Оглавление

Джейн Вигор (Рондо)
(1700-1783)

Письма дамы, 
прожившей несколько лет в России,
к ее приятельнице в Англию.

 Письма XIII-XXIV

ПИСЬМО XIII

Москва, 1733

Мадам,

Вы не удивитесь, узнав, что я сменила фамилию, поскольку Вы, кажется, наперед знали, чем кончится нерешительность, которую я выражала в предыдущем письме. Полагаю, Вы должны быть благодарны мне за то, что пишу Вам так скоро, так как я все время занята визитами, моим Л первым представлением ко двору, а также подготовкой к нашему отъезду в Петербург, куда мы отправляемся через десять дней. М-р X. и его жена едут с нами, что скрасит наше путешествие: из-за того, что едет двор, мы не можем воспользоваться почтовыми лошадьми и нам придется ночевать в тех лачугах, которые я Вам уже описывала; в дороге мы будем двенадцать дней. Гости прерывают меня, поэтому я должна попрощаться с Вами до Петербурга, и проч.

ПИСЬМО XIV

Петербург, 1733.

Мадам,

портрет моего нового «господина и повелителя»[i] (как Вам нравится его величать), который Вы нарисовали

Стр. 209

в своем воображении, весьма точен; но если я, по Вашему мнению, так сильно поглощена нежной страстью, то как Вы можете ожидать от меня описания общественных увеселений, состоявшихся по прибытии его величества, и множества других событий? Короче, Вам свойственно любопытство нашей прародительницы Евы, хотя Вы и избежали страданий, которыми оно было наказано, тогда как я уже не могу более скрывать, что вскоре их испытаю. М-р X. сообщил мне, что не так давно говорил Вам об этом. Но повинуюсь Вашим приказаниям.

За две мили до города ее величество встретили все судебные чиновники, сухопутные и морские офицеры, иностранные Купцы, члены академии и иностранные министры[ii]. Она проехала под пятью триумфальными арками, воздвигнутыми по этому случаю. Затем она направилась в церковь и, пробыв недолго на богослужении, посвященном ее прибытию, снова села в карету и с такой же торжественностью направилась во дворец, где было произнесено несколько речей в честь ее прибытия. По окончании церемонии состоялся обед, где с нею за столом сидели высшие министры ее двора со своими женами и иностранные министры, также с женами, — всего около восьмидесяти человек. Для остального общества были накрыты столы в других комнатах, а вечером состоялся бал. Теперь у меня были время и возможность рассмотреть придворное общество, начиная с его главы — самой царицы. Она примерно моего роста, но очень крупная женщина, с очень хорошей для ее сложения фигурой, движения ее легки и изящны. Кожа ее смугла, волосы черные, глаза темно-голубые. В выражении ее лица есть величавость, поражающая с первого взгляда, но когда она говорит, на губах появляется невыразимо милая улыбка. Она много разговаривает со всеми, и обращение ее так приветливо, что кажется, будто говоришь с равным; в то же время она ни на минуту не утрачивает достоинства государыни. Она, по-видимому, очень человеколюбива, и будь она частным лицом, то, я думаю, ее бы называли очень приятной женщиной.

У ее сестры, герцогини Мекленбургской, — тонкие черты и хороший цвет лица, черные глаза и волосы, но она низкого роста и полная и вовсе не отличается хорошим сложением. Она весела, и ум ее очень насмешлив. Ни та ни другая не говорят ни на каком языке, кроме русского, но понимают человека, говорящего по-немецки. Незамужняя сестра умерла незадолго до отъезда двора из

Стр. 210

Москвы[iii]. Когда я видела ее, она была тяжело больна, но несмотря на это очень красива. Дочь герцогини Мекленбургской, которую царица удочерила и которую теперь называют принцессой Анной, — дитя, она не очень хороша собой и от природы так застенчива, что еще нельзя судить, какова станет. Ее воспитательница — во всех отношениях такая замечательная женщина, какую, я полагаю, только можно было сыскать[iv]. Принцесса Елизавета, которая, как Вы знаете, является дочерью Петра I, очень красива. Кожа у нее очень белая, светло-каштановые волосы, большие живые голубые глаза, прекрасные зубы и хорошенький рот. Она склонна к полноте, но очень изящна и танцует лучше всех, кого мне доводилось видеть. Она говорит по-немецки, по-французски и по-итальянски, чрезвычайно весела, беседует со всеми, как и следует благовоспитанному человеку, — в кружке, но не любит церемонности двора.

