвержено сомнению». Вот задача для физиологов, если только эти люди чувствуют себя способными разрешить тайны провидения. Но едва ли!

22 июля, воскресенье

Почтенный старик Н.А.Алферьев рассказывал, что известный по преданию так называемый Евин клуб никогда в Москве не существовал и что разгласка об нем сделана с намерением повредить франкмасонам, которых хотели выставить его учредителями на тот конец, чтобы с большим успехом обратить на них общее негодование и презрение, но между тем он признавался, что если не было никакого подобного тайного общества, то в молодых зажиточных людях, живших в Москве в совершенной праздности, было какое-то стремление к разврату всякого рода и что он сам вовлечен был этим потоком в непростительные шалости.

«Как Бог вынес из этой бездны, в которую мы погружались, — говорил старик, — я до сих пор постигнуть не могу. Кто поверит теперь, любезный, чтоб молодой человек, который не мог представить очевидного доказательства своей развращенности, был принимаем дурно или вовсе не принимаем в обществе своих товарищей и должен был ограничиться знакомством с одними пожилыми людьми, да и те иногда — прости им Господи — бывало суются туда же! Кто не развратен был на деле, хвастал развратом и наклепывал на себя такие грехи, каким никогда и при-частен быть не мог, а всему виною бьии праздность и французские учители. Да и как было не быть праздным? Молодой человек, записанный в пеленках в службу, в двадцать лет имел уже чин майора и даже бригадира, выходил в отставку, имел достаточные доходы, жил барином, привольно и заниматься, благодаря воспитанию, ничем не умел. Так поневоле приходила в голову какая-нибудь блажь».

Стр. 229

Алферьев рассказывал также много кой-чего о масонах и мартинистах того времени. «На них, — говорил он, — много лгали и взводили такие небылицы, какие им и в голову не приходили. Напротив, они были люди очень смирные. Их смешивали с иллюминатами-алхимиками, которых секта была действительно вредна, потому что состояла из явных обманщиков. Эти плуты под предлогом обогащения других наживались сами, разоряя вконец своих адептов. Иллюминаты-алхимики употребляли многие непозволительные способы для достижения своих целей: они прибегали к разным одуряющим курениям и напиткам и заклинаниям духов, для того чтоб успешнее действовать на слабоумие вверившихся их руководству; но что всего хуже и опаснее было: они умели привлекать к себе молодых людей обольщением разврата, а стариков возбуждением страстей и средствами к тайному их удовлетворению. Для этих людей ничего не было невозможного, потому что не было ничего священного, и они не гнушались никакими средствами, как бы они преступны ни были, чтоб исполнить свои преднамерения.

Главою этих гнусных и, к счастью, немногочисленных в Москве людей был француз Перрен, мужчина лет сорока, видный собою, ловкий, вкрадчивый, мастер говорить и выдававший себя каким-то баярдом, великодушным, щедрым, сострадательным и готовым на всякое доброе дело; но это был лицемер первого разряда, развративший не одно доброе семейство и погубивший многих молодых людей из лучших фамилий. Я был с ним знаком и помню, что никто громче его не кричал против масонов и мартинистов, приписывая им те самые действия, которых он с своей шайкой был виновником. Этот молодец квартировал на Мясницкой в доме Левашова, но только для виду, а настоящее его логовище было за Москвою-рекою, в Кожевниках, в доме Мартынова, или Мартьянова, куда собирались к нему адепты обоего пола. Однако ж Перрен не более двух или трех лет мог продолжать свои операции и — благодаря ревнивому характеру одного богатого мужа, следившего за своею женою, — мошенничества его были наконец открыты: лицемера изобличили, уличили и спровадили за границу со всеми его соумышленниками и помощниками:

Стр. 230

Мезером, Курбе, Гофманом, мадам Пике и мамзель Шева-то. Странное дело! Нашлись люди, которые об этих подлецах сожалели и даже хлопотали, чтоб оставить их в Москве».

Но это сказание слишком пространно, и я сообщу его когда-нибудь после, потому что теперь зовет меня к себе «Артабан». Свой своему поневоле друг.

26 июля, четверг

Пресмешное происшествие! Ф.Г.Вишневскому собака откусила нос! Это приключение составляет теперь предмет разговоров целого Липецка и всех его окрестностей.

Ф.Г.Вишневский, московский барин, добрый, прекрасный, гостеприимный старик, имеет страсть щупать все, что ни увидит и что ни попадется ему под руку: идет ли по улице мимо какого-нибудь нового дома, он ощупает все его углы и стены; войдет ли в дом, ощупает все мебели; увидит люстру или на окнах гардины — подставит стул и полезет щупать гардины и люстру. Но с этой страстью щупать вещи неодушевленные он соединяет другую в отношении к людям и животным: он их щупает и целует. Мужчины и пожилые дамы не сердятся на него за эту привычку, но девицы бегают его как чумы. Чуть только зазевается какая-нибудь барышня, Федор. Григорьевич, тут как тут: обхватит пальцами шейку и тотчас чмок в затылок или в плечо. Что же касается кошек и собак, то сколько бы их ему не встретилось, он перещупает и перецелует всех, от первой до последней. Не проходит дня, чтоб жена его, старуха светская и умная, не напоминала ему о неприличии таких поступков и чтоб дочери его, девицы чрезвычайно образованные, не упрашивали его быть осторожнее и не заставлять их краснеть за него, — не тут-то было: они еще не успеют кончить нравоучения, а Вишневский смотри и спроказит что-нибудь.

