Стр. 13

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1805 год

2 января, понедельник

Не беспокойся, любезный брат, я не перестану быть твоим неизменным Гриммом. Писать к тебе обратилось мне в привычку. Благодарю за присылку денег; теперь, вероятно, не одна красненькая запечатывается в пакет для подарка новому студенту. Звание мое не безделица и порадует моих домашних. Ожидаю непременно экстраординарной благостыни. Правду сказать, если б кто шесть месяцев назад вздумал предрекать мне, что в нынешний новый год я поеду поздравлять родных и знакомых моих в синем мундире с малиновым воротником и при шпаге, я бы принял это за обидную насмешку. Однако ж это сбылось. Конечно, прилежания, трудов и хлопот было немало, но что значило бы все это без помощи и содействие доброго моего магистра Петра Ивановича Богданова? Он об успехах моих заботился более меня самого. Математика мне не очень далась; но на нее не обратили внимания, и Алексей Федорович Мерзляков, адъюнкт-профессор — дай Бог ему здоровья! — сильно поддерживал меня.

Вчера ездил с поздравлением к графу Ивану Андреевичу Остерману, государственному канцлеру, Ивану Петровичу Архарову, к тетке Вишневской, к брату Ивану Петровичу (Поливанов, впоследствии сенатор)*, к Аксеновым и к Кудрявцевым; разумеется, заезжал и к Лобковым — как хорошеет Арина Петровна! Нельзя довольно налюбоваться ею; что за глаза! И эту красавицу, к общей досаде нашей, мать зовет Орюшкою! Звали вечером танцевать;

* Здесь и далее в скобках — более поздние авторские вставки и объяснения, а также редакционные переводы иноязычных слов.

Стр. 14

танцами распоряжать будет Иогель. Танцы не по моей части, но как не полюбоваться олицетворенною Терпсихорою!

Граф Иван Андреевич добивался, сколько мне лет и куда я намерен определиться в службу. Не хотел верить, что мне только 16 лет. Не советовал служить в архиве, но ехать прямо в Петербург и определиться в коллегию, сперва на черную работу; обещал дать к кому-то письмо; обласкал, однако ж не посадил. Старик чем-нибудь огорчен или угрюм по природе.

Зато как обнимал меня Иван Петрович Архаров! Созвал все семейство смотреть на мой мундир и чего-чего не наговорил: называл милым, умницею, родным и проч. Заставлял насильно завтракать, приглашал обедать, хотел пить шампанское за мое здоровье — словом, я не знал, куда деваться от его нежностей. Говорят, что он со всеми таков, и чем малозначительнее человек, тем больше старается обласкать его. Это мне растолковала тетка, которая, Бог знает почему, называет эту приветливость кувырканьем; иначе я мог бы возмечтать о себе и Бог знает что!

Между тем я сегодня попал туда, куда бы и ездить не следовало. Кудрявцев, в великой заботе о моих знакомствах, возил меня к графу Михаилу Федотовичу Каменскому, Бог весть зачем, разве только для того, чтоб похвастаться своими связями и что он некогда в кадетском корпусе преподавал графу немецкий язык. Граф, бесспорно, знаменитый полководец и недаром фельдмаршал, но мог бы и не уничтожать меня своим приемом: «В какой это ты, братец, мундир нарядился? В полку бы тебе не мешало послужить солдатом: скорее бы повытерли». И только. Не посадил; простоял больше часу, покамест старики вдоволь не наговорились о прежнем житье-бытье: видишь, в их время будто бы все было лучше. Немудрено: в их время у них зрение было острее, слух был тоньше и желудок исправнее.

Таскался по профессорам: я начал со Страхова и кончил Снегиревым. Добрые, благонамеренные, почтенные люди! Все время жизни своей посвящают другим, в беспрерывных трудах, а с нашей стороны признательности не много. Вот, например, хоть бы взять Никифора Евтропо-вича (профессора Черепанова). До сих пор как только появится на кафедре, так тотчас наши шалуны и давай по-

Стр. 15

вторять третьегоднишную его фразу: «Оное Гарнеренево воздухоплавание не столь общеполезно, сколько оное финнов Петра Великого о лаптях учение есть». Разумеется, конструкция фразы смешна, да зато в ней есть глубокий смысл. Обнимался с Алексеем Федоровичем и Буринским, который написал превосходные стихи. Сказывали, что С.Смирнов переводит «Kabale und Liebe», которую разыгрывать будут на пансионском театре. Хотят мне назначить роль Вурма, потому что я смугл и тощ, а главное, потому что ее никто не берет. Благодарен; будет с меня и Франца Моора, которого отхлестал я, к полному неудовольствию переводчика (Ник. Ник. Сандунова).

3 января, вторник

Обедал у князя Михаила Александровича Долгорукова и время провел чрезвычайно приятно. Князь по-прежнему такой же любитель театра и покровитель русских актеров. Я встретил у него Плавилыцикова, Померанцева, Украсова и Злова. Сила Николаевич Сандунов перестал к нему ездить, и о нем не жалеют. Бойкий талант, ума палата, язык — бритва, но неуживчив. За обедом много рассуждали о театре и театральном искусстве. Ораторствовал Плавильщиков. В качестве действительного студента позволил я себе некоторые возражения, что нашему Росциусу, кажется, было не по нраву, особенно когда я упомянул о петербургских актерах Шушерине и Яковлеве. «Шушерин еще и так и сяк, — сказал он, — но Яковлев неуч». Я не видал их, следовательно, защищать не мог.

Плавильщиков написал новую комедию «Братья Свое-ладовы», которая представлена будет в его бенефис. Злов сказывал, что в половине месяца пойдет и моя опера «Любовные шутки», которую переводил я по заказу Соломони. Эта глупая страсть к театру отнимает у меня пропасть времени. С завтрашнего числа запрусь дня на три дома, чтобы выиграть прошаганное время.

6 января, пятница

Большой бал у Высоцких. Кузины наши показывали мне свои наряды: кружева, кружева и кружева; есть в четверть аршина шириною. Много денег оставлено в магазине ма-

Стр. 16

дам Обер-Шальме! Достаточно было бы на годовое продовольствие иному семейству. Недаром старики эту Обер-Шальме переименовали в Обер-Шельму. Мы с Петром Ивановичем ездили взглянуть на освещенные окна дома Высоцкого. Вся Басманная до Мясницких ворот запружена экипажами: цуги, цуги и цуги. Кучерам раздавали по калачу и разносили по стакану пенника. Это по-барски. Музыка слышна издалече: экосез и а-ла-грек так и заставляют подпрыгивать.

8 января, воскресенье

Были на пирушке у Гаврилы Ивановича Мягкова, преподавателя фортификации. Домик на Мясницкой Валу прехорошенький, жена красавица в полном смысле слова. Счастливец! Домик и жена приобретены трудами; тем более они для него драгоценны. Пили пунш и слушали игру хозяина на арфе — прекрасно! Как находит он время заниматься музыкою! Геометрия и музыка, арфа и фортификация как-то не гармонируют между собой. Все были несколько навеселе, и Алексей Федорович острил беспрестанно. Нет человека любезнее его, когда он нараспашку. Я все смотрел на хозяйку: какой бы этюд для Тончи! Завтра приглашает нас И.И.Дмитриев на вечер. Петру Ивановичу нельзя: у него вечерние уроки у Скульских и графинь Гудовичевых. Поеду один.

9 января, понедельник

У Ивана Ивановича никого из записных охотников читать стихи свои не было. Зато сам хозяин заставил меня прочитать послание его к Державину в ответ на присланные стихи без подписи нашего Пиндара.

Бард безымянный, тебя ль не узнаю? Орлий издавна знаком мне полет, Я не в отчизне, в Москве обитаю, В жилище сует!

Вот так стихи! Иван Иванович владеет языком мастерски. Платон Петрович Бекетов толковал все о своей типографии. Это истинный ревнитель отечественного просвещения; при больших способностях он был бы другим Новиковым, и особенно теперь, когда нет ни одной отрасли

Стр. 17

наук, которой бы правительство не поощряло. Иван Иванович, которому Бекетов близкий родственник, говорит, что он не щадит ничего для учебных и литературных предприятий и даже расстроил на них свое состояние. Иван Иванович жалеет, что пособия Платона Петровича падают большею частью на бездарных писателей, довольно назойливых. Дождит на злыя и благая!

