Оглавление

Загряжский Михаил Петрович
(1770-1836)

Записки

II. Турецкая кампания

Приезжаю в Харьковской лехкоконной полк. Он квартеровал в Екатеринославской, что ныне Херсонская губерния, в Елисаветградском уезде. В слободе Атжамке стоял с эскадроном брат Александр] П[етрович]. Он еще был порудчиком; чрезмерно мне обрадовался. Пробыв с неделю, поехал в Елисаветград[i]; не помню, каким образом нахожу А.М.Каховского[ii], становлюсь с ним вместе. На другой день прихожу в занимаемый дом с фелдмаршелом светлейшим князем Потемкиным, являюсь к правителю его канцелярии г[енерал]-м[аиору] Василью Степанычу Попову[iii]. Он принял от меня пашпорт. Видя мой мундир, спросил мое желание, в которой лехкоконной полк? Я объявил: «У меня брат в Харьковском». — Выслушав, велел за отправлением приходить в канцелярию. А как отправление задлилось, то мы с A.M.[Каховским] часто ходили по городу.

Приезжих в главную квартеру — множество, всякого рода и всех нацие[в] людей, в том числе и жидов, из которых светлейший хотел составить эскадрон. Одеты были в синие куртки, такие ж лацканы; были молодцы собой, но часто по шинкам делали разные проказы, а от палок бегали и пропадали; так их и расформировали. С разных полков являлись команды, особенно с лехкоконных и пехотных егерей. Первые показывались на конях, а вторые стреляли в цель. Разного рода транспорты на лошадях и на волах, всякой день с утра до вечера как ярмонка. Нас это очень занимало.

В один день видим стекшийся народ в кружок. Меня любопытство понудило посмотреть, что привлекает так народ. Продираюсь скрозь толпу людей, а как я был в мундире, то и дали свободно пройти. Вижу моего человека, держащего за ворот мужика, которой силится у него вырваться. Спрашиваю: «Что такое?» — Он отвечает: «Ваш беглой крестьянин». — Я приказал ему идти к нам на квартеру. Он безотговорочно повиновался, на вопрос, где он проживает, объявил, что у госпожи С,: там-де есть еще ваши крестьяне, да и вокруг Елисаветграда многие живут по слободам и обращены в козаки. Я подал в Земский суд объявление, и исправник тотчас со мной поехал. Когда мы сели в кибитку, спрашиваю у своего Дмитр[ия]: «Ес[ть] ли для исправника водка?» — Отвечает: «Нет». — Проезжая трахтир, приказываю взять полштофа. Даю серебряной рубль (тогда промена еще не было). Долго мы с исправником дожидались; принужден сам идти. Вхожу: мой Дмитрей стоит у банка, загнул угол крали[iv] и говорит: «Вывези, милая». — Я его беру за затылок; штоф уже у него подмышкой. Схватывает деньги и выскакивает. Не время было наказывать, надо скорей ехать.

Стр. 103

Приезжаем в сказанную деревню очень поздно; на рассвете иду по назначенным приметам в тот двор, где мои крестьяне, чтоб застать их на месте. Встречаю одного: «Здорово, Рябой!»

— «Здравствуйте, батюшка». — Я: «Что ж, хочешь домой или здесь остаться?» — Р[ябой]: «Домой, батюшка, нет доброго в здешнем житье». — Я: «Когда ж ты соберешься?» — Р[ябой]: «Сей час, только лошадей запречь». — Я: «Да у тебя есть жена и сноха?» — Р[ябой]: «Есть, батюшка, и еще дочь, да у нас все в мешках, долго ль собраться. Я уже слышал о твоей милости».

— Я: «Ну, сбирайся же, а мы пойдем с исправником к барыне».

Приходим к ней, она встре[ти]ла нас в другой комнате, повела в гостиную. Я говорю ей: «У вас, сударыня; беглые мои крестьяне». — «Быть не может», — отвечает. — «Да, сударыня, они уже пойманы». — «Так возьмите, мне оне не надобны».

Мы с исправником встали и пошли на слободу. Крестьянин мой был почти готов, прочие мужики составили кружок и смотрят на его сборы. Староста к ним подходит и говорит: «Пора, братцы, на работу». — «Постоим еще», — отвечали многие.

Меня это удивило. Говорю им: «Как вы смеете так отвечать?» — «Что ж, барин, вить это не настоящие господа. Мы все такие, как твой крестьянин. Может быть и за нами так же приедут».

Крестьянину своему велел приехать в город и дал ему билет для проезду[v].

Потом возвратясь в город, получаю приказ о определении в сказанной полк. Являюсь к полковнику, он причисляет в тот же эскадрон, в котором брат, а командовал им ротмистр Н.В.Чертков[vi].

Вскоре пошли в поход к Очакову, которой тогда был еще в турецком владении. Во время походу ничего замечательного не случилось, кроме нестерпимого жару и перехода два нуждались водопоем лошадей. Остановились лагерем верстах в шести от Очакова. На другой день до свету пошли к городу, на рассвете стали кругом города в две линии, кавалерию поставили впереди, а пехоту сзади. Фелдмаршел рекогносцировал, стреляли из пушек по городу, из оного также, зажгли местах в трех города. Но убитых было мало, что можно видеть из реляциев. На вечер опять возвратились в свой лагерь. На другой день пошли совсем и обложили город; поставили лагерь очень близко, только что ядра не могли доставать.