Третьего дня в галерее собралось пропасть посетителей. Федор Григорьевич по обыкновению расхаживал и щупал все, что ни попало; ощупав галерейную мебель, забрался в буфет и щупал всю посуду; вышел в сад — ощупал все деревья и все камешки и кирпичи, приготовленные для садовых дорожек; перещупал и перецеловал всех лошадей, привезших материалы для некоторых построек, — словом,

Стр. 231

он был в необыкновенном припадке щупанья; наконец, попалась ему мордашка И.А.Лихонина, прекрасивая, но и презлая собачонка, купленная им с медвежьей травли и очень привязанная к своему хозяину. Ну как же Федору Григорьевичу обойтись без того, чтоб не пощупать и не поцеловать такое сокровище? Вот он и начал ухаживать за нею. «Моська, моська, сюда, сюда!» Мордашка ни с места, но Федор Григорьевич не плох: набрал в буфете бисквитов и давай приманивать мордашку бисквитами; бросил ей один — съела, бросил другой — проглотила, третьим приманил к себе и дал ей съесть его из рук. Вот, кажется, и познакомились. Федор Григорьевич погладил мордашку — терпит; за такое снисхождение еще бисквит; он взял ее на руки, сел с нею на стул — мордашка расположилась на коленях и опять получила бисквит. Дело идет совсем на лад; остается только пощупать шейку да поцеловать в мордочку и — подвиг кончен. Федор Григорьевич обхватил шею и уже нагнулся, чтоб поцеловать мордашку, но последняя операция не удалась: неблагодарная вдруг всею пастью впилась ему в нос и, как пиявка, повисла на нем. Кровь брызнула фонтаном. Федор Григорьевич заревел белугой, и все бывшие на галерее бросились на помощь к пациенту. Лихонин схватил графин воды и ну отливать свою мордашку — словом, шум и гам, кончившиеся тем, что бедного щупателя или щупальщика ни живого ни мертвого посадили в карету с истерзанным носом и отправили домой в сопровождении встревоженного его семейства. Удивительный оригинал! Меньшая дочь его утверждает, что это происшествие нисколько не отучит ее папеньку от несчастной страсти к щупанью и поцелуям. Прекрасная перспектива!

30 июля, понедельник

Вот продолжение истории о Перрене. Не подумай, чтоб это был вымысел, — нет; это настоящее событие, о котором, по свидетельству многих, немало говорено было в свое время. Я только сократил и выпустил некоторые грязные подробности рассказа Алферьева, иначе пришлось бы исписать целую десть бумаги.

Некто Глебов, очень богатый человек, будучи бездетным вдовцом немолодых лет, скучал своим одиночеством.

Стр. 232

В карты играть он не любил, псовым охотником не был, в вине не находил никакого вкуса, а умственные занятия были не по его способностям; следовательно, он, естественно, должен был умирать со скуки. В тогдашнее время публичных развлечений было не много: представления на театре были редки, маскарады еще реже, да и новый содержатель театральной труппы Н.С.Титов (1776) не умел еще приманить публику в Головинский театр свой, стоящий на конце города: не всякому охота была тащиться такую даль и по таким скверным дорогам, какие в то время существовали, чтоб позевать на плохих актеров.

Итак, Глебов скучал. Перрен узнал, что такой-то богатый барин сильно скучает, и на этом основании тотчас же задумал построить здание своего благосостояния.

В этом намерении он чрез приятеля своего, молодого князя, знакомится с Глебовым и при первом свидании очаровывает его своею любезностью, рассказывает ему свои путешествия, смешит разными анекдотами и заставляет его удивляться таким событиям и принимать за истину участие в таких приключениях, в которых не было ни на волос истины.

После двух или трех посещений проворный француз сделался почти необходимым Глебову. Последний прежде скучал, а теперь вдвое стал скучать без Перрена — словом, по прошествии нескольких недель, Перрен совершенно овладел Глебовым, но зато Глебов перестал скучать и, по совету своего друга, решился вступить в супружество.

Но на ком жениться Глебову? Пожилой невесты он взять за себя на захочет, а молодая не будет любить его. «Мсье Перрен, как помочь горю?» — «Мсье Глебов, вы должны жениться на девушке молодой, прекрасной собою, образованной и, главное, на сироте, чтоб не навязывать родных жены вашей себе на шею. Такая девушка есть: вы ее несколько раз видели и говорили с нею у мадам Пике, когда мы с вами вместе пили у ней чай. Скажу более: по ее вопросам и расспросам о вас я заметил, что вы ей приглянулись и, как я после слышал от мадам Пике, она точно к вам неравнодушна. Чего же лучше? От вас зависит быть счастливым».