12 января, четверг

Наконец вот письмо из дому с деньгами: 300 рублей от матушки, 5 золотых империалов и 10 червонцев от батюшки и тетки княжны Марьи Гавриловны очень, очень кстати. Отец посылает мерлушек на два тулупа для обоих нас с Петром Ивановичем и ему особенно пару лошадей. Эти пегасы также очень ко времени, потому что уроки Петра Ивановича умножаются; одной моей пары становилось для обоих нас недостаточно; теперь, когда я перешел Рубикон, некоторые лишние выезды не могут быть для меня предосудительны; я успел уже заказать Занфтлебену пюсо-вый фрак из лучшего сукна и синие панталоны, с узорами по бантам, как у гусаров, за 40 рублей — дорого, да мило. Между тем, по случаю радостного события, едем завтра к отцу Иоанну на вечеринку. (Это отец П.И.Богданова, умный и благочестивый старец, бывший диаконом в приходе архидиакона Евпла и отказавшийся добровольно от священства.) Там будет и Василий Иванович, старший брат Петра Ивановича, священник и законоучитель института со времени его учреждения. Скончался в запрошлом году, которого слово в институте так всем понравилось. Как удачно он умел выбрать текст к этому слову: «Иныя не имам радости, да вижду чада моя во истинне ходяща». Для преподавателя закона Божия нельзя было отыскать текста приличнее.

Говорят о назначении И.И.Дмитриева сенатором. Дай Бог! Кроме таланта, нелицеприятен и не подвержен ничьему влиянию.

16 января, понедельник

Сегодня у Антона Антоновича встретил Жуковского. Чуть ли не будет он сотрудником Каченовского в издании «Be-

Стр. 18

стника Европы»; по крайней мере, Антон Антонович этого желает. Как удивился Жуковский, когда я прочитал наизусть новые стихи его, которые нигде еще не напечатаны и никому не были читаны, кроме самых его близких. Антон Антонович очень забавлялся этим, и «вот (сказал) како-вы-та у нас студенты-та; все-та на лету ловят; а кабы поме-нее-та по театрам шатались, так бы и в математике-та не отставали». Я сгорел: не в бровь, а прямо в глаз; да, впрочем, за дело, за дело: что за бессчетный студент! Однако ж не теряю надежды: Андрей Анисимович Сокольский, преподаватель арифметики и геометрии, вдолбит что-нибудь в бедную мою голову во время вакаций. Но как отстать от театра?

17 января, вторник

Поспешая сегодня на обед к Лобковым во всю прыть моих каурок, я наехал на какую-то женщину и совершенно смял ее, так что она очутилась под санями. Вопли и крики! Ехавший мне навстречу частный пристав соскочил с саней, остановил лошадей моих и высвободил беднягу, которая продолжала кричать без памяти. Он спросил меня, кто я таков, и объявил, что хотя по принятым правилам должен бы был отправиться со мною в полицию, но что он не хотел бы мне сделать эту неприятность и потому предлагает дать женщине сколько-нибудь денег на лекарство и тем предупредить ее формальную жалобу. Я бы рад был дать все, что угодно, но со мною не было денег, и когда я объявил о том приставу, то он заплатил женщине 5 рублей своих, с тем чтобы я после возвратил их ему, а впредь старался ездить осторожнее.

Этого почтенного человека зовут Иван Петрович Гран-жан, и Петр Тимофеевич за обедом сказывал мне, что он бывает с семейством у них, принят в лучших домах и уважаем начальством. Вот какие люди служат в здешней полиции! Николай Петрович Аксенов также был здесь несколько лет, еще при Эртеле, частным приставом; а какой человек, что за душа и обращение и как вообще уважаем всеми, несмотря на недостаточное состояние! Правду говорят, что не место красит человека, а человек — место.

Стр. 19

19 января, четверг

Любовные мои шутки — вовсе плохие шутки. Опера не понравилась публике, а еще более мне: холодно, вяло и скучно. Бедная Соломони пела хорошо, голос у ней огромный, да как-то все не ладилось. Лизавета — крестьянка, а она представляла какую-то барыню, хотя и брала уроки у Сандуновой. Я думаю, без этой наставницы, которая порядочно жеманится, она сыграла бы лучше. Впрочем, в неуспехе пьесы виноват один бенефициант: зачем выбирать такой вздор? Петр Иванович говорит, что я лучше бы сделал, если б не отказался от предложенных мне Соломони 50 рублей за перевод: по крайней мере душа бы не болела. Балет «Мщение за смерть Агамемнона», во вкусе Не-верра, как гласит афиша, прошел так и сяк: какой Эгист, какой Орест и какая Электра! В этой Электре ни искры электричества. Говорят, что она выходит замуж за старика-англичанина Банкса, известного торговца лошадьми. Он большой приятель с Н.П.Аксеновым, который содействием и пособием его развел свой конный завод и свой известный огромностью рогатый скот — единственные теперь источники его доходов.

Старшая Соломони играла концерт на скрипке с полным оркестром. Это лучшая часть бенефиса.

20 января, пятница

Аи да Freiherr von Steinsberg! Аи да мальтийский рыцарь! Как ухитрился он поставить такую сложную пьесу, какова вторая часть «Русалки», на маленькой сцене демидовского театра, со всеми переменами декораций, полетами, превращениями и Бог весть с какими еще затеями, при его ограниченных средствах! Как бы то ни было, «Русалка» прошла весело. Театр ломился от зрителей, несмотря на возвышенные цены: ложа 12 р., кресла 2 р. 50 к., партер 1 р. 50 к., галерея 1 р. —дорогонько! Мамзель Штейн играла русалку, Штейнсберг — Минневарта, Короп — Ла-рифари, мадам Гебгард — старуху Jungfer Salome, Лит-хенс — рыцаря Адальберта, Вильгельм — ловчего, мадам Штейнсберг — Берту и проч. Мамзель Штейн принимали прекрасно, кричали несколько раз voraus (вперед, т.е. к

Стр. 20

рампе), а Капоп между ею, Штейнсбергом и Вильгельмом «За дождем выходит солнце» заставили повторить три раза.

Право, Штейнсберг — волшебник. В продолжение одного года сформировать труппу, в которой одни и те же сюжеты играют сегодня шиллеровских «Разбойников», а завтра «Русалку», сегодня «Kabale und Liebe», а завтра «Die deutschen Kleinstadter» или «Zigeuner», сегодня «Беньовско-го», а завтра уморительного «Das neue Sonntagskind», и играют очень недурно. Это, право, непостижимо; и между тем из каких лиц составлена эта труппа? Кроме Штейн-сберга, который, несмотря на свое баронство и мальтийский крест, может назваться превосходным актером во всех амплуа, все актеры его труппы большею частью новички из петербургских мастеровых. Даровитая мамзель Штейн, играющая русалку, Амалию, Луизу и проч., — булочница, брат ее — переплетчик, Литхенс — каретный обойщик, Короп — сиделец из винного погреба, Петер — столярный подмастерье, Кан — садовник, Беренс — портной, Вильгельм Гас — писец из конторы нотариуса, после нотный переписчик и, наконец, музыкант, Эмме — деревенский эконом, Кистер (нынче камергер одного немецкого двора, барон и миллионер) — золотых дел подмастерье.

Подумаешь, какой сброд! И что из него вышло? Все эти актеры — сами декораторы, сами костюмеры, сами машинисты, сами портные, сами копиисты. Штейнсберг не нанимает ни одного постороннего для надобностей своего театра. Удивительное свойство угадывать дарование в людях, привлекать их к своей цели и в то же время заставлять их любить и уважать себя. Сколько ни осторожен пастор Гейдеке в суждении о людях, как он ни проницателен и опытен в сношениях с ними, однако ж утверждает, что молчаливый и задумчивый Штейнсберг имеет способность неотразимо действовать на кого он захочет.

22 января, воскресенье

Приходил Ф.П.Граве. Он непременно хочет играть на немецком театре. Сколько мы ему ни возражали и ни указывали на неприличие такого поступка, он стоит на своем. На прощанье объявил, что уже выучил несколько ролей и скоро дебютировать будет в какой-то роли влюбленного

Стр. 21

башмачника. Завтра же отправлюсь к Штейнсбергу и попрошу, чтоб не допускал такого скандала. Один из лучших воспитанников университета благородного пансиона, студент, получивший золотую медаль и имя которого, как отличнейшего воспитанника, осталось на золотой доске, будет играть роль влюбленного башмачника и большею частью перед вовсе не влюбленными сапожниками. Есть от чего с ума сойти!

23 января, понедельник

Дело Граве могли уладить только вполовину. Сколько его ни усовещивали, он и в ус не дует. Несет свое, уверяет, что это вдохновение и он чувствует свое призвание. Непонятно, что случилось с ним: ему давно за двадцать, а стал хуже всякого капризного ребенка. Положили покамест на том, что будет по крайней мере дебютировать после Пасхи и под другим именем. Он выбрал себе латинское прозвание: Nemo (Никто). Теперь, если убеждения на него не действуют, придется прибегнуть к другому лекарству — свисткам: авось они отучат его от паясничества. Добро бы имел настоящий талант или был какой красавец — сердце бы не болело; а то вроде рыцаря печального образа, с присовокуплением огромной сутулины. Впрочем, Штейнсберг говорил, что не надо ничего торопить и заранее огорчать его, а что дело обойдется само собою.

За хлопотами о нашем Nemo не был сегодня во французском спектакле. Давали оперу «Paul et Virginie» и комедию «Fausses consultations». Может быть, и к лучшему: деньги дома, а мадам Кремон что за Виргиния! Кругленького личика и затянутой талии недостаточно для этой милой роли. Белавин сказывал, что Савинов, дебютировавший вчера в роли Алексея в драме «Беглый солдат», ниже всякой критики. Это будто бы Прусаков, помноженный на Кондакова.