Часто кавалерийские офицеры ездили на перестрелку из проказ; запрещения сначала не было. Скачем между Козаков, стреляем в воздух, в том числе и я. В лагере в сделанную цель на ска-

Стр. 104

ку попадал в карту, тут же выстреля 13 патронов, ни один турок не нагнулся; равно и их по мне выстрелы такой же имели успех. Тут в первый раз услышал свист пуль мимо меня летящих и визг ядер. Спустя несколько дней турки сделали значительную вылазку, понудили нашу когорту отступить назад. Суворов вывел свой фанагорийской полк, роту послал в застрельщики и сам с ними, а полк сделал каре и пошел за ними. Лишь рота подошла к заросшим миниховским шанцам[vii], турки побежали. Суворова ранили. Нам велено было явиться к своим местам, и запрещено без позволения ездить на перестрелку. Фанагористы дрались до ночи, и во время темноты их вывели оттудова. После сего наш полк вывели из линии и поставили на мыс, выдающийся в Черное море против острова Березани, а «а самом мысу сделали батарею из четырех пушек. Ею командовал Егор Иваныч Меллер[viii]. Внизу на ночь становилась цепь Козаков кругом всего мыса, дабы турки не сделали десанту, ибо их флот из тридцати военных кораблей и до ста малых судов стояли не в дальнем расстоянии. С нашего полка наряжались рунты[ix] по цепи сказанных Козаков. В очередь досталось и мне. Приказано было, буде найдешь спящего козака, то брать под караул. Объезжая цепь, нахожу одного из вновь сформированных днепровских Козаков спящего. Привожу в полк, отдаю под караул, иду спать. По пробитии зори надо идти к полковнику с рапортом. Малой, одевая меня, говорит: «Вы взяли козака?» — «Да». — «Он ваш крестьянин, из числа бежавших из Сатина». — Я велел его привесть и подлинно, он объявил, когда бежал и что их здесь четверо, а прочие проживают около Кременчуга и Елисаветграда. По словам его записал человек двадцать. Прихожу к полковнику, доношу о взятии козака. Он приказывает дать ему палок тридцать и отпустить. Я прошу, чтоб не наказывать. Он с усмешкою говорит: «Что за милосердие?» — «Мой крестьянин», — сказал ему всё происшествие. Он выслушал и позволил отпустить, что и исполнил.

В лагере у коновязи держалось лошадей одного эскадрона, а прочие ходили в табуне. Для сего по двадцати человек с эскадрона при офицере посылывалось верст за двадцать косить, и всякою неделю посылывали ротмистров их ревидовать[x], сколько накошено. Брат был на сенокосе, а меня послали ревидовать. Лехкоконец попался не очень расторопной, сшибся с дороги. Долго ехали, запоздали и попали к к[о]сцам Бугского егерского полка. Спрашиваем харьковских, показывают: «Вон, где пожарче горит степь. Поезжайте, прямо на них попадете. Только два пожарища проезжайте, тут и косят». — Огонь по ветру шел влево. Думаю, что по огню я неизвестно куда попаду, заметил звезду

Стр. 105

и поехал прямо. Сделалось очень темно. Слышу — шуршит; приказу солдату слезть пощупать.

По словам, два проехали, въезжаем на третье, возвращаемся назад. Чувствую, что не могу по темноте найти. Остановился у копны сена, лег, заснул. Проснулся чуть заря, вижу саженя[х] в пятидесяти палатку. Подхожу и нахожу брата с своей командой. Очень был рад и доволен собою, что остановился ночью. Мог бы заехать далеко в степь и попасться туркам, ибо тут нашей цепи уже не было. Позавтракал, принял рапорт — сколько копен, и отправился обратно в полк, куда очень скоро прибыл без всяких хлопот.

В исходе октября флот турецкой уходит. Светлейший чрез несколько дней приказывает атаману нашим запорожцам, что ныне черноморцы[xi], взять небольшую крепостцу на острове Березани. Атаман Харко Чепега[xii] — настоящий удалой запорожец при приказании говорит фелдмаршелу: «Добре Грицьку, чи даш[ь] креста, своими паробками возьму городок». — Князь отвечает: — «Дам, возьми только». — Чепега только сказал: «Завтре побачишь», — и пошел приготовляться.

На другой день видим: десятка три запорожских лодок идут к Березани в одну линию. По них начинают стрелять из пушек; они не отвечают. Подходят так близко, как отмель позволила, делают залп, мечутся все в воду и батарею, на берегу стоящую, из трех пушек, тотчас берут. Идут [к] крепости, после нескольких выстрелов [там] выставляют белое знамя и сдаются. С нашего полку велено было приготовить несколько оседланных лошадей для паши Базаехтара и прочих чиновников, которых и подвели к берегу. Как привезли пашу, он сел на лошадь, и до десяти чиновников. Паша ехал передом, за ним большое белое знамя и кругом оного в беспорядке чиновники, и отправились в главную квартеру. На острову во многих местах был виден дым. Мы спрашиваем, отчего. Запорожцы говорят: «То прокляты[е] турки забрались в землянки, так мы выкуриваем».

В первых числах ноября отд[а]ется в приказе, кто имеет что теплого, то позволяется носить. С нашего полку был наряжен на ординарцы к генерал-порудчику Павлу Сергеичу Потемкину[xiii] порудчик Амереджибов. Он надел теплую куртку, лядунку и саблю; является к П[отемкину]. Тот любил, чтоб у него были по форме, спрашивает: «Как вас так ко мне прислали?»

А[мереджибов]: — «Как видите, ваше превосходительство».

П[отемкин]: — «Вы, сударь, не по форме одеты».

А[мереджибов]: — «Ежели в[аше] в[ысокопревосходитель-

Стр. 106

ство] не изволили читать вчерашнего дня отданной фелдмаршелом приказ, то я доложу».

П[отемкин]: — «Вы мне не надобны. Извольте ехать в полк».