Глебов развесил уши. Девушка была точно хороша собою и хотя была иностранка, но могла объясняться не-

Стр. 233

сколько по-русски, а иностранное произношение придавало разговору ее особенную приятность. «Но она не нашего вероисповедания», — заметил Глебов. «Она так расположена к вам, что завтра же, если захотите, примет вашу религию», — отвечал Перрен. Глебов задумался. «Мсье Перрен, я ревнив. Будучи еще молодым человеком, я ревновал жену свою ко всем знакомым, но, женившись теперь, я могу сделаться турком! Мсье Перрен, я чувствую, что буду любить жену свою потому, что она мила, а любовь без ревности не существует». — «И хорошо сделаете, мсье Глебов. Любите жену вашу и ревнуйте ее сколько хотите: это придаст разнообразие вашей жизни и вы не впадете в апатию. Ревность молодит человека».

Через неделю после этого разговора Глебов поехал предложить руку мамзель Рабо, 19-летней сироте, уроженке марсельской и крестнице мадам Пике. Разумеется, эта рука с 40 000 руб. годового дохода была принята с одним только условием, чтоб обращение в православную веру мамзель Рабо оставалось для всех тайною, а венчание происходило в какой-нибудь деревенской церкви, в которой, кроме священника и церковнослужителей, других присутствующих при браке никого не было. Причиною такого требования была необыкновенная стыдливость невесты, которая прежде не могла без ужаса и отвращения помыслить о браке, и если теперь победила этот ужас и отвращение, то единственно по какому-то невольному влечению сердца. К этому требованию была еще просьба: оставить у ней в услужении ее горничную, мамзель Шевато, к которой она так привыкла, что не могла равнодушно подумать о разлуке с нею.

Глебов согласился на все условия, а чтоб еще более угодить своей невесте, принял к себе в должность дворецкого француза Курбе, рекомендованного ему Перреном. По крайней мере, думал он, в первое время нашего супружества жена моя будет иметь человека, с которым объясниться может.

Брак состоялся: мамзель Рабо обращена в Марью Петровну Глебову. Она была весела, довольна, счастлива, обнимала и целовала беспрестанно своего мужа, не сходила у него с колен, трепала его по щечкам, называла его самыми нежными именами: моя сладость, мое сокровище,

Стр. 234

моя душа, мой ангел и проч. и проч. — словом, забыла о своей застенчивости. Муж был в восторге, но этот восторг продолжался недолго: на четвертый же день брака он сделался, в свою очередь, застенчив, задумчив, молчалив и даже равнодушен к ласкам жены своей. Мсье Перрен и мадам Пике посещали молодых почти ежедневно, но Глебов принимал их не с таким уже удовольствием, как прежде, и видимо избегал какого-то с ними объяснения, хотя оно, казалось, готово было сорваться у него с языка.

Тем временем многочисленные знакомые Глебова, узнав о неожиданном его браке, беспрестанно приезжали к нему, но, под предлогом болезни мадам Глебовой, одни не были принимаемы, другие принимаемы на короткое время и не очень охотно, так что любопытство москвичей видеть молодую и узнать о подробностях брака не могло быть вполне удовлетворено. Из этого, разумеется, произошли толки, из толков развились предположения и заключения, а из этих последних, как водится, родились сплетни, которые чуть-чуть не остановились на том, что Глебов женился непременно на уроде и стыдится показать его своим знакомым; но Перрен опровергал эти слухи. «Помилуйте, — говорил он, — кто мог принудить Глебова жениться на безобразной женщине? Напротив, это ангел красоты и нежности. А как умна, как образованна, как привлекательна и как любит своего мужа! К несчастью, этот муж слишком ревнив, слишком самолюбив и себялюбив и хочет наслаждаться своим счастьем в тишине уединения один и даже меня, своего друга, допускает к себе редко, и то на минуту, как будто я в состоянии был похитить его сокровище!» Вот Москва и загудела: Глебов ревнивец, Глебов тиран, он держит взаперти красавицу-жену, на которой женился по взаимной любви, что это настоящее истязание для молодой женщины и что Глебова надобно принудить жить открытнее или отдать в опеку.

А между тем, пока Москва гудела, на сердце Глебова лежала глубокая тайна: страшное подозрение закралось в его душу и не давало ему покоя ни днем ни ночью; он беспрестанно вертел в руках записку, которую нашел в комнате жены своей, и как ни плохо разумел французский язык, но столько понять мог, в этой записке заключались какие-то наставления и разные способы...

Стр. 235

Сейчас принесли с почты пакет из С.-Петербурга. Добрый старик Лабат премилым письмом, в котором столько же нежностей, сколько и грамматических ошибок, извещает, что 14 числа сего месяца я определен в коллегию, и приглашает приехать скорее в Петербург. Домашние мои в восторге, но есть и не домашние, которые, сверх чаяния моего, столько же радуются. Итак, студенчество мое, благодаря Бога, кончилось. Завтра у нас большой обед для всего Липецка; скоро, может быть, отправят меня в Москву, откуда по-прежнему писать буду и доскажу окончание Перреновых плутней.

Умного Дурака отправят в твое Никольское сохранно. Прости.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДНЕВНИК ЧИНОВНИКА

1806 год

25 августа, суббота, Москва

Я в Москве с 16-го числа. Меня протурили из Липецка по разным делам, а признаюсь, грустно было оставить милый городок, с которым соединено столько приятных воспоминаний; но долг прежде всего. Впрочем, как ни настаивают мои покровители о скорейшем приезде в Петербург, я полагаю, что еще нескоро туда попаду. Альбини решительно хочет отвезти меня сам, и домашние мои тому рады; но Альбини прежде окончания сезона вод оставить Липецка не может, следовательно ближе октября или даже ноября я Петербурга не увижу.