26 января, четверг

Был в бенефисе Сандуновой, в ложе князя Михаила Александровича. Та же вечная первая часть «Русалки». Княжны восхищались бенефицианткою, а мне как-то грустно видеть эту даровитую певицу в таких ролях, которые вовсе к ней не пристали.

Стр. 22

Я не смел высказать свое мнение, потому что предвидел обыкновенное возражение: «Небось ваша мамзель Штейн лучше?» Но помилуйте, женщина в летах, небольшого роста, очень, очень полная, чтоб не сказать толстая, прыгает, пляшет или, вернее, хочет прыгать и плясать, как 18-летняя хорошенькая, безыскусственная, веселая немочка, у которой роль русалки в ее природе, ибо эта роль составлена большею частью из вальсов, национальных немецких песен и танцев и проч. Что же тут хорошего? Удивительно, как люди мало знают свои средства!

Сандунова не играет в «Волшебной флейте», предоставляет прекрасную роль Памины Бутенброковой и ломается в «Русалке»! Настоящие роли талантливой Сандуно-вой, как певицы и актрисы, в операх итальянских: в «Molinara», в «Дианином древе», в «Cosa гага», в «Венецианской ярмарке», в «Serva padrona» и проч. и проч. Пусть играет и Наталью в «Старинных святках»: тут ей можно пощеголять своим пением в куплетах «Слава Богу на небе» и проч., пусть поет в «Водовозе», в «Элизе, или Путешествии по ледяным горам» и проч., слова нет: это не амплуа; но русалка — ах, Господи! Полунагая, вертлявая нимфа с ее фигурою и формами и с ее итальянским жеманством!.. Лицо до сих пор сохранило свою приятность, физиономия игрива, но нет натуры, как утверждает и сам Штейнсберг, а он непогрешительный и беспристрастный судья в этом деле. Отчего русалки не играет Насова, хорошенькая, веселенькая актриска и премиленькая певичка с верным голоском? Я редко в ком видал столько натуры, при совершенном отсутствии всякого жеманства. Говорят, танцевать не умеет; да у кого ж ей, бедняге, было и учиться?

Штейнсберг говорит, что в Петербурге русалку бесподобно играет Черникова, воспитанница театрального училища, и что такой актрисы в роли русалки никогда не бывало, по крайней мере видеть ему не случалось ни в Вене, ни в Берлине. Как бы хотелось взглянуть на этот феномен! Говорит, что и Воробьев, ученик Мартини, или Маркет-ти, отлично играет Тарабара и хотя спал с голосу, но умеет управлять им так, что этого почти не заметно.

Я слышал от А.А.Арсеньева, что управляющий театром от воспитательного дома князь Волконский посылал Вол-

Стр. 23

кова, играющего здесь Тарабара, нарочно в Петербург поучиться у Воробьева — как он выражается — тарабарской грамоте, и Волков точно усвоил будто бы манеру своего образца; может быть; только, кажется, пересолил и вместо пения лает по-собачьи.

28 января, суббота

Сегодня, в бенефис мадам Дюпаре и Merienne, давали мелодраму «Le Jugement de Solomon» и оперку «La Danse interrompue». Первая пьеса, несмотря на пространное и высокопарное объявление о ее высоком достоинстве, о господствующей в ней с первой до последней сцены нравственности и проч., есть такое литературное уродство, которому и названья придумать не умею, и, сверх того, так скучна, так скучна, что мочи нет! Это древняя мистерия вроде той, «как Олоферну царю Юдифь отрубила голову». Рыжая m-me Duparai играла Соломона, a m-me Merienne — настоящую мать ребенка. Охота же французам давать такой вздор, а нам платить за него деньги! Зато «La Danse interrompue» — премиленькая пьеска и прошла весело.

Николай Иванович Кондратьев разгадал мне, отчего в афишах перед фамилией некоторых актеров и актрис ставится буква Г., то есть господин или госпожа, а перед другими нет. Это оттого, что последние из крепостных людей, например, Уваров, Кураев, Волков, Баранчеева, Лисицына и проч., и что когда они зашибаются, что случается нередко, то им делается выговор особенного рода. Однако ж носятся слухи, что русский театр присоединится к театральной дирекции, от которой назначится особый директор, и что все эти не-господа приобретутся в принадлежность дирекции, с присвоением им буквы Г. Дай Бог! Нет сомнения, что казенное управление исправит теперешнюю неурядицу и обратит внимание на некоторые отличные таланты, не имеющие покамест будущности.

Завтра опера «Иван-царевич». Непременно еду; а на днях у французов «L'Amant-statue» — опера, в которой Сандунова играет роль Селимены по-французски. Вот еще новость!

Стр. 24

29 января, воскресенье

Под шляпку-невидимку Скрою белую личинку. Сапожки-самоходы Отслужат мне походы,

и проч. — кажется вздор, а так и поется. Очень понимаю, отчего немцы любят пьесы, составленные из их национальных сказок и преданий. Все родное как-то шевелит сердце, и, несмотря на нелепость вымысла, тарабарский язык и варварские стихи, нарочно подобранные из сочинений Тредьяковского, пьеса смотрится и музыка слушается с большим удовольствием, чем какой-нибудь «Суд Соломона» и подобные ему пьесы, от которых да избавит Аполлон всякого посетителя русского театра! Дело в том, чтоб только не умничать и не искать премудрости там, где ее быть не должно. Опера «Иван-царевич» — сказка в действии, и действие расположено просто и несбивчиво: начало и конец на своих местах; напевы нехитрые, без заморских вычур, но как-то давно знакомые, затверженные в детстве. Кому не нравятся эти напевы, тому придется воскликнуть вместе с Карлом Моором: «О, моя невинность!»

Петр Иванович смеется, что я езжу в такие пьесы, в которых нет пищи ни для ума, ни для сердца. В этом мы никогда не согласимся с ним: он воспитанник города, а я выкормок деревенский.

Мочалов — Иван-царевич хоть куда, играл и пел очень порядочно: разумеется, Уваров был бы превосходнее Мо-чалова во всех отношениях, но как быть! Сравнения в сторону: они убивают наслаждения. Сравнение — не довод. Сцена леших шла уморительно: Волков и Кураев оба на своих местах.

4 февраля, суббота

В эту неделю много кой-чего насмотрелся и наслушался. Во французском театре даны были «La Petite ville» и «Le Calif de Bagdad». Мне кажется, первая пьеса есть не очень удачное подражание комедии Коцебу «Die deutschen Klein-stadter», но вторая — очень миленькая опера, и музыка прекрасная. Мы смеялись от души, когда пел хор «Вот

Стр. 25

здесь обитают Грации», тогда как сцена наполнена была преуродливыми французскими харями.

Видел Сандунову в роли Селимены в «L'Amant-statue». Французы пригласили ее играть для сбора, точно так же как в прошлом году приглашали они здешнего французского каллиграфа Le Maire, урода и дурака, читать на сцене оду его Первому Консулу с посвящением пука перьев своего очина. Ле-Мер принят во всех домах, служит общим шутом, и потому театр был полон: все хохотали, когда при громком завывании всех бывших на сцене французов «А1-lons, enfants de la patrie!» («Сыны отечества, вперед!» — начальный стих «Марсельезы») стали поднимать Ле-Мера на воздух, будто бы в храм славы, в виде Гения, в прическе а la Louis XFV. Все это могло идти к Ле-Меру, но Сандуновой не следовало бы входить в эту французскую аферу. Пощеголять французским языком могла бы она и не на сцене, хотя, впрочем, и щеголять нечем: болтает так себе, как и все наши барыни.

Третьего дня в бенефис Плавилыцикова театр был полон. Чтоб судить о комедии его «Братья Своеладовы», надобно прежде ее прочитать, а то я не очень ее понял. Мне показалось, что она не так-то понравилась, хотя публика после и аплодировала, и особенно — горячие друзья бенефицианта не сидели поджав руки. Жаль, что и первый наш трагик, наш Гаррик и Лекен, как называет его князь Михаил Александрович, прибегает к паясническим средствам для привлечения публики. Заставили плясать какого-то кар-ло, которого в афише называют маленьким карло, как будто карло может быть большой!

Ездили с Хомяковым к М.И.Ковалинскому, бывшему при покойном государе нашим рязанским губернатором. Я видел его в малолетстве и теперь рад был познакомиться с ним покороче. Очень умный, приятный и приветливый человек, хотя в бытность его губернатором и не то о нем говорили; но другие времена — другие нравы. Он, кажется, немного мистик. Обещал со временем ссудить меня сочинениями Сковороды, который был его наставником. Манускрипт этих сочинений беспрестанно у него на столе перед глазами. Я просил дозволения пробежать несколько страниц в то время как он разговаривал с другими, и на-

Стр. 26

пал на какую-то статью под названием «Потоп Змиин». Ничего не понял. Петр Иванович говорит, что это оттого, что у меня в голове m-lle Stein «Русалка». На этот раз не угадал: то, да не то.