А[мереджибов]: — «Слушаю». — Повернулся на каблучках, «да и поихав соби» (так нам он сам рассказывал). Только разделся, — полковник узнает, что Потемкин отпустил ординарца, чего никогда не делал. Присылает адъютанта и зовет его к себе: «Скажите, отчего вас П[отемкин] отпустил? Не сделали ли вы чего, чтоб я знал и мог взять мои меры?» — А[мереджибов]: «Неколи было ничего сделать. Я только явился, он говорит: для чего я не по форме одет? Я ему доложил, что вчерашним приказом позволено, у кого есть что теплого, чтоб надевали, а он на это и сказал так: вы мне не надобны, поезжайте в полк. Я и рад, ведь я не виноват, полковник, что вин больше фелдмаршела любит чепуриться»[xiv]. — Полковник засмеялся, тем и кончилось.

Девятое ноября вся кавалерия была отпущена на непременные квартеры, оставлено каждого полка по одному эскадрону. Нам надо было идти в Харьковскую губернию. От изнурения лошадей иные полки вышли ночью, седлы вывезли на повозках, а мы церемонияльным маршем прошли все лагери; а потом кто в чем попало. У которого солдата был полушубок, тот мундира не надевал, офицеры в куртках, в шубах... Нуждались до Буга, а перейдя оной, имели безнуж[д]ное продовольствие.

Тут выпадал часто снег, были пороши. Я подговорил двух офицеров и мы трое положили меж собой так: я съезжаю, один ездит по правою сторону саженях в восьмидесяти, а другой по левой в той же дистанции, и ежели заяц побежит прямо, то я должен доскакать и на которого повернется, тот скачет, а два едут рысь[ю] и тем попеременно замучиваем [зайца] до того, что вскоча с лошади, берем руками. Сей манерой во время похода до Елисаветграда более десяти русаков взяли.

С нами шел четвертый эскадрон, оным командовал ротмистр Бринкман. Приходим в Екатерине [слав] скую губернию (не помню, в какое селение), староста требует по 4 ру[бля] за воз сена. Бри[нкман] кричит: «Степенко (так назывался его старший вахмистр), бей 4 рубля!» — Староста побежал, вахмистр догоняет, бьет старосту. Он кричит: — «Три ру[бля]!» — Ротмистр кричит: — «Степенко! Три ру[бля]!» — Вахмистр еще бьет, староста кричит: — «Два рубля!» — Ротмистр кричит: «Степенко, полно! Давай сюда. Вот, хороший человек, на тебе деньги». Нам так показалось смешно это происшествие, и долго смеялись. Ротмистр начинал уже сердиться, — чтоб не вышло истории, принуждены были замолчать.

Стр. 107

Я выпросился в отпуск для отыскания своих беглых; поехал вперед, взяв с собою кибитку парой и кибитку, чтоб продать, в одну лошадь. Не доезжая Елисаветграда* верст около тридцати, ночевал в какой-то большой слободе. Велел продать тележку и продали за 18 ру[блей]. Расчет был делан перед отъездом часа за два до свету. Я не приметил, что люди мои по-русски при продаже запили могарыч. Отправился в путь, верст за 10 от ночлега надо было переехать через гать и мостик. Посылаю посмотреть, не нужно ли отпречь пристяжных. Дмитрий мой вскочил, говорит: «Можно проехать», — берет коренную за повод, шага два тронул, — пристяжная обрывается, падает, тащит за собой коренную. Я сижу на коляске, хочу соскочить — лишь приподнимусь, кибитка качается за мной. Боясь, чтоб ею не придавило, остался на волю судьбы, дожидаться, что воспоследует. В мгновение кибитка падает и опрокидывается вверх колесами, стаскивает за собой коренную, которая упала сперва задом, хомутом же зацепилась за елань[xv]. Пристяжную правую перекинуло через обоих лошадей на вал водяного мельничного колеса (к счастью, мельница не молола), подножкой придавила кучера к елани, так что ему пошевелиться нельзя. Я между [1 нрзб.] и кибитки вылез. Не подумайте, чтоб это была выдумка, в точность так случилось! Берусь за коренную — кучер кричит: «Не троньте, шипом достает в голову!» — ну так сиди же тут. Бегу к помещику той деревни, бужу его. Он посылает людей и сбивают всю деревню. Подымают кибитку на руках: два кола прошло сквозь нее. Кучер вылезает: всё в воде и в грязи. Принуждены тут остановиться и обсушиваться. Можно ли поверить? Кроме прошибов кибитки ничего не изломалось, не изорвалось, ни кучер, ни я не ушиблись. После сего благополучно ехал всю дорогу. Заехал в Елисаветград, взял на шесть человек крестьян своих свидетельства[xvi], заехал в Екатеринослав, тотчас дали сообщение в Калужскую казенную палату, которая и выдала мне рекрутские квитанции[xvii] без всяких хлопот и затруднениев. Приезжаю в свое село, нахожу оное описано от Опекунского совета и взято в казенный присмотр. Для выкупу его надо 2 т[ысячи] рублей. Еду в Москву, застаю благодетеля своего Н.А.З[агрязского]. Он мне очень обрадовал [с] я. Между протчим объясняю ему наши обстоятельства и прошу денег.

— Полно, так ли, молодой человек?

— Точно так, я не из какого благополучия не захочу вас обмануть.

* В рукописи: Елисаветглада.

Стр. 108

— Когда ж отдашь? — спрашивает.

— Я вам сказывал наше стесненное положение, то не знаю. А вы сочтите эти деньги брошенными. Ежели буду в состоянии набрать такую сумму, то за первую обязанность сочту с благодарностию вам возвратить.

Он вынимает запечатанный конверт с надписью: «2 т[ысячи] рублей», подает мне и говорит:

— На, только употреби к делу.

Бегу, бросаюсь к нему, обнимаю и говорю:

— Благодетель! Ты меня сделал человеком, а теперь даешь жизнь по званию моему!