И.И.Дмитриев пожалован сенатором; я ездил его поздравить и нашел у него Н.Н.Бантыш-Каменского, которому он меня рекомендовал, объявив, что я из студентов и записан уже в Иностранную коллегию. Каменский вспомнил, что видел меня в прошлом году у графа Остермана, дозволил мне приехать к себе и обещал дать рекомендательное письмо к обер-секретарю Иностранной коллегии И.К.Вестману.

Глас народа — глас Божий; что говорили, то и случилось: власти в Москве другие; нового губернатора, Ланского, очень хвалят, но о генерал-губернаторе Тутолмине не говорят ничего и, кажется, его не знают. Он приехал 19-го числа и вступил в должность. Сожалеют об Александре Андреевиче Беклешове, которому болезнь воспрепятствовала продолжать быть пестуном древней столицы. Я недавно только узнал, что Беклешов тоже был не главнокомандующим, а только генерал-губернатором; в чем состоит эта разница, я не понимаю; если для звания глав-

Стр. 237

нокомандующего нужно фельдмаршальство, то отчего же в Петербурге Вязмитинов называется главнокомандующим, когда он только полный генерал и даже в чине моложе Беклешова.

Ждут не дождутся манифеста о войне. Все умы в волнении пуще, нежели были в прошлом году. Князь Одоевский опять занял квартиру свою против ворот Почтамта, чтоб скорее получать новости.

Монета в цене возвышается: рубль ходит уже 1 р. 32 к., а червонец — 4 р. 10 к. и, говорят, будет еще дороже.

На другой день приезда был в русском театре. Давали «Купца Бота», в роли которого Плавильщиков так хорош. После комедии играли оперу «Служанка-госпожа»; вот настоящая роль Сандуновой: ломайся себе сколько угодно, все будет хорошо; итальянские оперы по характеру ее игры и пения.

29 августа, среда

Был у Н.Н.Бантыш-Каменского. Да это не человек, а сокровище; с виду неказист: так, старичишечка лет семидесяти, маленький и худощавенький, а что за бездна познаний! Принял благосклонно и удивлялся, отчего я не просился на службу в Архив, как то делают все московские баричи. В том-то и дело, сказал я, что я не московский барич и мне нужна служба деятельная. Он похвалил, но прибавил, что кто желает быть полезным, тот найдет всюду дело. Он говорил большею частью о московской старине, об эпохе чумы и пугачевского бунта.

Желая поверить рассказ Алферьева о Перрене, я осмелился спросить его, точно ли этот француз и особенно история его с Глебовым обратили на себя такое внимание тогдашнего московского начальства? «Помнится, что-то похожее было, — отвечал мне Николай Николаевич, — но я мало занимался этим вздором; впрочем, после чумы на Москву напала другая зараза: французолюбие; много французов и француженок наехало с разных сторон, и нет сомнения, что в числе их были люди очень вредные; не одному Глебову подсунули французскую шлюху: много москвичей и познатнее его были жертвами беспутства; толь-

Стр. 238

ко деяния их не могли быть мне в подробности известны, потому что я вел очень уединенную жизнь, занимаясь делами Архива».

В.И.Богданов сказывал, что Каменский очень дружен с митрополитом Платоном и чрезвычайно уважаем всеми духовными.

6 сентября, четверг

Наконец манифест от 30 августа о войне с французами получен: записные политиканы наши, по словам Дмитриева:

И едут, и плывут, И скачут, и ползут,

— чтоб сообщить друг другу слышанные или полученные ими из Петербурга по сему случаю новости. Я не очень знаю, что говорится и делается в высшем кругу, но что касается до круга моих знакомых, то они все радуются решимости государя, и все вообще готовы не токмо на такое пожертвование, но и на всякое самоотвержение. Намедни новый губернатор как нельзя лучше выразился насчет этого общего любопытства и толков о предстоящих событиях. «Да, — сказал он, — заговорило сердце русское!» Теперь еще покамест Москва пуста, только некоторые знатные москвичи возвращаются из подмосковных, но как скоро все съедутся, то я уверен, что пойдет дым коромыслом. Новый генерал-губернатор открыто говорит, что необходимо поголовное вооружение и что надобно одним разом уничтожить врага, а для этого нужны сильные средства. В манифесте есть ссылка на указ 1 сентября прошлого года; в этом указе сказано, что государь не может равнодушно смотреть на опасности, угрожающие России, и что безопасность империи, достоинство ее, святость союза и желание, единственную и непременную цель его составляющее, водворить на прочных основаниях мир в Европе заставили его (тогда) подвинуть войска за границу. Кажется, лучших причин к войне и теперь быть не может. Благослови Господь!

Фельдмаршал граф Каменский в Петербурге и будет, кажется, командовать армиею. Опытные люди говорят, что

Стр. 239

он всегда известен был за отличного тактика, а с Бонапарте это качество не лишнее: храбрость храбростью, да и военные соображения необходимы — они сберегают солдат. А между тем покамест еще фельдмаршал не перед войском, он присутствовал 1-го числа на празднестве Академии художеств и подарил нескольким ученикам, которых ему рекомендовали за отличнейших, по сту рублей. Я сам сегодня читал письмо архитектора Бушуева к матери, в котором он описывает бывшее празднество и вместе великодушие старого воина — черта похвальная, но меня-то зачем он обидел в прошлом году грубым приемом? Впрочем, Бог с ним! — лишь бы посчастливилось ему скрутить французского забияку.