8 февраля, среда

Рассказывают об остроумном ответе главнокомандующего графу Хвостову, который в разговоре очень негодовал, что Ив.ИвДмитриеву присвоили в Москве название русского Лафонтена. Чтобы утешить графа, Александр Андреевич сказал ему: «Ну так что ж? Пусть Дмитриев будет нашим Лафонтеном, а ты — нашим Езопом».

Как неприятно разочарование! Еще намедни вечером у Прасковьи Михайловны Толстой слушал я премилое послание к ней князя Ивана Михайловича Долгорукова, читанное самим автором. Некоторые другие стихотворения его я уже знал и всегда любовался ими как отголоском нежного и любящего сердца. Но вот вчера доставили мне старую запачканную тетрадь, которая оказалась копией с определения пензенского верхнего земского суда 20 июля 1795 г. о побоях, причиненных прокурором Улыбышевым вице-губернатору князю Долгорукову за привлечение жены его, Улыбышева, к распутству. Что князь Долгоруков человек весьма нежных чувств, в том нет сомнения; что он влюбился в Улыбышеву, то это весьма естественно; но что он мог писать такие пошлые любовные письма, какие находятся в этом определении, я никогда бы не поверил.

Вот небольшой образец слога обоих любовников. Он: «Нет, не страшись! Отдай мне больше справедливости: не только на театре, но в собраниях целого света скажу, что ты мне не только мила, но ниже какая женщина в силах будет отвлечь мое сердце от тебя и скинуть те легкие и дорогие цепи, кои ты одна в моем нынешнем положении могла и умела накинуть; тебе дано было судьбою все сердце мое себе присвоить, отняв его даже у тех, кои от начала мира имели право по всем законам (!!); так не страшись ничьих прелестей: никакие красоты Лизаньки моей в глазах моих не превзойдут. Ах, друг мой, в естестве нет сильнее моей страсти; душа моя, будь здорова!!! Матушка, жизнь моя! Бог мой! Как воображу, что я в твоих объятиях, то я вне себя» и проч.

Стр. 27

Она: «Ах, на что вы дали повод открыть мои чувства? Знай, что я тебя люблю; если тебе надобно, я всему свету оное сказать готова. Ах, что вы делаете, какое вы пронзаете сердце! Меня все в страх и трепет приводит; по крайности из жалости выведите меня из сего адского положения». Или: «Там... жизнь моя, кинувшись на шею к тебе, прижимая тебя к груди моей, попрошу одного слова; одно, что меня любишь, сделает меня счастливою! Скажи это, друг мой, скажи, утешь свою подданную, воскреси рабу твою, дай жизнь вашей любовнице, — ах, как я вас люблю! Или научи, как выдрать пламя из недра моего сердца», и проч.

Он: «Любовь и природа нас соединяет, потому что не свечи влекут нас и никакие клятвы Богу, пред престолом брачным воссылаемые от супругов, но любовь и глас природы, то есть связь и сила чувств природы, в сердца наши влагаемые, нас соединяют тесными узами, кои никогда не разорвутся» и проч.

Из этого следует, что сочинять прекрасные стихи и писать хорошо любовные письма — не одно и то же. Suum cuique (каждому свое). Видно, при всяком начинании необходимо иметь в виду латино-греческий девиз Аретина Арецкого: «Nosce te ipsum» (познай самого себя).

10 февраля, пятница

Кузины мои Семеновы и княжны Борятинские возили вчера меня на бал к Петру Тимофеевичу Бородину, откупщику и одному из московских крезов. Я охотно поехал — не для танцев, которых по застенчивости моей терпеть не могу, а так, из любопытства. Что за тьма народа, что за жар и духота! Прыгали до рассвета.

Много было хорошеньких личик, но только в начале бала, а с 11 часов и особенно после ужина эти хорошенькие личики превратились в какие-то вакханские физиономии от усталости и невыносимой духоты; волосы развились и рассыпались, украшения пришли в беспорядок, платья обдергались, перчатки промокли и проч. и проч. Как ни суетились маменьки, тетушки и бабушки приводить в порядок гардероб своих дочек, племянниц и внучек, для чего некоторые по временам выскакивали из-за бостона, но не успевали: танцы следовали один за другим беспрерывно и ни одна из жриц Терпсихоры не хотела сойти с паркета.

Стр. 28

Меня уверяли, что если девушка пропускает танцы или на какой-нибудь из них не ангажирована, то это непременно ведет к каким-то заключениям. Правда ли это? Уж не оттого ли иныетаташ беспрестанно ходили по кавалерам, особенно приезжим офицерам, и приглашали их танцевать с дочерьми: «Батюшка, с моею-то потанцуй». Многие не раз подходили и ко мне, но меня спасала кузина Алек-сандрина с Ариной Петровной: «Он, мадам, не танцует. Это сельский житель, а на балы он ходит только для того, чтобы поесть мороженого». Проказницы!

В кабинете хозяина кипела чертовская игра: на двух больших круглых столах играли в банк. Отроду не видывал столько золота и ассигнаций. На одном столе банк метали князь Шаховской, Киселев, Чертков и Рахманов попеременно; на другом — братья Дурновы, Михель и Раевский; понтировало много известных людей. Какой-то Колычев проиграл около пяти тысяч рублей, очень хладнокровно вынул деньги, заплатил и отошел как ни в чем не бывалый. Я думал, что он миллионер, но мне сказали, что у него не более 200 душ в Вологде. Как удивился я, встретив Димлера с мелом в руках, записывавшего выигрыш вместо банкомета! Говорит, что он в части у Дурновых: видно, это выгоднее, чем давать уроки на фортепьяно.

Угощение было на славу. Несмотря на раннюю пору, были оранжерейные фрукты; груш и яблок бездна; кон-фектов груды; прохладительным счету нет, а об ужине и говорить нечего. Что за осетр, стерляди, что за сливочная телятина и гречанки-индейки! (То есть откормленные грецкими орехами.) Бог весть чего не было! Шампанское лилось как вода: мне кажется, более ста бутылок было выпито. Хозяин подходил к каждому и приглашал покушать; сам он был несколько навеселе. Хозяйка не показывалась: она не выходит в дни больших собраний. Дам принимала хозяйская дочь, молодая княгиня Касаткина, недавно вышедшая замуж.

Я возвратился домой разбитый и усталый, не делав ничего, с обремененным желудком, евши без аппетита и вкуса, и с головною болью от шампанского, которое глотал без жажды. Ничего не вывез я с этого бала, кроме воспоминания о прекрасных глазах Арины Петровны; но и это

Стр. 29

ведет к одной бессоннице; следовательно, время потрачено напрасно. Чего ради гибель сия бысть?

11 февраля, суббота

Рождение мое ровно чрез неделю. Мы сговорились с П.И. обедать в этот день дома и пригласить Гаврила Ивановича, Андрея Анисимовича, Афанасия Михайловича и старого учителя моего Хр.Ив.Кейделя. Угостим их чем Бог послал. Деревенской провизии у нас вволю, а кухмарник авось не ударит лицом в грязь; наливки почти не початы и варенья еще много. Приглашу также Граве и кого-нибудь из немецких актеров для упражнения в немецком языке. После обеда, может быть, отправлюсь в немецкий театр, на котором дают Беньовского. Поехал бы вместо театра к Л., потому что у них вечер, но, право, за себя страшно: эта А.П. того и гляди что с ума сведет: велит себя звать не иначе, как ma tante, потому что двумя годами меня старше, а мне так иногда совсем не то приходит в голову.

12 февраля, воскресенье, вечер

Ездили в голицынскую больницу к обедне. Певчие очень хороши, но все не то, что колокольниковские у Никиты-мученика. Из числа последних тенор Самойлов взят на петербургский театр. Отлично также поют у Дмитрия Солун-ского. Черномазый Визапур — не знаю, граф или князь, — намедни пришел в такой восторг, что осмелился зааплодировать. Полицеймейстер Алексеев приказал ему выйти. После обедни смотрели картинную галерею. Какие сокровища собраны покойным князем! И все предоставлены на подвиги человеколюбия. Поучение священника было на текст из Евангелия: «Не скрывайте сокровищ ваших на земли, иде же тля тлит и татие подкопывают и крадут». В голи-цынской больнице это чрезвычайно кстати. Из картин больше всех мне понравились «Благословение Иакова слепцом Исааком» Риберы и «Снятие со креста» Каведони. Какая натура и какие лица! Сказывали, что эта неоцененная галерея когда-нибудь поступит в продажу, ибо считается мертвым капиталом. Многие охотники до картин острят зубы.

Из больницы заезжали мы по соседству на бег графа А.Г.Орлова. Герой чесменский, в бархатной малиновой

Стр. 30

шубе, сам несколько раз принимался ездить на любимых рысаках своих Любезном и Катке. Охотников было много, и все щеголяли друг перед другом, кто на рысаках, кто на иноходцах. Я заметил обоих Всеволожских, Чемоданова, Савелова, Муравьева, братьев Яковлевых-Собакиных, Мосоловых и многих первостатейных купцов.