Граф Бирон и его супруга — первейшие фавориты ее величества, настолько первейшие, что на них смотрят как на особ, облеченных властью. Он — обер-камергер, хорошо сложен, но производит весьма неприятное впечатление, хотя, мне думается, наружность свидетельствует о его нраве не больше, чем у бедного сэра Томаса В., ибо разговаривает граф со всеми вполне дружелюбно. Графиня — маленькая, очень изящна, лицо ее так изрыто оспой, что все рябое, но такой красивой шеи я никогда не видела.

Герцогиня Мекленбургская и принцесса Елизавета имеют каждая свой двор в отдельных домах, хотя у них не бывает официальных приемов и они приходят на приемы царицы. По заведенному порядку, чтобы посетить их, нужно сначала послать осведомиться, когда вас могут принять. В свои дни рождения и т. п. они принимают утром у себя дома, а вечером — при дворе царицы. Принцесса Анна живет во дворце как дочь царицы.

Наши приемы больше напоминают частные собрания, придворный круг составляется примерно на полчаса, а затем царица и принцессы составляют партию в карты, и все, кто желает, составляют собственные партии. Но Вы, полагаю, хотите, чтобы я тоже теперь этим занялась и попрощалась бы с Вами, и проч.

Стр. 211

ПИСЬМО XV

Петербург, 1733.

Мадам,

теперь я в состоянии написать Вам о себе своею собственной рукой, хотя я действительно так бледна и худа, что, доведись Вам встретить меня, думаю, Вы бы не узнали свою старую подругу, особенно после того как м-р X. сообщил Вам некоторое время тому назад, что я сделалась ханжой. Это настолько не соответствует моей природе, что я до сих пор чувствую себя скованно, мне до сих пор не удается правильно вздергивать голову и высокомерно улыбаться над поведением молодых людей и подчеркнуто пожимать плечами по поводу ветрености молодых кокеток, — а это должно быть присуще ханже, — но время творит чудеса. Я также упражняюсь в соответствующих речах: «Да, она красива и разумна; кое-кто, правда, говорит, что она большая насмешница, но я верю этому не более, чем тому, что она влюблена в м-ра —». О другой: «Свет очень зол; она, возможно, не хочет обидеть, но молодежь должна быть очень осторожна, хотя мужчины говорят, что она всегда поступает верно. Я желаю ей добра и говорю это не в порицание» и т д.

Но теперь, когда я сказала все это, я опасаюсь доверять даже Вам, потому что выдай Вы меня — я погибла! Зная Ваше благоразумие, надеюсь на лучшее, но по-прежнему придерживаюсь того мнения (оно, как Вам известно, было у меня всегда), что бояться следует насмешек представительниц нашего пола, поскольку мы — беспощадные враги, и надо отдать должное мужчинам: они относятся к нам снисходительнее, нежели мы друг к другу. И если Вы выдадите меня за несколько вольное истолкование Вашего приказания, то молю об одном: не разоблачайте меня перед дамами, ибо мне нечего ждать пощады.