10 сентября, понедельник

Сегодня неожиданно посетил меня приехавший из Петербурга Бахерт, чиновник очень порядочный, который, по страстной любви к мадам Кафка, намерен на ней жениться и вступить в актеры. Нечего сказать, охота пуще неволи! Сезон немецкого театра открывается 14-го числа 2-ю частью «Русалки», в которой главную роль будет занимать нареченная невеста. Не думаю, однако ж, чтоб Бахерт сделал глупость жениться на актрисе, и еще на какой? На актрисе par excellence. Потолкуют — и будет с них.

Я решительно не намерен более ездить в немецкий театр иначе, как в дни представления больших опер. Драмы и комедии без Штейнсберга, при настоящих распоряжениях, будут похожи на площадные игрища. Игра свеч не стоит; правду сказать, и давно бы пора перестать кулисничать. Времени потеряно много, а польза невелика. Впрочем, я ошибаюсь — польза есть: никогда не научился бы я ни с кем так болтать по-немецки, как с этими немками, и не полюбил бы так немецких поэтов, как люблю их теперь. Они — отрада души моей, как выражается князь Шаликов.

13 сентября, четверг

В Английском клубе рассказывают, что 7-го числа торжественно поднесено было от Сената государю благодарение по случаю изданного 30 августа манифеста. Депутатами были князь Н.И.Салтыков и граф А.С.Строганов. Вот

Стр. 240

так славно! Расцеловал бы того, кому такая мысль пришла в голову. В прошедшее воскресенье пастор лютеранской церкви старик Брукнер в поучении своем сказал: «Какая награда может быть государю за неимоверные труды и попечения, которые он подъемлет для блага и спокойствия своих подданных, кроме искренней их признательности? И потому, любезные слушатели, в полном сознании действительности его благодеяний будем ему признательны, будем любить его и молиться за него тому, в чьей руке сердце государя и собственный наш жребий». Прекрасно! Погода стоит удивительная. Небо так ясно, так безоблачно, хоть бы в мае. Говорят, что это плохой знак для будущего урожая озимых хлебов, но на людей Бог не угодит: то молятся о дожде, то о вёдре, то есть всякий молится о том, что ему нужно в частности, а об общем итоге не думает. Мне случилось встретиться с одним помещиком, который чрезвычайно негодовал на дождь потому только, что он мешал ему кончить строение. Ф.С.Мосолов заметил, что строение кончить можно и после, а дождь случился так вовремя, что для хозяина и земледельца он сущий клад. «Да у меня все имение на оброке», — возразил помещик с неудовольствием и — тем порешил дело.

16 сентября, воскресенье

Вчерашний день, по случаю празднества коронации, в Успенском соборе было необыкновенное стечение народа. Преосвященный викарий Августин служил собором и произнес прекрасное слово. Благодаря некоторым знакомым священникам я пробрался до самого почти алтаря и, стоя на клиросе, мог рассмотреть все власти московские — вид великолепный! Между прочим, заметил и обер-полицей-мейстера АД.Балашова, которого, говорят, И.И.Дмитриев сосватал на одной своей родственнице — Бекетовой.

В русском театре давали трагедию «Титове милосердие». Плавильщиков играл Тита хорошо. О прочих актерах говорить нечего: ниже посредственности. Публики было много, и она не сидела поджавши руки; аплодисменты не прерывались; всякий стих, имеющий какое-нибудь отношение к государю, заглушаем был рукоплесканиями. В партере встретился со стариком Алферьевым, приехавшим с липецких

Стр. 241

вод. Звал меня к себе покалякать. Он остановился у Баца, на Тверской, и пробудет здесь с неделю. Непременно у него буду: не расскажет ли еще что-нибудь.

П.П.Бекетов и князь А.А.Урусов пожертвовали университету своими собраниями дорогих камней и чучел разных птиц и животных. Спасибо. Если б нашлось поболее таких жертвователей, то университетский музеум вскоре бы обогатился; к несчастью, они редки.

22 сентября, суббота

Домашние мои пишут, что у них начались беспрерывные полевания. Я завидую тем, кто в них участвует, потому что, как тебе известно, у меня страсть к охоте наследственная. Не знаю, как у вас, но говорят, что в нашей стороне нынешний год бездна всякой дичи и зверей всякого рода. Как бы я желал теперь вспомнить блаженные времена моего детства и по-прежнему порыскать

По полям, и по лесам, И по мхам, и по болотам, По долинам и буграм, И сказать «прости» заботам!