16 февраля, четверг

Как ни красивы бабушкины империалы и теткины червонцы, а пришлось разменять их. Лаж на золото вздорожал: империал отдал по 12 р. 90 к., а червонец — по 3 р. 85 к. сер. Рубль принимают в 1 р. 29 к.

Проезжая по Ильинке, купил у Соколова десять бутылок отличного цымлянского, по 40 коп. за бутылку.

19 февраля, утро

Рождение мое вчера отпраздновали славно: по письму матушки, утром был у Всех скорбящих и, по собственному побуждению, служил молебен при раке своего патрона у Спаса-на-бору. Обед хоть куда! Щи с завитками, сальник из обварных круп, окорок ветчины, белужья тешка, жареный индюк и бесподобные оладьи с бабушкиным липов-цом. Наливкам досталось, а цымлянского как не бывало. Все объедались. Я так рад, что гости наши были чрезвычайно довольны и веселы! Гаврила Иванович играл на клавикордах, а Граве с Сокольским плясали. За столом, при питье моего здоровья, П.И. прослезился. Кейдель мой очень обиделся, когда Гаврила Иванович спросил его, долго ли он был у меня дядькою? «То есть учителем, хотите вы сказать?» — отвечал Кейдель. Странно, каким он прежде казался мне мудрецом, а теперь как будто поглупел. Короп пел немецкие песни и, между прочим, одну: «Поцелуй», которая так и просится в душу. Это история поцелуя от колыбели до могилы. Если сумею, непременно переведу ее. Пировали до 11 часов. Ехать мне никуда не хотелось, и лошадей употребили на развозку гостей.

Сегодня утренний маскарад в Петровском театре. Вчера не был в вечернем, так должно бы ехать проститься с масленицею и взглянуть на глазки ma tante, да берет раздумье. Нет, лучше поеду обедать к князю Михаилу Александро-

Стр. 31

вичу, а туда на вечер. Нынче день прощеный; простим друг друга. Что, если б пришло ей в голову сказать мне: «Возлюбим друг друга!»

20 февраля, понедельник

Превесело кончил я вчера день свой. У Лобковых было много гостей. Старик СА.Всеволожский, человек распре-милый, настоящий камергер двора Великой Екатерины, говорил без умолку. Как он мастерски умеет найтись с барышнями, которых с дюжину его окружало! Всякой из них сказал он ласковое и приветное слово. Сказал бы что-нибудь и я — только одной, да недостает смелости и во рту каша. Говорится: «от избытка сердца глаголят уста», а у меня, напротив, от избытка сердца уста немотствуют.

Были адъютант государя П.А.Кикин и капитан Лукин, известный силач. Первый говорил со мною о литературе и профессорах, и очень дельно; кажется, очень ласковый и внимательный человек; а последний — тихий и скромный моряк: все сидел и молчал у карточного стола; сколько молодой Всеволожский ни заговаривал с ним о силе и ни рассказывал ему о прежней чудесной силе графа А. Г. Орлова, у которого Всеволожские домашние люди, Лукин ни слова о себе и за ужином говорил только о посторонних и самых обыкновенных предметах; например, что Москва обильна красавицами и богата радушием.

Обед у князя М.А. был прекрасный: простой, вкусный, всего вдоволь. В доме говорят, что за старшую княжну сватается жених, только князь покамест слышать не хочет и говорит, что прежде двух или трех лет не выдаст. За обедом в почетном месте опять сидел Плавильщиков, а Злов подле меня и важно потягивал мадеру. Князь приказал поставить ему особую бутылку, примолвив: «Никому, братец, своей порции не давай».

Плавильщиков признался, что комедия его была худо вырепетирована и разыграна и оттого не могла иметь успеха, но что в следующий раз она пойдет лучше, тем более что он сократит ее. Может, так, а может, и не так — увидим.

После обеда заставили Злова петь арию из «Волшебной флейты»: «В этих священных чертогах». Перевод этой арии показался мне похожим на мой перевод хора в опере «Эли-

Стр. 32

за», которую мы переводили вшестером, за 50 руб. Сенбернарские отшельники, найдя живописца, засыпанного снежною лавиною, звонят в колокол и трагически поют:

Хоть висит недавно. А звонит исправно!

Как ни мало внимательна публика к оперным стихам, но мой хор заставляет ее всякий раз смеяться, хотя положение действующих лиц и очень печальное. Зато Злов без умничанья и с чувством пропел на голос: «Радуйтесь жизни», подражание песни Коцебу «Навсегда так не может остаться». Последние куплеты в пении недурны:

И прежде нас много бывало

У жизни веселых гостей,

И вот мы, на память почившим,

Бокал осушаем, друзья!

И после нас будет немало

У жизни веселых гостей:

И также, нам в память, счастливцы!

Они опорожнят бокал.

Да, да, круговая порука! Злова заставили повторить, и он повторил куплеты и потроил запамятный бокал.

Немецкая масленица во всем разгаре. Завтра 2-я часть «Русалки» и после бал. Штейнсберг прислал билеты на спектакль и на бал, но я возвратил: как-то совестно, а чувствую, что на бале не обойдется без потех и взглянуть бы не мешало. Приносивший билеты Петере сказывал, что Штейнсберг ожидает Гальтенгофа и Гунниуса с семейством. Один — славный тенор, а другой — бас, знаменитый в Германии. Потом будут репетировать большие оперы: «Волшебную флейту», «Дон-Жуана», «Die Entfuhrung», «Аксу-ра», «Оберона» и проч. и проч. Приятельница моя, меньшая Соломони, поступает в труппу примадонною, и нет сомнения, что с ролями доны Анны, Констанции и Па-мины справится лучше, нежели с ролью вертлявой Лизеты. Простить ей не могу эту Лизету: из чего я трудился?

23 февраля, четверг

Неожиданно посетили меня Максим Иванович и общий дедушка Василий Алексеевич Булов, отставной суфлер. Первый приходил узнать, говею ли я. Что за умный и

Стр. 33

добрый человек этот Максим Иванович, каких гонений не натерпелся он за свою резкую правду и верность в дружбе! Как искренно прощает он врагам своим и как легко переносит свое положение! При всей своей бедности, он не ищет ничьей помощи, хотя многие старинные сотоварищи его в несчастии, как, например, Иван Петрович Тургенев, Лопухин и Походяшин, принимают в нем живое участие и желали бы пособить ему. Ходит себе в холодной шинелишке по знакомым своим, большею частью из почетного духовенства, и не думает о будущем. Говорит: «Довлеет дневи злоба его».

С дедушкою всё оказии: потерял последний свой зуб и жалуется, что ноги лениво ходят. Немудрено: недавно стукнуло полные 78, а между тем какая удивительная память! Все пьесы, какие суфлировал он в продолжение 45-летней бытности своей суфлером в Петербурге и Москве, помнит наизусть; а биографии и закулисные похождения актеров и актрис его времени рассказывает во всей подробности, как по книге читает. Преинтересный старичок! Теперь живет у Николая Петровича Аксенова, который призрел и успокоил старика, а сверх того добывает несколько и сам перепискою бумаг у знакомых и пишет хотя медленно, но четко, жемчужком. Для меня он сущий клад: вот два года, как я пользуюсь его досужством хорошего переписчика и анекдотиста, — живой ходячий театральный архив, а к тому же имеет настоящее понятие об искусстве. Любопытны рассказы его о прежних придворных французских актерах и сравнение их с нашими русскими. Когда-нибудь запишу все его анекдоты. Он оживляется за бутылкою хорошего пива — это одна его прихоть; а за пивом дело не станет. Надобно пользоваться памятью старика, которого время «близь есть и дни изочтени суть».

26 февраля, воскресенье

Отговели, как следует христианам. Я отдохнул и освежился. Кажется смешно, чтоб в 17 лет нужно было освежение, однако ж это так: в продолжение года насмотришься, наслушаешься и наберешься невольно такой дряни, что чувствуешь себя гораздо легче, когда смоешь ее с себя банею покаяния.

Стр. 34

Теперь только я начинаю понимать, как полезно было для меня это русское деревенское воспитание, над которым так издевались соседи, — эти ежедневные утрени, молебны и всенощные, в которых я исправлял должность дьячка: читал словословие, кафизмы, паремии, пел ирмосы, кондаки, антифоны и проч.; все это пригодилось мне не только в нравственном, но и в общественном отношении. Нашлись добрые люди, которые оценили это воспитание и обратили его мне в средство; а прочее, чего, по мнению великолепных В. и велеумных М. и Б., мне недоставало, пришло само собою, так что я успел не только догнать, но и перегнать пресловутых товарищей моего детства, старейших меня летами, которых мне всегда в образец ставили. Но вот, кажется, я и превозноситься стал, а давно ли еще повторял молитву: «Дух целомудрия, смиренномудрия и любви даруй ми, рабу твоему!» Таков человек!