Он меня прижал, поцеловал и начал другую материю. На другой день представил деньги в. Опекунский совет и скоро выхлопотал разрешение и освобождение села.

Между тем бываю всякой день у моего благодетеля, но скоро с ним прощаюсь и еду в полк. Эскадрон стоял в Харьковском уезде в слободе Иванешти. Чертков вышел в отставку, я уже считался эскадронным командиром, только по наружности, а по внутренности брат. Нахожу его и эскадрон в довольствии. Селение большое, до 200 дворов богатых малороссиян, у коих в обыкновении в зимние вечера сходиться молодым ребятам и девкам по нескольку в одну избу. Это у них называется вечеринкой. Тут отбираются те, которые друг друга полюбили. Ежели парню не по ндраву девки, то он идет в другую хату. Тут они поют, играют и подчивают друг друга, проводят время очень долго, и молодой парень, которой полюбит девку, с тою, как одеты, так ложатся спать, и так бывает 3-4 пары в одной хате, что у них не предосудительно. Отец и мать позволяют: нехай паробок женихается. Но оное у некоторых основано на строгой добродетели. Тут и мне пондравилась дочь старосты или головы, прекрасная собой. Я стал ходить к ним, к ней прихаживали две или три подруги; просидят довольно долго, и когда уйдут, а иногда перед светом тут ложатся, и я с нею. Как ни старался, не мог получить желаемого, хотя она сама меня ласкала, целовала. Только начнешь обнимать, уговаривать, — «Роби що хочешь, а сего не буде». С удивительною твердостию вытерпливала все искушения, только и говорила: «Женись — тогда вся твоя». — Мне это не пондравилось; попробовав несколько раз, бросил и нашел другую, которая была снисходительней. Года через два мне удалось чрез оное селение проехать и сказывали, что Старостина дочь вышла замуж за отставного офицера.

Весной они также сходятся на улицу, каждая слобода своей кучкою, и почти всю ночь поют песни.

Стр. 109

Тут обмундировали лехкоконцев в новые мундиры, и в конце апреля или в начале мая вышли в поход во всей исправности и красоте. Маршрут нам назначен на Кременчуг.

Подходим — Днепр в разливе, паромов мало. Полковник послал меня с эскадроном вперед, приказал как можно скорей переправить амуницию и обоз на паромах, а лошадей — найдя поспособней место, которое отыскали версты на три ниже Кременчуга. Вода была велика, разлив был версты на две, но посередине был остров. Я, подойдя, подготовил все и поджидал полковника: буде что получится, так при нем, не скажет, что не умели распорядиться порядком. Он не замешкал приехать. Лошадей держали у берега в одну шеренгу в недоуздках. Полковник прошел вдоль шеренги и приказал переправлять. Подали лодку, один сел гресть, другой править, а третий взял фланговую лошадь за повод и, отваля от берега, поплыли, держась немного по воде. За ними начали пускать по одной лошади и пошли хорошо, одна за одной. Плыли около версты, вдруг передняя, которая плыла за держащей лошадью, воротилась, и начали кружиться. Как с лодкой не разбивали, но они более и более собирались в кучу и вертясь прыгали одна на другую; начали уже окунаться. Я подбегаю к полковнику, которой с беспокойством смотрит на сей бедственный случай, не прикажет ли несколько человек послать их разогнать. — «Прикажите, если есть мастера плавать». Я назначаю шесть человек, зная их мастерство. Раздеваются, плывут — день прекрасный, картина прелестная, хотя по лошадям судя, неприятная, — доплыв до них, начали кричать. С лодкой поехали вперед, и лошади поплыли своим чередом. Солдаты чрез несколько лошадей, держась за гривы, плыли возле их, но одна или две утопли.

Дошли до Днестра. У Дубосар многие полки собрались и с[ветлейший] к[нязь] Потемкин, его главной штаб стоял в саду над рекою, домики, палатки расставлены по приличным местам, в садах и около; полки стояли в полугоре; ниже, у самого берега всех полков команды для хлебопечения; в самом берегу, которой довольно высок от воды и крут, вырыты были печи, которые затоплялись всегда по захождении солнца. С другой стороны Днестра вид главного штаба, лагерь, рефракция[xviii] от огня в реке и печей, делало очаровательную картину.

Простояли около месяца и пошли к Павлушанам. Там стоял паша с 600 человек. Подходя к оному месту, послано пять полков козачьих и Елисаветградской конно-егерской полк для уничтожения сего отряда и взятия паши. Наш Харьковской лехкоконной и Сумской посланы в подкрепление. Мы шли всю ночь, но

Стр. 110

не застали: на восходе солнца дело было уже кончено. Паша ускакал было к Бендерам, но доброконными козаками был нагнат и взят. Рассказывали козаки, что он сперва ехал четверкою в арбе, когда увидел Козаков, сел на лошадь. Сначала далеко отделился, но лошадь была раскормлена, ослабела и три донца его догнали. Без сопротивления он сдался, приведен к фелдмаршелу, а продчие прежде взяты в плен; уже находились под караулом близ его ставки. Брат Александр] П[етрович] был с двадцатью четырьмя лехкоконцами у светл[ейшего] в карауле.

В этом деле убили Елис[аветградского] полка майора Ребиндера, пять конноегерей и восемь Козаков. Сказали, что толпа турок выехали из Бендер. Наш полк и Сумской вывели версты за три от лагеря под командою С.Л.Львова[xix], поставили в линию, послали офицера с четырьмя рядовыми открыть неприятеля, скомандовали вынуть сабли. С[ергей] Л[аврентьевич] подъезжает ко мне и говорит, что он надеется, что мы подеремся хорошо и прочее. Я отвечаю, что давно желаем иметь случай показать свое усердие. В продолжении нашего разговора офицер приезжает и доносит, что он далеко проезжал и никого не видал. Генер[ал] приказал сабли в ножны. Лехкоконцы мои с темпом довольно громко сказали: «А уговаривал». — Генер[ал], услыша, засмеялся и поехал, а мы пошли в лагерь.