Мне рассказывали, что лет десять или двенадцать назад в Москве существовала английская парфорсная охота, которой главная квартира находилась прежде на Воробьевых горах, а после в селе Троицком. Директорами этой охоты были Н.М.Гусятников, превеликий англоман и человек очень аккуратный, и какой-то богатый англичанин, которые содержали ее на счет общества охотников великолепно: гончие собаки были настоящие английские, равно и пикеры, то есть ловчий и доезжачий, были англичане и ездили на английских гунтерах; несколько времени все шло как нельзя лучше, и все были довольны, но после нескольких случаев, в которых иные богатые маменькины детки и бабушкины внучки чуть не посломали себе шей, перепрыгивая, по английскому обычаю,

Чрез пни, чрез кочки и колоды, Через заборы, рвы и воды —

на таких лошадях, которые умели не прыгать, а только пиафировать, вдруг на бедную охоту и ее директоров вое-

Стр. 242

стало страшное гонение: она подверглась общему негодованию в московских салонах, и, к сожалению, надобно было ее уничтожить. А жаль! Эти охоты, содержимые на общий счет желающих ими пользоваться, чрезвычайно удобны для охотников всякого состояния. Заплатил один раз в год известную небольшую сумму — и езди себе барином, не заботясь решительно ни о чем.

25 сентября, вторник

Знаменитая панорама Парижа, принадлежавшая архитектору Кампорези, снята, и самое строение продается в сломку на дрова. Sic transit gloria mundi. А какая прелестная была эта панорама! Говорили, что хотят снять панораму Москвы с колокольни Ивана Великого. Если это правда, то архитектор или живописец, который с сей точки снимать ее будет, ошибется в расчете: он потеряет лучший угол зрения — Кремль. По мнению знатоков в этом деле, например Тончи, Молинари и других, лучшим пунктом для снятия Москвы могут быть Воробьевы горы, с которых вся Москва видна как на ладони, или Сухарева башня. Если же бы захотели представить Москву в отдалении, пейзажем, то надобно рисовать ее с Поклонной горы или с возвышенностей села Черкизова.

На будущей неделе фехтовальный учитель Севенар с сыном будут держать публичное состязание с другим таким же фехтовальщиком, как и они сами, сэром Сибер-том. Посмотрим, кто из них проворнее и ловчее. Я учился у Севенара и прежде у Сиво в пансионе Ронка и, к сожалению, не могу похвастаться их отзывами. На вопрос Ронка Сиво, надеется ли он, что я успею сколько-нибудь в искусстве, последний отвечал: «Я никогда не видал более неловкого растяпы», и справедливо: я было выколол ему глаз. Танцеванье и фехтованье дались мне еще менее, чем математика.

29 сентября, суббота

Альбини приедут в Москву не прежде, как в конце будущего месяца, следовательно, и думать нечего быть в Петербурге ближе ноября. Петр Иванович восхищается моим «Артабаном», которого 4-е действие я почти кончил, но я

Стр. 243

не очень ему доверяю. Когда совершенно кончу, покажу Мерзлякову и Буринскому, а там решусь показать Пла-вилыцикову, которого попрошу сказать мне откровенно свое мнение и дать совет насчет расположения сцен. Первую песенку, зардевшись, спеть!

Не помню, на чем остановилась история о Перрене, — кажется, на записке, найденной мужем в комнате жены своей. Из этой записки, заключавшей в себе наставления и средства, как скрыть некоторые обстоятельства, предосудительные для чести мамзель Рабо, Глебов получил понятия, хотя и не совсем ясные, что он мог быть жертвою обмана, и потому решился надзирать за женою и за окружавшими ее французами молча и скрепя сердце. Так прошло несколько месяцев, и однако ж не представилось ни одного случая, который бы дал возможность Глебову убедиться или в справедливости, или в неосновательности своего подозрения. Он страдал, потерял аппетит и сон, ослабел, похудел, сделался равнодушным ко всему, кроме одной идеи: подстеречь жену свою, которая между тем с каждым днем становилась к нему нежнее, оказывала ему наивозможные ласки, пеклась о нем и тысячью мелочных предупреждений, которых тайна известна одним только женщинам, старалась рассеять мрачные мысли своего мужа и возвратить его нежность.

Наконец случай, так нетерпеливо ожидаемый Глебовым, представился. Однажды ночью услышал он, что чуть-чуть скрипнула дверь, ведущая из спальни в коридор, в глубине которого находилась комната мамзель Шевато, и что с этим скрипом жена его, встав с постели, тихонько на цыпочках пошла в коридор и затем, как ему почудилось, в комнату своей горничной. Глебов сделал то же самое: встал и также на цыпочках отправился за женою, остановился у дверей Шевато, притаил дыхание, приложил ухо к дверям и стал слушать с напряженным вниманием.

В комнате начался уже разговор шепотом: «Да отчего же ты, несчастная, до сих пор ничего еще не умела сделать ни для себя, ни для нас? Ты видишь, муж твой олух; что можешь ты извлечь из него одними ласками и угождениями, когда нужны характер и настойчивость? Надобно подчас и возвысить голос. Ласки твои были кстати для начала, но

Стр. 244

теперь, когда ты видишь, что за человек твой муж, который как будто пренебрегает твоими ласками, надобно взяться за него другим образом: надобно у него просить, требовать и надоедать ему. Где брильянты первой жены его? Они все должны бы давно принадлежать тебе и нам. Да отчего он так переменился вскоре после свадьбы? Этой загадки ты не умела разрешить мне до сих пор; сделала ли ты именно все то, о чем я говорил тебе и даже дал письменное наставление? Я всегда знал, что ты глупа, но до сих пор не думал, чтоб ты была глупа до такой степени».