У французских актеров затеялась история по случаю перемещения актера Бальи в петербургскую придворную труппу на трехтысячный оклад по одному его письму к А.Л.Нарышкину и без ведома его товарищей. Вся труппа в большой суматохе и посылала депутатов Дюпаре, Бельку-ра и Мериенна жаловаться главнокомандующему, который это дело от себя отклонил. Делать нечего: они, то есть актеры, хотят публиковать в газетах о поступке Bailli, а с тем вместе и объявить публике, что, по принятым ими мерам, таких случаев больше не будет. Смирнов переводил им объявление.

Кстати о французах. Венюков приносил какую-то вышедшую на днях повесть или сатиру «Француз на дрожках, или Забавное приключение m-r Petit Diablette в Москве». Охота же покупать такой вздор! Где он его откапывает?

28 февраля, вторник

Завтра именинница А.С.Небольсина. Вероятно, весь город, по обыкновению, будет у ней. Нельзя не поздравить хромую, ласковую соседку, которая в такой связи со всеми боярами.

Насилу, насилу мог добыть «Четвероевангелие», изданное нашим Харитоном Андреевичем и посвященное государю. Все издание в 600 экземпляров разошлось в два года.

Стр. 35

Что за необъятный, почтенный труд! Ни одного слова не упущено, ни одного не прибавлено, а между тем все происшествия евангельской истории и все поучения Спасителя следуют в хронологическом порядке и читаешь их как будто писанные одним человеком. Митрополит чрезвычайно уважает Харитона Андреевича за этот труд, и преосвященный викарий Августин отзывается о нем с чрезвычайною похвалою. Непременно послал бы эту книгу к матушке, да боюсь бабушки: пожалуй, старушка почтет франкмасонскою книгою и прогневается. Досталось же от нее и покойному М.В.М. за то, что в приделах великолепной церкви своей устроил печи! С тех пор перестала ссужать его деньгами, а прежде отказа не было.

2 марта, четверг

Вчерашним утром ездил с поздравлением к имениннице, но она не принимала, а швейцар объявил, что покорнейше просят на вечер. «А много у вас будет гостей?» — «Да приглашают всех, кто приедет утром, а званых нет: тихий бал назначен».

Нечего сказать, тихий бал: вся Поварская в буквальном смысле запружена была экипажами, которые по обеим сторонам улицы тянулись до самых Арбатских ворот. Кажется, весь город втиснут был в гостиные А.С. Чужая душа — потемки, но принимать гостей мастерица: всем одинаковый поклон, знатному и незнатному, всем равное ласковое слово и приглашение на полную свободу. Играй, разговаривай, молчи, ходи, сиди — словом, делай что хочешь, только не спорь слишком громогласно и с запальчивостью; этого хозяйка боится. Кого тут не было, начиная с главнокомандующего до нашего брата, студента, от альфы до омеги! Граф Растопчин, князь Юр.Долгорукий, П.С.Валуев, Обресков, князь Вяземский, сенатор Алябьев, Мухановы, князь Голицын, Марков, Кутузов, Волконский, Спиридов, Лопухины, Мамонов, Обольянинов, граф Салтыков со своим неразлучным Броком и проч. и проч. — словом, почти вся московская знать. Я заслушался графа Растопчина: что это за увлекательный образ изъяснения — анекдот за анекдотом; одной чертой так и обрисует человека, и между тем о своей личности ни слова.

Стр. 36

По короткости своей с именинницей он, говорят, сделал ей сегодня пресмешной сюрприз. Заметив, что она любит паштеты, он прислал с Брокером к ней за минуту до обеда преогромный паштет, будто бы с самою нежною начинкою, который и поставил перед хозяйкою. В восхищении от внимания любезного графа, она после горячего просила Брокера вскрыть великолепный паштет — и вот показалась из него прежде безобразная голова Миши, известного карла князя X., а потом вышел он весь с настоящим паштетом в руках и букетом живых незабудок.

Ужин был человек на сто, очень хороший, но без преступного бородинского излишества. За одним из маленьких столиков, неподалеку от меня, сидели две дамы и трое мужчин, в числе которых был Павел Иванович Кутузов, и довольно горячо рассуждали о литературе, цитируя поочередно любимые стихи свои. Анна Дорофеевна Урбановская, очень умная и бойкая девица, хотя уже и не первой молодости, прочитала стихотворение Колычева «Мотылек» и сказала, что оно ей нравится по своей наивности, и что Павел Иванович такого не напишет. Поэт вспыхнул. «Да знаете ли, сударыня, что я на всякие заданные рифмы лучше этих стихов напишу?» — «Нет, не напишете». — «Напишу». — «Не напишете». — «Не угодно ли попробовать?» Урбановская осмотрелась кругом, подумала и, услышав, что кто-то из гостей с жаром толковал о персидской войне и наших пленных, сказала: «Извольте; вот вам четыре рифмы: плен, оковы, безмен, подковы; даю вам сроку до конца ужина». Павел Иванович с раскрасневшимся лицом и с горящими глазами вытащил бумажник, вынул карандаш и погрузился в думу. Прочие продолжали разговаривать. Чрез несколько минут поэт с торжеством выскочил из-за стола.

«Слушайте, сударыня, а вы, господа, будьте нашими судьями», — и он громко начал читать свои буриме:

Не бывши на войне, я знаю, что есть плен, Не быв в полиции, известны мне оковы, Чтоб свесить прелести, не нужен мне безмен. Падешь к твоим стопам, хоть были б и подковы.

«Браво, браво!» — вскричали судьи и приговорили Ур-бановскую просить извинения у Павла Ивановича, который так великодушно отмстил своей противнице.

Стр. 37

Алексей Михайлович Пушкин сказал, что если кузен его, Василий Львович Пушкин, считающий себя первым докою на bouts-rimes и экспромты, узнает об этих стихах, то с ним сделаются спазмы, если что-нибудь не хуже, тем более что Павел Иванович другой секты в литературе.

Говорят, что граф Растопчин пишет большую комедию в русских нравах. Вот бы Кудрявцев к кому свозил меня вместо гр. Каменского: полезнее бы для меня было. Но я попрошу обязательную соседку, чтоб она меня ему представила.

4 марта, суббота

Дедушка притащил мне мои лекции и вместе сведение о составе русской труппы, сказывал, что она точно присоединяется к императорской дирекции и что некоторые сюжеты перемещены будут на петербургский театр. Между прочим, беседуя о том о сем за бутылкою бархатного, дедушка разговорился о прежних петербургских актерах и, к удивлению моему, осмелился восстать с критикою на великого Дмитревского, который, по мнению его, был человек умный, вежливый и тонкий придворный, но, в сущности, превосходным актером никогда не был и быть им не мог, потому что не имел ни сильных чувств, ни звучного органа, ни чистого произношения; читал стихи и даже прозу нараспев и, за недостатком физических средств, гонялся кстати и некстати за какими-то эффектами... Славу будто бы приобрел он оттого, что императрица изволила его жаловать, что он был муж просвещенный и образованный путешествиями и что в то время другого никого не было. Но зато актриса Михайлова, которая едва-едва знала грамоте, а писать вовсе не умела, которой всякую роль начитывали, была удивительная актриса.

«У, Господи Боже мой! (дедушка припрыгнул) — что за буря! Суфлировать не поспеешь, забудешься; рвет и мечет, так и бросает в лихорадку; а сойдет со сцены — дура дурой!» О некоторых тогдашних французских актерах относился он с восторгом. «Вот, — говорит, — например, хоть Флоридор, подлинно было кого послушать и посмотреть в «Магомете» или «Танкреде». На сцене красавец, голос звучный, поступь благородная; что слово скажет — как рублем

Стр. 38

подарит; или Офрен, кажется, сам по себе и невзрачен, а уж что за актер! Когда, бывало, играет Зопира, Аржира или Августа — так все навзрыд и плачут. Я, грешный человек, по-французски худо маракую, но, стоя за кулисами, от Офрена всегда приходил в душевное волнение и даже плакал. А уж какие благородные люди!»

Тут дедушка рассказал мне, как одна знатная и богатая дама после представления «Танкреда» призвала Флори-дора и, наговорив ему тысячу вежливостей, просила принять от нее в память доставленного ей удовольствия золотую табакерку со вложением ста империалов; что Флори-дор принял табакерку с благодарностью, но от денег отказался, сказав, что актер, имеющий счастье принадлежать театру Великой Екатерины, в деньгах нужды иметь не может и всякая сумма, приобретенная в России мимо высочайших щедрот, для него предосудительна. Разумеется, императрица узнала о том на другой же день, и при первом случае гордый Танкред получил двойное вознаграждение.