Расседлав лошадей, майор Райкович подходит и говорит мне: «Поедем к Палменбаху, поздравим его с победой». — Приезжаем, поздравляем. — Райко[вич]: «Жаль, что Ребиндера убили». — Полковник П[альмен]б[ах]: «Как жаль? Дай Бог мне такую смерть! Его в голову пулей и так, что минуты не страдал».

Как будто предчувствовал! Впоследствии видно будет, что он в Польше убит.

На другой день пошли в поход. Держались левой стороны по течению Днестра, подошли к Старой Килии. Турки ее оставили, и мы тут довольно постояли. На ночь ставили отводной бикет из одного сборного эскадрона, то есть из всего полка с каждого эскадрона по двадцать чело [век]. Ротмистр, порудчик и корнет наряжались поочередно. Одной шеренге позволялось давать сена, другая чтоб была замунштучена. Для сего привозили воз сена, а как это недалеко было от лагеря, то с каждого эскадрона приводили на назначенное место в поводу. Был наряжен старой порудчик. Он из анбиции не явился ко мне, а прямо пришел, завернувшись в плащ, лег на сено. Мне стало досадно. Думаю отплатить за такое пренебрежение. Заметил место и через час подхожу, даю ему сильной толчок в бок и кричу: «Сена задавать». — Он откидывает плащ и говорит: «Это я». — «Ах, А.И., изви-

Стр. 111

ните, я не знал, думал, кто из солдат». — Ответ его был: «Хорошо, завтра поговорим».

Поутру, пришедши в эскадрон, пересказал брату всё мною сделанное, также и выдуманное извинение. Он мне попенял. Часу в восьмом приходит порудчик и говорит брату о моем поступке. Я, не дав ему договорить, начинаю сам: «Ведь я вам извинялся, что нечаянно». — Он из малороссиян: «Добре. Ежели это правда, то по дружбе моей с твоим братом я оставлю, а ежели с намерением сделано, то я не стерплю». — «Как хотите, а я вас уверяю, что нечаянно». — Брат говорит: «Кто ж виноват. Ежели б явился, так он не смел бы это сделать». — Так и осталось.

Потом приходим к Акерману. Тут пех[о]тные передовые завели перестрелку, стреляя чрез вал в город, откудова отвечали также, но скоро выставили белое знамя. Город сдался. Оставя гарнизон, мы пошли к Бендерам, а вся бывшая с нами пехота пошла к Суворову. Пришедши, стояли очень долго, но они сдались без потери людей, город заняли, оставили гарнизон, а прочие войска распущены по квартерам. С[ветлейший] к[нязь] поехал в Ясы; наш полк пошел в Екатеринославскую, что ныне Херсонская губерния, в Елисаветоградский уезд.

Мне досталось с эскадроном стоять в Отжамке. Мне надобно по делам зачетным ехать в Москву, а Неплюеву нужно по наследству получить имение. Он охотно меня отпустил с тем, чтоб я по доверенности его разделил с Вишневским и княжнами Мещерскими. Ему досталось 400 душ. Велел дни чрез два приехать за получением пашпорта. Приезжаю — он дает пашпорт и доверенность принять имение, продать и заложить. Я, прочитав, говорю: «Как, полковник, вы верите восемнадцатилетнему? В Москве немудрено завертеться и заложить». — Он засмеялся и сказал: «Ежели б я не был уверен в тебе, так этого бы не сделал». — Приезжаю в эскадрон, на другой день отправляюсь. Брат Александр] П[етрович] остается начальником эскадрона.

Приезжаю в Кременчуг, тут нахожу своих беглых крестьян, зачитаю и узнаю, что верст за 30, в слободе Манжелеевке, что на Днепре, квартерует Мих[аил] Ив[анович] Зыбин[xx]. Он командовал Московским мушкетерским полком, женился по давнишней страсти от живой жены на Александре] А[лексеевне] Языковой, урожденной Ермоловой. Она меня очень любила. Нахожу ее с дочерью В[арварой?] А[лександровной] Языковой. Они очень мне обрадовались. Александра] А[лексеевна] была беременна и для родов хотела ехать в Москву. М[ихаилу] И[вановичу] отлучиться нельзя. Узнали, что я туда еду, просят меня, чтоб был проводником. Я согласился и скоро отправились: она с дочерью,

Стр. 112

Н.М.Авдулин[xxi] и я. Только доехали до Полтавы, она почувствовала Скорые роды и остановились. Заняли розные квартеры; она тут и родила[xxii]. Я шелберил[xxiii] с ее дочерью; ей также было лет шестнадцать или восемнадцать. Всякой вечер после ужина посижу у родильницы и отправляюсь к ней: она уже в постели. Сажусь, играю, целую ее в губы, в шею, груди и руками глажу, где мне вздумается. Раз до того разнежились, что оба сделались вне себя. Она потянулась, погасила свечку и сказала: «Я вся твоя», только таким тоном, что я почувствовал [и] опомнился, какие могут быть последствия, за что я [ее] сделаю несчастною; встал и пошел вон. С сего время оба были гораздо осторожней, целовались и обратились, как брат с сестрой.

Скоро Александра] А[лексеевна] оправилась и мы поехали. По приезде в Москву, я продавал рекрутские квитанции по 360 ру[блей], Первые, что получил, деньги заплатил Н[иколаю] А[лександровичу] Загрязскому 2 т[ысячи] ру[блей], также и с прочими должниками порасплатился и к походу явился в полк.