Но мне не терпится рассказать Вам, почему м-р X. говорит, будто я стала ханжой; история эта, признаюсь, должна остаться в тайне, и если бы я не полагалась на Вашу деликатность, которая эту тайну сохранит, я бы не осмелилась передать ее Вам. Во время нашего путешествия из Москвы миссис X. и я после нескольких дней дороги мечтали переодеться в чистое белье. Остановившись на отдых в одной из лачуг, где обнаружили одних лишь женщин, мы попросили наших спутников погулять, пока мы переодеваемся. Они вышли. И только я сменила

Стр. 212

белье, а она, собираясь сделать то же самое, посмотрела вверх и увидела русского парня, спавшего на печи (русские часто спят на печи в холодную погоду). При виде его она вскрикнула; решив, что нас оскорбили, наши мужья вбежали в комнату. Они так развеселились над тем, что их выставили вон, а этого милого пастушка (как они выразились) допустили к нашему туалету, что меня это задело, и я весьма сдержанно отнеслась к их подшучиванию; с тех пор он всегда называет меня ханжой, а я иногда делаю именно такой вид, чтобы сдержать излишне вольные проявления его веселости, к каким склонны в этой стране. Мне кажется, я слышу Ваше восклицание: «А точно ли этот мужчина спал?» Я-то думаю — да, по крайней мере вид у него был до того бестолковый, что никакой разницы не было. Это письмо являет собой истинный образчик сплетничанья и, следовательно, соответствует полученному мною званию. Ибо хотя миновало три месяца, с тех пор как я разрешилась от бремени, я еще не покидала моей комнаты; но так как настроение у меня доброе, надеюсь, что силы ко мне скоро вернутся. Хотя, скажу Вам по секрету, поскольку это со мной впервые, я бы ужасно напугалась, если бы обнаружила, что снова нахожусь в таком положении. На другой день после моего разрешения от бремени один русский дворянин пришел навестить м-ра Р. и настоял на том, чтобы повидать меня. Он на минуту зашел в комнату, поздравил меня и дал мне дукат; он не мог этого не сделать, так как русские верят, что в противном случае либо женщина, либо ребенок умрет. Это могло бы развлечь меня, если бы тогда я не была до смерти обессилена. Но я и вправду устала; Вы, должно быть, тоже. Так что прощайте и проч.

ПИСЬМО XVI

Петербург, 1733.

Мадам,

теперь я намерена поведать Вам любопытные истории о турках, татарах и китайцах, поскольку здесь присутствуют послы, прибывшие из всех этих мест. Турок говорит по-французски и посещает всех других министров, что не разрешалось до этого никому из его страны. Но он заявил: если двор вздумает воспрепятствовать этому, то может не сомневаться в том, что точно так же поступят с русским министром в Константинополе. Не-

Стр. 213

давно он обедал у нас и пил вино, когда отослали его слуг. Часть общества пила за здоровье знаменитой парижской красавицы; турок от всего сердца сказал: «Саг elle est fort de mes amies»[v]. У него прекрасная фигура, он имеет большую свиту — и все очень хорошо одеты, — а в разговоре его чувствуется живое остроумие француза.

Татары выглядят странно; лица их почти совершенно плоские, в чем более плоско лицо, тем красивее оно считается. Здесь находится один их татарских князей со своей женой и детьми; он прибыл, чтобы отдаться под покровительство ее величества от притеснений некоторых своих соседей. Татары — магометане и очень неприветливы (mean). Они действительно едят конину: я видела, как в их дом вносили сразу три или четыре лошадиных туши для пропитания.

Что касается внешности китайцев, то на своих картинах они изображают себя очень похоже. В тот день, когда им давали аудиенцию (она была утром), при дворе был бал. Когда он начался, китайцев вместе с переводчиком ввели в залу; казалось, они наблюдают за всем с видом любознательных, а не несведущих людей. Ее величество спросила первого из них (а их трое), какую из присутствующих здесь женщин он считает самой хорошенькой. Он сказал: «В звездную ночь трудно было бы сказать» какая звезда самая яркая», но заметив, что она ожидает от него определенного ответа, поклонился принцессе Елизавете: среди такого множества прекрасных женщин он считает самой красивой ее, и если бы у нее не были такие большие глаза, никто не мог бы остаться в живых, увидев ее. Следовательно, в каждой стране свои представления о красоте; по нашим понятиям, у принцессы удивительно прекрасные глаза. Ее величество попросила китайца назвать все, что они видели отличного от обычаев их страны, что им показалось самым непривычным. Китаец ответил: «Женщина на троне». Вскоре затем их пригласили на придворный маскарад и спросили, не кажется ли им маскарад странным. Они ответили: «Нет, поскольку для нас всё — маскарад». Китайцев представили всем иностранным министрам и сообщили, от каких государей те прибыли. Подойдя к м-ру Р., они сказали: «Мы знаем англичан, так как несколько их есть в нашей стране» и называли м-ра Р. братом. Недавно мы с мужем прогуливались в саду летнего дворца, и китайцев привели осмат-