Этой выходки говорящего достаточно было для Глебо-ва, чтоб узнать в нем Перрена; с этой минуты все для него было ясно. Он возвратился в постель свою, закашлял и как будто ненарочно, впросонках уронил со стола табакерку, чтоб прекратить ночное свидание и вызвать жену, которая точно возвратилась, но уже не на цыпочках, и хотя тихо, но обыкновенною своею походкою и спокойно, как будто выходила за чем-нибудь другим. Муж не обратил внимания на приход жены и притворился спящим, но между тем обдумывал план, который на другой же день и хотел привести в исполнение.

Утром Марья Петровна разливала чай, но была печальнее обыкновенного; Глебов же, напротив, казался спокойнее и был разговорчивее. «Нынешнею ночью мне снились престранные вещи, — сказал он, — между прочим, приснилось мне, что ты — не ты и что вместо тебя я обнимаю змею». Жена посмотрела ему пристально в глаза. «Сон твой удивителен, милый друг, но мой сон еще удивительнее: мне пригрезилось, что какой-то злой дух точно обратил меня в змею и я жалила и кусала тебя, но, побежденная твоим терпением, я опустила голову; ты хотел раздавить ее и, однако ж, не раздавил, а великодушно предоставил меня судьбе моей».

Глебов изумился. «Так поэтому ты догадываешься, о чем я говорить намерен?» — «Не только догадываюсь, но знаю и два месяца ищу случая броситься к ногам твоим и открыть тебе все адские против тебя замыслы, которых хотели меня сделать орудием». — «Кто ж ты, несчастная?» — «Я бедная сирота, воспитавшаяся из милости в одном богатом парижском доме и обольщенная Перреном. Фами-

Стр. 245

лия моя точно Рабо, но мне не девятнадцать лет, как хотели в том тебя уверить, а двадцать четыре. Я долго отказывалась от участия в замыслах злодея, но меня к тому принудили почти силою и угрозами, а сверх того, представили такие блестящие надежды в будущем, что они в несчастном, отчужденном моем положении вскружили мне голову. Я сказала все, остальное ты сам узнать можешь. Теперь делай со мной что хочешь: совесть мучит меня, и я готова искупить мое заблуждение и, если хочешь, преступление такими наказаниями, какие ты придумаешь; подвергаюсь им безусловно, как бы они жестоки ни были, но будут всё легче теперешнего невыносимого моего положения». Кончив признание, она зарыдала.

Глебов обомлел и погрузился в размышление. Наконец, собравшись духом, он подал ей руку и сказал, что ее прощает, но что она должна все сказанное ему подтвердить перед тем лицом, которое он привезет с собою, а между тем чтоб до тех пор весь разговор сохранялся в тайне от Перрена, Шевато и Курбе.

У Глебова был приятель, начальник розыскной экспедиции, князь Николай Федорович Борятинский. Он поехал к нему, открыл ему всю подноготную и просил совета и наставления, что делать в таких обстоятельствах. «Что делать? — сказал ему Борятинский. — Да главное ты уже сделал, то есть простил жену свою, и поступил умно: иначе вышла бы огласка, а насмешники не были бы на твоей стороне. Пусть эта раскаявшаяся женщина в поступках своих отдаст теперь отчет Богу, но разбойников преследовать должно; поедем сей час к Архарову, а уж он по своей обязанности будет уметь распорядиться как следует». • Тогдашний обер-полицеймейстер, бригадир Н.П.Архаров, имел репутацию мастера своего дела. Его иначе не называли, как русским де Сартином; насчет его догадки и проницательности ходило в народе множество анекдотов, которые — были справедливы или нет — но доказывали, однако ж, что Архаров обладал большими способностями для своего назначения. Он терпеливо выслушал обоих друзей, несколько подумал и потом громко свистнул. На этот свист явился дежурный полицейский, которого он тотчас же отправил за одним из помощников своих, Максимом

Стр. 246

Ивановичем Шварцем. «Это малый ловкий и дельный, — сказал Архаров, — хотя душонка-то у него такая же, как и его фамилия».

Шварц не замедлил явиться. «Знаешь ли ты, Максим Иваныч, француза Перрена?» — «Как не знать, ваше высокородие! Это самый тот, который возлюбленную свою выдал недавно замуж за одного богатого помещика». — «Это, братец, не наше с тобою дело: всякий волен жениться на ком похочет, а вот видишь ли: у этого Перрена должны быть другие замыслы, так надобно сегодня же о них поразведать и узнать покороче, чем он промышляет, какие и откуда имеет доходы, с кем водится и нет ли у него каких товарищей и пособников. На этого француза жалоб никогда не бывало, и видишь ли, он принят в хороших домах, однако ж мне нужно узнать в подробности весь его домашний быт, так ты собери-ка немедленно все сведения, да завтра же утром и представь их мне. Теперь ступай с Богом». Отпустив Шварца, Архаров распростился также с князем Борятинским и Глебовым, наказав последнему не отлучаться на другой день из дома, потому что в продолжение дня он побывает у него сам, инкогнито.

А покамест — прости, на досуге доскажу окончание этой истории.