Пошли в Молдавию, ходили по Валахии и долго стояли у достопамятной Рябой Могилы, под которой Петр Первый заключил с турками мир[xxiv]. Тут был со мной также необыкновенной случай. Мне вздумалось побывать в Ясах. Пригласил с собой своего же полку офицера, отпросились, сели в тележку на тройке, пустились. Время прекрасное. Я велел кучеру пустить скакать; вижу — лошади понесли. Приказываю держать. Лишь кучер принял покрепче — у коренной левой вожжи поломалась пряжка. Лошади забрали немного с дороги вправо и как на этой стороне была река, пруд и берег с большой крутизной, боясь, чтоб не полететь стремглав, приказал кучеру вскочить на козлы, потом на коренную, ухватить за узду, ежели не остановить, то по крайней мере отвратить видимую гибель. Он, вскоча на козлы, и прыгнул, но вместо лошади, на оглоблю, она переломилась пополам, воткнулась в землю, и мы с Красовским полетели через лошадей. Они от робости или так только остановились, и к удивлению, никто из нас троих не ушибся, ничего, кроме оглобли, не изломалось и не оборвалось. Затруднение состояло только связать оглоблю. Увязали и доехали хорошо.

Полк принял Карл Федорыч Боур[xxv], потом пошли к Новой Килии. Город довольно укрепленный по-старинному, стена каменная толстая и ров довольно широк. Командовал генерал-поручик Иван Иванович Меллер-Закомельский[xxvi]. Велено взять форштат[xxvii]. Его заняли, но как наши по занятии форштата бросились к городу, то их поподчивали порядочно. Тут убили сказанного начальника и принял команду И.В.Гудович[xxviii]. Так осадили поряд-

Стр. 113

ком, поставили батареи, сделали брешь и они чрез несколько дней сдали город довольно значительной. Капитуляция состояла, чтоб войска выпущены были в Измаил, а жители куда пожелают с своим имуществом. В городе все должные места 1аняли нашими караулами, войска их и жители поспешно стали сбираться к выходу, покупать у наших лошадей, повозки; в том числе и я хотел продать лишнюю лошадь с тележкой. Велел запрячь и ехать на базар. Подходит турок, дает 20 червонных, по-тогдашнему на наши деньги 60 ру[блей]. Я, увидя у него прекрасный кинжал, начал торговать. Он просил 40 червон[ных]. Накойец, мы поменялись. Я велел кучеру слезть и ему отдать, а он подал мне кинжал. Тут случился солдатский смешной анекдот. Собрались с нашего полку несколько офицеров и поехали в город для разных покупок, а как у них в одной лавке кофей, табак, разные материи, кожи, деготь, арбузы и виноград в плету[ш]ке, мы покупаем, что кому надо. Подходит пешей Егор, берет виноград и ест препокойно. Турок начал требовать деньги, но не умел говорить по-русски. Указывая правою рукой на ладонь левой, как будто считает, кричит: «Москев парали» (молдавские деньги). Егор, не отвечая ему, обернясь к нам: «Вот, ваше благородие, что наделали. Кабы велели поштурмовать, так не смел бы просить за виноград». — Один офицер говорит ему: «А кабы тебя изранили?» — «Ну, что ж, — отвечал Егор, — за славу терпел бы и винограду не надобно б».

Еще со мной был случай: мы пошли двое с одним офицером из молдаван. Проезжает каруца[xxix] закрытая, запряженная двумя волами; турок ведет волов. Офицер говорит мне: «Поглядите, тут турчанки». — Я поднял за крышку, и точно, там две сидят, прекрасные. Турок, выхватя кинжал, бежит ко мне. Я, брося повозку, выхватил саблю. Турок остановился. Я пенял офицеру], до чего он меня довел: ту[рок] мог бы мне кинжал пустить в бок.

Отсюдова прочие полки пошли на Измаил к Суворову; он штурмовал и взял, а наш полк повели к Бендерам, где мы и остались с фелдмар[шелом]. При нем Екатеринославской кирасирской и гранодерской, и еще Киевской и Сибирской гранодерской же. Помнится, и еще были полки, но не помню, какие. Тут у фелдмаршела были частые и большие балы. Я выпросился опять в отпуск по своим делам; похлопотав по оным, приехал в Тверь к брату Д[митрию] П[етровичу]. Дано знать, что с[ветлейший] к[нязь] Потем[кин] едет в Петербург. Губернатору[xxx] надо было сделать ему встречу. Он поехал за тридцать верст от Твери на станцию в Городню, брат с ним, и я с ними же отправился. При-

Стр. 114

ехав, все заняли розные избы, в которых только ночевали, а день проводили вместе у губернатора. Дни чрез четыре узнали, что с[ветлейший князь] П[отемкин] будет. Приготовили завтрак; он приехал часа в три, не выходил из кибитки, велел скорей запрягать лошадей. Губернатор подал ему рапорт в кибитку. С ним ехал мой полковник Боур. Увидя меня, обрадовался, и по приветствии сказал, чтоб я до Твери сел с ним. Он ехал в открытых санях. Перепрягли лошадей. С[ветлейший князь] П[отемкин] поскакал, а я с Боуром за ним. Только мы тронули лошадей, они понесли прямо на кибитку фелдм[аршела]. Я думал, что мы его опрокинем. К счастью, ямщик своротил немного в сторону и только запрягом попали в кибитку; но как и он скакал, то удар был несильный. Однакож фелд[маршел] спросил у гусара, сидевшего у него на облучку: «Кто это?» Гусар отвечал к[ак] д[олжно]; после сего полковник велел обогнать фелд[маршела] и говорит мне: «Пожалуйста, поезжай поскорей, чтоб нам вперед приехать, а я засну — не спал ночь», — и, завернувшись, тотчас уснул. Я, понуждая ямщика, как мог, на добрых лошадях скакал. В 1 '/4 [часа] мы проскакали 31 вер[сту]. Тотчас разбудил полк[овника]. Он вскочил, пособил фелд[маршелу] выдти из кибитки. Все тверские чиновники его встретили; приготовлен был обед, но он не садился. Перепрягли лошадей, и тем же порядком отправились в Петербург. Боур, посадя фелд[маршела], поскакал вперед.