Стр. 214

ривать сады. При встрече они обняли мужа, а один из них открыл маленький кошелек, висевший у него на боку, и дал мне кусочек чего-то черного, что выглядело как японская земля {Japanese earth), но оказалось экстрактом низкосортного китайского чая. М-ру Р они сказали: «Мы считали англичан более благоразумными, ибо полагали, что они не позволяют своим женам выходить и пользоваться свободой, но рады повидать Вашу супругу, так как никогда раньше не видели англичанок и знаем, что сердце Вашей супруги должно быть исполнено любви и мужества, чтобы решиться так далеко уехать за кем бы то ни было из своей страны».

Вскоре ожидают посла из Персия, и если мне удастся перенять часть манер от каждого из этих разных людей, великолепную же личность буду я представлять собой, когда мы будем иметь удовольствие встретиться. Но ни один из них не удивил меня больше, чем польский министр[vi].

При своем первом визите к нам он подбежал ко мне столь стремительно, что я испугалась, как бы он не выбил мне зубы, поскольку подумала, что он собирается меня поцеловать. Но он резко остановился и склонился так низко, что я от неожиданности обеими руками прижала юбки к ногам, и мы оба очень смутились, а так как м-р Р. выдал меня, все развеселились.

Я бы хотела чем-нибудь возбудить Ваше любопытство настолько, чтобы Вы приехали сюда на месяц; но Ваши страхи сильнее Вашего любопытства, и я могу лишь таким образом уверить Вас в том, что остаюсь и прочие.

ПИСЬМО XVII

Петербург, 1734.

Мадам,

благодарю Вас за узоры для вышивания; они очень хорошо выполнены, и я прекрасно понимаю наставления, как накладывать тень, чтобы колонны выглядели как будто с желобками. Понимаю Ваше удивление, вызванное тем, что я собираюсь взяться за такую огромную работу. Однако хотя я и очень люблю рукодельничать (это было счастьем для меня, ибо скрашивало много часов одиночества), я бы не рискнула взяться за столь большую вышивку: узоры нужны графине Бирон, у которой много работниц, чтобы заняться ею. Она большая любительни-

Стр. 215

ца вышивания и, услышав, что у меня есть несколько вышивок моей собственной работы, пожелала увидеть их. Она посылает за мной два или три раза в неделю, чтобы поработать. В этом есть две стороны, доставляющие мне удовольствие. Во-первых, при том положении, которое занимает м-р Р., это может быть ему полезно, а во-вторых, благодаря этому я вижу царицу в такой обстановке, как было бы невозможно при любых иных обстоятельствах, поскольку она всегда приходит в комнату, где мы вышиваем. Так как апартаменты ее соединены с апартаментами графини, она выходит и входит по нескольку раз за вечер, и при ее появлении мы не встаем. Иногда она подсаживается к общим пяльцам и работает вместе с нами. Она задает мне много вопросов об Англии, особенно о королеве. Она говорит, что имеет столь горячее желание повидать королеву, что встретилась бы с нею на полпути. Ей, кажется, нравится, когда я пытаюсь говорить с нею по-русски, и она настолько снисходительна ко мне, что помогает преодолевать затруднения, которые случаются то и дело: ведь я говорю очень плохо; но я понимаю большую часть разговоров, и мне доставляет огромное удовольствие видеть столько человеколюбия в особе, обладающей такой деспотической властью.