8 марта, среда

Физические лекции П.И.Страхова час от часу более привлекают публику. Они чрезвычайно занимательны по своим экспериментам. Я не пропускаю и не пропущу ни одной, сколько бы ни было другого дела. Страхов говорит просто, ясно и увлекательно. Из дам обыкновенные посетительницы — княжна Урусова и Полунина. Прекрасно также говорит и Павел Афанасьевич: он основательно изучил свой предмет и предлагает его убедительно. Я не слыхал других эстетиков и потому не могу определить достоинства нашего профессора сравнительно с прочими, но, признаюсь, слушаю его с величайшим удовольствием. Однако ж вот и он, скромный и благородный человек, попал на зубок какому-то зоилу, который сострил эпиграмму на журнал его:

Каков журнал? — не хватский. Издатель кто? — Сохацкий. Читатель кто ж? — Посадский.

Стр. 39

10 марта, пятница

Сегодня наконец я слышал знаменитую певицу, которою некогда восхищалась вся Европа. В Вене носили ее на руках, в Дрездене и Берлине в карету ее запрягались немцы, а в Италии сходили от нее с ума. Я слышал эту Мару, от которой теперь с ума сойти нельзя, а взбеситься можно за истраченные без удовольствия на концерт ее деньги. Что славная певица постарела и подурнела — это в порядке вещей; но не в порядке вещей с дребезжалым голосом и фальшивыми нотками давать концерты и собирать с нас по пяти рублей. Добро бы она принадлежала к разряду тех певиц, которые, как описывает их глупейшими стихами остроумный враль Бородулин,

Выводят больно громко трели Затем, что ничего не ели.

Нет, Мара не в этой категории, а вероятно, поет оттого, что хочется аплодисментов или путешествовать на чужой счет. Говорят, она великая музыкантша. Да что из этого? Это домашнее ее качество (если она ничего не сочиняет), которое ничем не доказывается. Вот Маджорлетти так певица! Тоже немолода и нехороша: зубы хуже зубов всякой московской купчихи, уголь углем, а заслушаешься. Пусть она не музыкантша, да послушав ее, кто может сказать, чтоб она не была музыкантшею?

Однако ж как ни черны зубы г-жи Маджорлетти, но они чуть не были причиною дуэли на пистолетах между двумя немолодыми уже повесами. Демидов, сидя в креслах возле Черемисинова и будучи в восторге от певицы, изъявлял его громким и беспрестанным повторением всех гласных букв русской азбуки: «а! э! и! о! у!». Видно, это надоело Черемисинову, который, вдруг обратясь к дилетанту, сказал: «Да чем восхищаетесь вы! Посмотрите, что за рот и какие зубы!» — «Милостивый государь, — отвечал Демидов, — это ваше дело; а мне смотреть ей в зубы незачем: она не продажная лошадь». Слово за слово, и дуэль бы состоялась, если б умный Александр Александрович Волков не помирил противников.

Стр. 40

Надобно сказать, что Черемисинов когда-то и кому-то продал лошадь с поддельными зубами, а это в матушке Москве не забывается и в свое время отзывается.

13 марта, понедельник

Мы воспользовались свободною субботою и вчерашним воскресеньем, чтоб съездить в Кусково графа Шереметева и Люблино, принадлежащее Н.А.Дурасову, взглянуть на пространные оранжереи, наполненные померанцевыми, лимонными и лавровыми деревьями и несметным количеством самых роскошных цветов. Нам сказали, что эти оранжереи в настоящее время года бывают во всей пышности и красоте своей. В самом деле, я никогда не видал ничего подобного: совершенное царство Флоры. Кусковские оранжереи удивляют количеством и огромностью своих померанцевых деревьев и богатством произрастаний, но не так чисто содержимы, как люблинские; последние несравненно приятнее и роскошнее: видно, что за всем бдительно наблюдает сам хозяин, которого, как нарочно, тут и повстречали.

Он в продолжение всей зимы имеет привычку по воскресным дням обедать с приятелями в люблинских своих оранжереях. Не предполагая этой встречи, мы было сами хотели завтракать в зелени, для чего и привезли с собою кое-какой провизии, но гостеприимный Николай Алексеевич до того не допустил. Он видал Петра Ивановича в доме родственника своего, бригадира Мельгунова, и тотчас же пригласил нас обедать с ним вместе. Сколько мы ни отговаривались (разумеется, из церемонии), но он настоял, говоря, что отказ наш его обидит. Он очень богат, а еще более, кажется радушен. В два часа приехали гости: князь Дмитрий Евсеевич Цицианов, князь Оболенский, какой-то красивый француз Моро, две очень хорошенькие и бойкие иностранки, Еф.Еф.Ренкевич, Александр Александрович Арсеньев и доктор Доппельмайер. Всех нас было человек двенадцать, но стол был накрыт кувертов на тридцать.

Только что сели за стол — подоспели новые гости: старинный и любимейший учитель пения кастрат Мускети, который дает в Москве уроки дамам и девицам в третьем

Стр. 41

их поколении, рослый и тучный кутила и чревоугодник, и с ним знакомец мой, молодой Нейком, капельмейстер и сочинитель музыки, один из любимейших учеников великого Гайдна, живущий у Штейнсберга. Я удивился, увидя их вместе, но загадка скоро объяснилась: Мускети, как истинный и беспристрастный знаток в дарованиях музыкальных, желая удержать непременно Нейкома в Москве, хлопотал об определении его капельмейстером к Дурасову или к Всеволоду Андреевичу Всеволожскому, которых оркестры считаются лучшими и полнейшими.

Я едва мог узнать Нейкома в его огромном жабо, закрывавшем ему всю бороду, и не знаю, как он мог справиться с кушаньем. А серьги? — серьги чуть-чуть не с передние колеса моих дрожек! Бог знает, кто научил его так одеться. Хорошенькие мамзели, смотря на даровитого музыканта, беспрестанно ухмылялись.

Обед был чудесный и, как сказывал хозяин, состряпан из одной домашней провизии крепостною его кухаркою. У него есть и отличные повара, но он предпочитает кухарку, по необыкновенной ее опрятности. Стерляди и судаки из собственного его пруда; чудовищные раки ловятся в небольшой протекающей по Люблину речке; спаржа, толщиною чуть не в палку, из своих огородов; нежная и белая, как снег, телятина со своего скотного двора; фрукты собственных оранжерей; даже вкусное вино, вроде шампанского, которым он беспрестанно всех нас потчевал, выделывается у него в крымских деревнях из собственного же винограда. Необыкновенный хозяин, а к тому же и не дорожит ничем: «дрянь, совершенная дрянь-с!». Князь Цицианов рассказывал множество случившихся с ним происшествий, которым нельзя было не удивляться.

Между прочим, говорил он о каком-то сукне, которое он поднес князю Потемкину, вытканное по заказу его из шерсти одной рыбы, пойманной им в Каспийском море. Каких чудес нет на свете! К числу этих чудес можно отнести и то, что рассказчик, кушая с величайшим аппетитом, и все жирное, ничего не пил, кроме полузамороженной воды; говорил, что отроду не отведывал ни вина, ни пива, ни даже квасу, а водки и подавно. Он также сам великий хлебосол и мастер выдумывать и готовить кушанье. Алек-

Стр. 42

сандр Львович Нарышкин, первый гастроном своего времени, когда ни приезжает в Москву, ежедневно почти у него обедает; зато и князя в Петербурге угощают по-барски.

После кофе мы хотели было откланяться, но хозяин опять не пустил, прося послушать домашних его песенников, которые, точно, пели прекрасно с аккомпанементом кларнета и рожка; между тем разносили поминутно разных сортов ликеры, домашнего же приготовления, удивительно вкусные: я в жизнь свою таких не пивал. Заметив, что иные наиболее понравились Петру Ивановичу, хозяин приказал несколько бутылок положить нам в сани.

Мы уехали поздно; да и как иначе! Не будь дела, а главное, если б я был один, то долго бы еще не уехал. Когда оранжерею осветили, она превратилась в какой-то сад Ар-миды. Счастливец! Сколько удовольствия и добра он может сделать другим!

16 марта, четверг

Неужто же в самом деле в воскресном похождения моем было только наполовину правды? Неужели домашние стерляди и спаржа, дома упитанный телец и домашнее вино и ликеры — словом, все было недомашним? А опрятная кухарка, а сукно из рыбьей шерсти и приключения на Каспийском море — неужто были одни сказки моей матушки-гусыни. Опростоволосился же я порядочно! Пусть основанием этих сказок и служит искреннее желание угостить, однако ж зачем вводить в такое заблуждение? Мы бы ели с таким же аппетитом и пили с тем же наслаждением и столько же, хотя бы и знали, что за столом, кроме фруктов, ничего не было домашнего. А я, конопляник, давай рассказывать встречному и поперечному за неслыханное диво о знаменитом хозяйстве люблинского владельца, у которого в доме все свое и купленного ничего нет, давай повторять историю о рыбьем сукне, и очень удивлялся, почему без смеха никто меня не слушал, покамест серьезный Петр Тимофеевич и вовсе несерьезный Кондратьев не вывели меня из заблуждения, объяснив мне загадку. Так оно вот что!

Впрочем, если хорошенько рассудить, у всякого есть свой конек, и сердечная доброта заставит простить многое.