Вскоре и я поехал в Москву, а на Страшной[xxxi] неделе в полк. Приезжаю накануне С[ветлого] В[оскресения] Х[ристова]. Брат и все офицеры мне крайне обрадовались. Праздник провели очень весело, хотя ни званых больших обедов, ни катанья около качель, ни театров не было. Разговелись, чем Бог послал, и начались дружеские офицерские резвости, которые в юности более приносят удовольствия, нежели в летах великолепный бал.

В конце апреля 1791-го года вышли в поход; ходили по Молдавии и Валахии, а в конце лета под командою князя Н.В.Репнина[xxxii] отправились за Дунай. Велено было обоз оставить в Вагенбурге. Переправясь Дунай под Мачином, встре[ти]ли неприятеля. Завязалось дело. Нашего полка отрядили два эскадрона прогнать дерзких турецких наездников. Как наши пошли в атаку, турки поскакали назад, наши за ними и наскакали на пехоту. Янычары встречают их из ружей. Майор Булацель, желая им заехать во фланг, скомандовал: «По четыре направо!» — но наши поворотились в два оборота и пустились врассыпную назад. В числе оных эскадронов был ротмистр Хрипунов, который, удерживал свою лошадь, желая удержать солдат. Вдруг кричит ему Ундер-офицер: «Берегитесь, ваше благородие!» — Он оборачи-

Стр. 115

вается, видит почти наднесенную саблю, дает лошади шпоры и тотчас отделяется. Ундер-офицер наскакивает и сильным ударом ссаживает с лошади арапа бездыханна. Все оное происходило в глазах наших. Скоро турок сбили и победа осталась нам. Мы, сойдя с лошадей, по обыкновению сходимся в кружок; начали смеяться Хрипунову, как он уходил. — «Да, — отвечает, — проклятой турок, отъял было шею». — Тут все засмеялись: «Какой турок! Арап черней головешки!» — Хрипунов не хотел верить, а как это было недалеко, то поехали смотреть. Когда подъехали, Хрип[унов] закричал: «Проклятой! Мне показался бел, как мука». — Это больше заставило смеяться и вошло в пословицу: «арап бел как мука».

После сего турки потребовали перемирия. Мы пошли назад в Молдавию и распущены по квартерам. Наш полк расположен был около Стефанешти и Любонешти. А как я упоминаю разные происшествия, то нижеследующий помещу. У нас был ротмистр Н., стоял недалеко от селения, в коем квартеровали австрийские гусары. В оном селении было много сена. Н. посылает несколько подвод на волах, приказывает поднять, сколько можно. Лишь успели навить, гусары наскакали, начали удерживать. Н. дали знать. Он отряжает 20 лехкоконцев, приказывает сено привезть. Гусары начали стрелять и убили одного вола, но увидя лехкоконцев, перестали стрелять и дали возможность, брося воз, прочие увесть. Но как у нас с австрийцами согласие, то Н., боясь, чтоб не вышло от них просьбы, посылает оное к другому ротмистру Пас., при записке: «Сделай добро, сколоти ведро, обручи под лавку и доски в печь, чтоб нельзя было извлечь». Точно, с жалобою были у Н., но он позволил сделать у себя обыск, а как сена не нашли, то так и кончилось.

К нам был прикомандирован Ахтырской лехкоконной полк; из обеих сформировали десять эскадронов, одели в зеленые куртки и велено было полку называться Харьковским конно-егерям и учиться егерской эволюции. В конце апреля мы пошли в поход к местечку, оттудова к Ужу. С[ветлейший] к[нязь] П[отемкин] занемог, возвратился в Ясы, а полк наш на те же квартеры. Полковник наш Б[ауэр] всё находился при с[ветлейшем] к[нязе] П[отемкине]. Мне нужно было опять отпроситься в отпуск.

Приезжаю в Ясы, прошусь. Полковник говорит: «Завтра мы с князем едем в Херсон; ты нас проводи на одну станцию, а там я тебя и отпущу. Тебе препоручается буфет». — Он состоял из нескольких качалок[xxxiii] с посудой и разными запасами, в том числе одн[а] со льдом, и коляска для кофишенка[xxxiv] и муншенка. На другой день часу в третьем отправились с генералами и с племян-

Стр. 116

ницами [Потемкина] Энгел[ьгардт] и Брониц[кой][xxxv] в нескольких каретах, с прикрытием конвоя из уральских Козаков. Вскоре и я со своей командой за ними.

Вдруг мои кофишенки останавливаются. Спрашиваю: «Что такое?» — Один подбегает и говорит: «Очень жарко, не прикажете ли меду?» — «Хорошо, дайте».— Вынимает несколько бутылок и стакан, бутылку о колесо — горлушко искусно отлетело. Опорожняя бутылки, пустились в путь. Догоняем с[ветлейшего] к[нязя] П[о]темкина. Он велел конвойным своим уральцам маневрировать. Их было около тридцати. Разъехались, как на перестрелке. Экипажи едут, козаки перескакивают — [это] составило прекрасной вид. Приезжаем в Розенки (первая станция), подходят к кофишенку г[енерал]-м[аиоры] С.Л.Львов и М.И.Платов[xxxvi], говорят: «Дай чего-нибудь напиться, от жару в горле пересохло». — «Не смею, — ответ его был, — вон мы ротмистру приказаны». — Они ко мне: «Прикажи дать». — Я велел и в душе смеялся, как сами несколько бутылок выпили, генералам будто не смели дать по стакану кислых щей.