В комнате вместе с нею обычно присутствует пять или шесть дам и один или двое кавалеров, ведущих дружескую беседу. В этой беседе она участвует как равная; она неизменно сохраняет свое достоинство, но держится так, что избавляет нас от постоянного благоговейного трепета. Мне часто доводилось видеть, как ее до слез трогали грустные истории, и она выказывает такой неподдельный ужас перед любым свидетельством жестокости, что ее душа, мне кажется, исполнена самых прекрасных качеств, какие я когда-либо в ком-либо наблюдала. Это представляется особым знаком небесного благоволения, если помнить о том, какова ее власть. Говори я о частном лице, я бы сказала скорее, что в ней более здравого смысла, нежели ума, хотя она способна иногда произнести короткую насмешливую фразу, поистине остроумную, но всегда смягченную таким добродушием, что никогда не обижает. Она очень отважна и презирает страхи, будь то реальные или мнимые, ей чуждо какое бы то ни было притворство. У нее прекрасный голос, и она говорит очень внятно.

Я часто размышляла над тем, почему все с таким любопытством стремятся узнать характер монархов, ведь

Стр. 216

он почти не имеет значения ни для кого, кроме их собственных подданных; действия суверенов не касаются никаких других частных лиц, и даже если бы их поступки в вещах обыденных и были столь блестящими, то они скрыты от всех, за исключением такого узкого круга людей, что могут иметь лишь небольшое значение. Однако все мы проявляем это любопытство.

Вскоре, насколько мне известно, мне представится возможность рассказать Вам о других краях и предметах, и не пугайтесь, если получите письмо из армии. Я недостаточно спокойна, чтобы дать Вам объяснения на сей счет, но это сделает мой брат. Примите уверения в том, что неизменно остаюсь и прочие.

ПИСЬМО XVIII

Петербург, 1734.

Мадам,

я совершенно убеждена, что Ваша душа обладает всеми необходимыми качествами для дружбы, но я точно так же убеждаюсь, что она не создана для любви, иначе Вы бы не удивлялись моему решению последовать в армию за м-ром Р., если ему придется ехать[vii]. Я предвижу все неудобства, которые Вы, руководствуясь Вашими дружескими чувствами, расписали в столь сильном свете. К тому же, поскольку я не обладаю Вашей твердостью, мой слабый ум и дурные предчувствия удваивают каждую опасность и невзгоды, а так как я замужем, то о моем состоянии Вы можете только догадываться. Но даже будь я уверена, что все те ужасные события, которые нарисовали Ваша дружба и мои страхи, произойдут на самом деле, мне будет легко разделить их с ним, если он обязан ехать; и хотя его бережное отношение не позволит ему просить меня об этом, все же сознание того, что мое присутствие будет ему приятно, помогло бы мне скорее вынести все, чем не удовлетворить его желание, которое он выражает лишь своим восхищением; и поскольку я тверда в своем решении, оставляю этот предмет, а там будет видно. Теперь перехожу на стиль, более способный развлечь.

Недавно у нас было празднование дня рождения, которое (хотя и случается каждый год) доставило больше развлечений, чем обычно бывает во время праздников такого рода. Его отмечали в новом, только что законченном зале, который значительно просторнее зала Св. Ге-

Стр. 217

оргия в Виндзоре. Хотя день был очень холодным, в зале было тепло от печей, и он был украшен цветущими померанцевыми деревьями и миртами. Они были расставлены рядами и образовывали аллеи с каждой стороны зала, оставляя в середине место для танцующих. Аллеи по сторонам зала давали возможность обществу посидеть иногда, так как закрывали от государыни. Красота, благоухание и тепло этой вновь устроенной рощи в то время, когда за окнами не видно ничего, кроме льда и снега, казались волшебством и наполняли мою душу приятными мечтаниями. В смежных комнатах обществу предлагали кофе, чай, другие напитки и закуски, а когда мы вернулись в зал, музыка и танцы в одной его части и аллеи, полные красавиц и кавалеров в пышных по случаю дня рождения нарядах, вместо аркадийских пастухов и нимф, заставляли меня вообразить, что нахожусь в сказочной стране, и пьеса Шекспира «Сон в летнюю ночь» весь вечер не шла у меня из головы. На какие поэтические образы вдохновило бы Вас это зрелище! Но этим талантом обладаете только Вы, и никто не способен думать или писать подобно Вам.