4 октября, четверг

У Алферьева видел я старика Дмитрия Федоровича Алфимова, который некогда служил товарищем московских губернаторов, прежде И.И.Юшкова, а потом графа Федора Андреевича Остермана, брата канцлера (1771—1778), вместе с Никитою Ивановичем Бестужевым. Ему давно за семьдесят лет, а до сих пор так жив, так разговорчив и такую имеет память, что нельзя не удивляться. Это неисчерпаемый источник разных сказаний о современных ему событиях. За завтраком — nota bene, весьма невкусным, стряпни господина Баца — после нескольких рюмок вина, которые развязали ему язык, он забросал нас анекдотами о некоторых прежних своих сослуживцах, которые, видно, были препорядочные оригиналы.

Так, например, рассказывал о губернаторе Остермане, которого необыкновенная рассеянность известна всем по

Стр. 247

преданиям, как он однажды приехал в присутствие, имея вместо шляпы ночной горшок в руке; как принял одного знатного посетителя за одну барыню, обличал его в мотовстве и распутстве и грозил отдать в опеку и как в одном приятельском доме он хотел поднять хозяина на руки вместо внука его, удивляясь, отчего мальчик в неделю так потяжелеть мог.

Между прочим, смешил он нас рассказом о процессе тогдашнего прокурора Тимофея Григорьевича Миславско-го, известного под скромным названием Тимоши, с асессором розыскной экспедиции Вележевым за корову, процессе, продолжавшемся лет восемь, доходившем до сената и кончившемся тем, что корова признана не принадлежащею ни тому, ни другому; наконец, на закуску, рассказал о двух братьях Михиных, из которых один служил секретарем, женившихся в один день и час и в одной церкви на бабушке и внучке по вынутому жребью, кому какая достанется. Эти Михины имели некоторое состояние и были очень дружны между собою, но до женитьбы так скупы, что вся цель их брака, кроме надежды на приданое невест, состояла в том, чтоб не платить работницам. Однако ж они обманулись в расчете и вместо предполагаемой экономии вовлечены были в излишние издержки, о которых толковали ежеминутно с самою плачевною физиономиею.

Алфимов подтвердил историю о Перрене со всеми грязными ее подробностями, и старики друг перед другом взапуски вспоминали о минувших годах своего молодечества, удивляясь, как могло все так безнаказанно сходить им с рук, и еще более тому, что прежняя буйная и непотребная их жизнь не оставила на них никаких следов, и они до сих Пор пользуются совершенным здоровьем.

Жаль, что пришедшие не в пору к Алферьеву другие посетители помешали мне кончить мои расспросы у словоохотливых стариков о происшествиях, бывших во время чумы, и особенно о том участии, которое принимал в уничтожении заразы присланный от императрицы князь Г.Г.Орлов, которому приписали восстановление порядка в Москве, — между тем, как известно, что сенатор Еропкин был главным виновником спасения столицы от последствий страшного безначалия и неистовства народного.

Стр. 248

В продолжение моих расспросов я заметил, до какой степени все эти старики были проникнуты уважением к памяти императрицы Екатерины: ни один из них не мог произнести имени великой, не вздохнув глубоко и не прибавив к нему официальной фразы: блаженной памяти.

9 октября, вторник

Мало-помалу москвичи начинают возвращаться из деревень, и общества становятся гораздо оживленнее. В клубе возникают толки и разные предположения касательно наступающих военных действий; а между тем вчера Общество испытателей природы праздновало день своего основания; президентствовал граф А.К.Разумовский, у которого в его селе Горенках такая богатая коллекция разных заморских растений, собранная с неимоверными трудами и издержками во всех частях света. Были Иван Иванович Дмитриев, граф Хвостов, обер-полицеймейстер Балашов, Бекетов, много других особ и, между прочим, доктор Фрез или Фрезе, состоящий членом общества.

Без этого Фреза или Фрезе ни один достаточный москвич ни выздороветь, ни умереть не смеет: это оракул всех богатых домов; кроме того, что он по званию своему медика полновластно распоряжается здоровьем своих пациентов, он их духовник, советник, опекун и в одном лице своем соединяет все эти важные и тягостные обязанности. Говорят, что он человек умный и благонамеренный; должно быть, так, если умел снискать такое общее благорасположение. Нынешнею весною за кузину нашу М.Ф.В. сватался жених, и партия, казалось, была очень выгодная, но тетка не могла решиться без согласия Фреза, который этого согласия, к прискорбию невесты, почему-то не дал, и жениху отказали. Как хочешь суди, а нельзя без положительных достоинств добиться такого влияния на семейства: мы не гуроны же какие-нибудь.

Помещик Кологривов, родственник полицмейстера Ивашкина, приехавший по делам в Москву, привез борзую собаку такой неслыханной резвости, что у всех охотников только и разговоров, что об этом феномене. Говорят, что Л.Д.Измайлов предлагал за нее две тысячи рублей, но Кологривов отклонил предложение, сказав, что,

Стр. 249

будучи сам охотником, он не отдаст ее ни за какие деньги; отказ его изумил многих и еще более возвысил достоинство собаки в мнении охотников. Все наперерыв ездят на садку взглянуть на Вихря, но только редким удалось видеть его, потому что Кологривов вывозит свое сокровище не в назначенное время, а как случится.

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
Текст приводится по источнику: Жихарев СП. Записки современника. — М: Захаров, 2004.— 560 с. — (Серия «Биографии и мемуары»).
© Игорь Захаров, издатель, 2Стр. 002
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])