После получаю к В.С.Попову письма и отправляюсь в Ясы, и пашпорт себе. Чуть стало рассветать, я приехал. Показалось, идти к нему рано, а как всю ночь не спал, то в кибитке и заснул. Проснулся — солнышко довольно высоко взошло. Вскочил, бегу, нахожу его уже за бумагами, подаю письма. Он говорит: «Что долго ехали?» — Принужден лгать: «Лошадей всех разобрали, мне дали таких — насилу доехал». — «Что князь?» — «Ему лучше». — Это его окуражило[xxxvii], и с веселым лицом меня отпустил. Не успел я выехать из молдавской столицы, приехал находящийся при фелд[маршеле] полк[овник] И.Ф.Чорба[xxxviii] с известием о смерти фелд[маршела]. Несмотря на мою молодость, такое сделало на меня влияние, что я долго сидел задум[авши]сь, думая о жизни человеческой: как такому могущественному вельможе, не дожив преклонных лет умереть. Но в юности скоро скука переменяется в мыслях.

Лошади были готовы, сел в тележку, поскакал в эскадрон. Приезжаю к брату, сказываю о сем приключении и о своем увольнении. На другой день поехал для отыскания своих беглых, и зачету их за рекрут. Близ Кременчуга заезжаю к бывшему однополчанину поруд[чику] Турунже, у которого по причине надобности часто быть в Кременчуге остановился на несколько дней. С ним поехали к соседу его, П.И.Конбурлею, которой также служил со мною в Х[арьковском] полку, а по случаю его [брата] М[ихаила] И[вановича][xxxix] имел при фелдмаршеле конвойной Гусарской эскадрон и вышел в отставку майором. Село его называ-

Стр. 117

ется Анофреевка, 1000 душ при значительном количестве земли, нераздельно с братом, любимцем В.С.Попова. По тогдашнему времю и краю жил великолепно. Он очень был рад. Показывал все свое заведение, прекрасных лошадей и прочее, а после обеда пригнали ватагу, состоящую из нескольких кобылиц с меринами — молодежью и с сосунками: «Вот табун М.В.Каховского[xl]. Когда он был в Крыму главным начальником, его дарили ханы кобылицами, он, оставя, велел продать. Купи, пожалуйста». — Я: «На что мне? Куда с ними деваться?» Т[урунжа]: «Ко мне на степь». — К[онбурлей]: «Возьми! Так дешево отдам, как не во[о]бражаешь». — Я: «А что возьмешь?» — К[онбурлей]: «Что стоют». — Я: «Мне не надо». — К[онбурлей]: «Да оцени». — Я, думая как можно дешевле сказать: «Рублей по 15 за лошадь». — К[онбурлей]: «Твои лошади! А жеребята ни в чем». — Мне показалось очень дешево — теперь за некоторых дал бы по 200 ру[блей]: «Так и быть, возьму». — Перегнал табун к Турунже, с ним сделал условие: за степь и солому ничего, а сено брать у него: полускирд 10, а скирд 20, длины и поперек две сажени маховых, оставя у него табун. Между тем отыскал несколько своих беглых, взял свидетельства для зачета, чрез несколько дней поехал в Москву.

Проезжая Курск, сошлись к моей тележке много ямщиков. Кричу на них, чтоб пособляли скорей запрягать, многие бросились к лошадям, а один говорит: «Много вас тут ездит». — Мне стало досадно; бросился к нему, — он бежать. Вдогонку ударил его по затылку. Он упал и не встает. Закричали: «Убил!» — Подхожу — он не дышит. Мне очень стало жаль, а в голову не вошло, как за него отвечать. К счастью, он вздохнул, встал. Я побранил его за грубость, дал денег и поехал — сперва в Калугу зачесть квитанции.

Бывши в губернском правлении, выходит советник Михайлов из присутствующей комнаты и подходя ко мне, говорит: «Как вы можете чужих людей закладывать?» — Я: «Удивлясь, что вы мне это говорите. Я еще и своих не закладывал, не продавал». — С[оветник]: «Вы Загр[язской]?» — «Да». — «Ваш поверенный здесь ходит?» — Отвечаю: «Мой». — «Так как же вы говорите, когда по делу видно?» — Я: «Для меня все-таки непонятно: верно, вы не так поняли или ошибаетесь». — С[оветник]: «Вот, сударь, еще вы так отговариваетесь». Тут секретарь подходит к нему и сказывает, что дело, о котором он докладывал, другого Загрязского, а этот просит о зачете своих беглых крестьян. С[оветник] начал извиняться за это. Я: «По крайней мере, вы меня не подержите». — С[оветник]: «Завтра же

Стр. 118

получите от нас отправление». И точно, на другой день я получил бумагу в казенную палату. Оставя получить квитанции поверенного, я сам поехал в Москву. Пока со всеми родными, знакомыми повидался, он привез квитанции, которые я скоро продал, и к походу опять явился в полк.

В небытность мою нас расформировали по-прежнему на два полка и опять отдали И.Д.Сабурову, а как брат уже произведен был в ротмистры, командовал десятым эскадроном, которой почти весь состоял из шестого Ахтырского, то мы оба и многие из Харьковских офицеров остались в А[х]тырском полку. С турками заключен мир и пошли через Хотин; пошли в Польшу[xli].

Оцифровка и вычитка -  Константин Дегтярев, 2005

Текст приводится по изданию: 
Лица. Биографический альманах. Вып. 2 
Редактор-составитель А.А. Ильин-Томич. Феникс: Atheneum, М., Спб.: 1993
© «Феникс», 1993
© В.М. Бокова, 1993, комментарии