Стр. 43

К подобным россказням привыкли: они исчезают в воздухе; но радушное гостеприимство нашего амфитриона и клеврета его остается и вошло в пословицу. Пусть у одного будет все домашнее, а другой носит фраки из выдуманного им сукна, а я бы не прочь водиться всегда с такими людьми. Одна беда: востроглазая Арина Петровна не перестанет теперь преследовать меня рыбьим сукном, а злодей Н.А.Новиков советовал уже мне обратиться, по принадлежности, к Антонскому, как профессору энциклопедии и натуральной истории, за сведениями о рыбьей шерсти. Но вот мистификация почище. Вчера в Петровском театре смотрели мы искусника Транже, который объявил в газетах, что он, невиданный вольтижер, покажет искусство свое на 50 футах от земли и будет ходить по потолку вниз головой. Как не взглянуть на такое диво! Прежде вертелся он мельницею на повешенном довольно высоко канате, а после, заставив себя раскачать, бросился в повешенный пред ним бумажный тамбур и выскочил из него переодетый старухою. Затем, подвязав к подошвам крючья, начал цепляться ногами, одна за другую, за вбитые в потолок такие же крючья и так перебрался через весь театр. Вот и все тут хождение по потолку; по мнению моему, эти штуки приличествовали бы масленичному балагану, а между тем Транже собрал не менее 1000 руб. Он открывает манеж и школу вольтижирования в доме князя Дадьянова, на Лубянке.

20 марта, понедельник

У Катерины Александровны Муромцевой продолжают собираться по вечерам лучшие музыканты и любители немецкой ученой музыки. Вчера неожиданно приехал угрюмый и строгий преподаватель генерал-баса старик Геслер. Знаю, что Москва любит своих музыкантов, то есть тех, которые в ней долго живут и к которым она привыкла, но таких знаков уважения, какие вообще оказывают этому товарищу и другу Гайдна, я, признаюсь, не ожидал: только что на руках не носят. Геслер, точно, достоин всякого уважения как сочинитель музыки и как человек. Старик очень обрадовался, встретив Нейкома, и дружески пенял за то, что редко его видит; потом, оборотясь к хозяйке,

Стр. 44

сказал: «Мы дети одного отца», — разумея Гайдна. Потом сел за фортепьяно и начал разыгрывать турецкий хор и марш, сочинения Нейкома, из «Sitah-Mani» (Карла XII), которым искренно восхищался; говорил, что время настоящей музыки прошло, что теперь, кроме французских романсов и ученических арий Крейслера и Венцель-Миллера из «Donauweibchen» и «Teufelsmuhle», он ничего другого в обществах не слышит и что он всегда сердечно радуется, когда изредка попадаются ему такие сочинения, как Ней-комовы, которые так изобилуют богатством, разнообразием и силою музыкальных идей. Сказывал, что по старости лет он сбирается оставить уроки и желал бы их передать Нейкому, если б он поселился в Москве. Но, кажется, это дело несбыточное: Нейком имеет в виду Веймар, а оттуда, по совету Гете, намерен ехать в Париж. Великий германский поэт покровительствует молодому Нейкому за сочинение превосходных хоров к «Фаусту» и снабдил его письмом к петербургскому другу своему генералу Клингеру.

На другом конце города, то есть на Пречистенке, бывают музыкальные собрания в другом роде. У В.А.Всеволожского еженедельно почти по четвергам разыгрываются квартеты, в которых участвуют все лучшие музыканты, какие только находятся в Москве. В прошедшем году первую скрипку держал Роде, а в нынешнем будет играть примо — Бальо, альта — Френцель и на виолончели по-прежнему Ламар. Есть чего послушать: вся знать бывает на этих концертах. Братец Иван Петрович Поливанов, короткий приятель Всеволожскому, обещал меня ему представить. Нетерпеливо этого ожидаю.

Я и не знал, что комедия «Бот, или Английский купец» переведена молодым князем Долгоруковым. Недаром старый князь так занимается театром, а любимец его Плавильщиков так хорошо играет Бота. Эта роль — его торжество.

25 марта, суббота

Колымажный манеж есть покамест лучший манеж в городе для обучения. Старик Кин самый добросовестный немец и мастер своего дела. Граф Орлов-Чесменский покровительствует ему не без причины: Кин этого стоит; он не дает зашаливаться ученикам своим, кто бы они такие

Стр. 45

ни были: угодно учиться — милости просим, а гонять без цели лошадей не позволяет. Учишься, так езди без стремян, покамест их не заслужишь; когда же дадут стремена, заслуживай шпоры. Что дело, то дело. Со временем все будут ему благодарны, хотя теперь и ропщут.

Кроме учеников и молодых людей, кончивших ученье и ездящих на собственных своих лошадях для проездки их, в определенные часы собирается в манеж много известных любителей верховой езды, кавалеров и дам. Последним дает уроки помощник Кина, берейтор Шульц, красивый мужчина средних лет и отличный ездок. Сегодня в манеже были: молодая княгиня Урусова, княжны Гагарины, Щербатовы и Катерина Андреевна Карамзина вместе с мужем. Последний ездит ежедневно по утрам для моциона. Лучшими ездоками в городе считаются братья Соковнины, князь Дадьянов, младший Алябьев, Иван Петрович Бибиков и Брок, живущий у графа Салтыкова; у них затевается большая карусель, только не условились еще в назначении распорядителя.

Кин особенно расположен ко мне за то, что я кротко обращаюсь с лошадьми. За то я имею исключительную привилегию ездить на старом белом Фрипоне, фавориткой лошади покойного государя, которая находится в колы-мажном на пансионе. Мы взаимно друг другу полезны: мне ученье, а ему моцион. Фрипон очень любит сахар, и я никогда не сажусь на него и с него не слезаю без того, чтоб не дать ему по нескольку кусочков. Бедняга отвык от этого лакомства; и когда я его потчую, он смотрит на меня своими большими черными глазами так умно, так умно, что кажется, так и хочет сказать мне спасибо. Непродажному коню цены нет; но что, если бы этот старичок продавался?

Намедни мой Петр Иванович, проезжая мимо манежа, захотел взглянуть на наши подвиги. Вдруг пришла ему фантазия самому поездить верхом — то-то был смех! Он отро-ДУ не садился на лошадь. Сделав несколько вольтов, держась то за гриву, то за луку седла, он сошел с лошади, говоря, что это не магистерское дело. Я заметил, что Ан-тонский хоть и профессор, а лето ежедневно катается верхом, даже иногда и с дамами. «Дело другое, — возразил он, — Антонский профессор энциклопедии».

Стр. 46

Завтра свободный день. Надобно исполнить комиссию батюшки и потаскаться по англичанам для выбора заводского жеребца. В этом деле мог бы вернее всех руководствовать меня Николай Петрович Аксенов, но у него есть продажные жеребцы своего завода, которые батюшке не нравятся, потому что не того сорта, какие ему нужны; следовательно, Аксенова тревожить некстати. Авось обойдемся и без него.

27 марта, понедельник

Ни один из англичан не показал вчера лошадей своих, отзываясь воскресеньем: просили приехать в простой день. Воскресенье у них то же, что у жидов суббота: полный шабаш для людей и животных. Не спорю, что этого обычая можно держаться в отношении к работе; но разве вывести из конюшни лошадь на показ — работа? Теперь придется ехать не иначе как в субботу или уже на страстной, потому что на этой неделе решительно свободного времени не будет; между тем в субботу утреннее гулянье на вербах; так, видно, до страстной.

Как я рад, что добрый Сокольский становится довольнее мною: я выучил дроби и скоро примемся за тройное правило. Дашков смеется, что я того и гляди заткну за пояс Загорского с его курсом Безу. Нет, поздно! Чтобы успеть в каком-нибудь деле, надобно любить его: а я без отвращения не могу смотреть на этот проклятый цифирь. То ли дело наша деревенская бирка или конторские счеты?

29 марта, среда, вечер

Короп сказывал, что дебют Граве назначен одиннадцатого апреля, то есть во вторник на святой неделе, в какой-то преглупой пьеске «Der Gimpel auf der Messe», то есть «Снегирь на ярмарке», под условленною фамилиею Nemo. На пробах он не показывал ни искры таланта, был очень дурен и смешон и заботился только о том, чтоб целовать мадам Штейнсберг, как предписывала пьеса. Сколько ему ни говорили, что на репетициях этого не водится, но он настаивал на своем, что чрезвычайно забавляло Штейн-сберга. Ну, г. Снегирь-Nemo, просим не прогневаться, а мы отделаем тебя ни в строй, ни к смотру. Кажется, ма-

Стр. 47

лый — душа, а делает глупость, которая может испортить ему всю карьеру по службе его в кремлевской экспедиции. Пострел!

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
Текст приводится по источнику: Жихарев СП. Записки современника. — М: Захаров, 2004.— 560 с. — (Серия «Биографии и мемуары»).
© Игорь Захаров, издатель, 2Стр. 002
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])