У меня теперь есть небольшой дом за городом, который доставляет мне огромное удовольствие, ибо здесь мы отдыхаем от напряжения, всегда сопутствующего пребыванию при дворе, и от общества, вернее, от людей, от встреч с которыми не можем уклониться в городе. Есть одна английская семья, с которой м-р Р. очень подружился — я говорю «подружился», так как это два брата; в Англии их беседы и взгляды заставили бы людей искать знакомства с ними. Они часто ездят с нами за город. Дом выстроен из дерева, в нем только маленький зал, две гостиные по одну сторону от него, кухня и службы — по другую я четыре спальни и кабинеты на втором этаже. Дом стоит на возвышенности, травянистый склон которой ведет на прекрасный луг, кончающийся у моря. Позади на много миль тянется березовый и еловый лес. Вокруг нет ничего обустроенного или возделанного, ибо ненадежность погоды в здешнем крае сделала бы расходы на это смешными, и насколько дом выглядит сельским снаружи, настолько он прост и внутри. На столы подается дельфтский фаянс, постельное белье — из белого миткаля, плетеные стулья и остальное в том же духе. В одной гостиной — книги и карты. Они да еще моя пяльцы с вышивкой — это единственное, что отличает наш дом от фермы. Здесь мы с большой приятностью проводим три дня

Стр. 218

в неделю. М-р Р. читает мне, а я рукодельничаю; наши коровы, овцы и домашняя птица пасутся вокруг: они настолько ручные, что подходят к самым окнам. Будь такое прибежище поближе к Вам, чтобы у меня была подруга, как у мужа есть двое друзей, как бы я презирала все великолепие! А покамест он дает мне и доверительность дружбы, и нежность любви. И если небо сохранит этого друга и возлюбленного, я буду счастлива во всех превратностях судьбы и остаюсь искренне и прочие.

ПИСЬМО XIX

Петербург, 1734.

Мадам,

кажется, Вы так рады услышать, что мне не придется тащить ранец и следовать за армией, что воображаете, будто мое настроение должно быть лучше обычного, иначе Вы бы не настаивали на подробной описании празднеств по случаю взятия Данцига по прошествии столь долгого времени. Сейчас очень холодно, а тогда погода была очень жаркая, поэтому увеселения происходили в саду летнего дворца. Дамы были одеты в наряды, состоявшие из белого лифа из тонкой накрахмаленной кисеи с серебряными цветами; и пикейные юбки различных цветов, по вкусу каждой. Меня позабавило, как некий джентльмен описал одну даму; когда я не поняла, кого он имеет в виду, он сказал: «Cellala avec le cotillon rouge» [«Вон та, в красной юбке»][viii]. Прически были только из собственных волос, коротко подстриженных и завитых крупными естественными локонами, на голове — венки из цветов.

Императрица и императорское семейство обедали в гроте, обращенном к длинной аллее, которая заканчивалась фонтаном и была обрамлена высокими голландскими вязами. По всей длине аллеи тянулся длинный стол, одним концам упиравшийся в стол императрицы в гроте. Над этим длинным столом был навес из зеленого шелка, поддерживаемый витыми колоннами, которые снизу доверху были украшены сплетенными живыми цветами. Между этими колоннами вдоль всего стола с каждой стороны в нишах живой изгороди были устроены буфеты:

Стр. 219

на одном — столовая посуда, на другом — фарфор. Дам для кавалеров определял жребий, и соответственно этому пары сидели за столом, так что мужчины и женщины чередовались. За столом сидело триста человек, и для каждой перемены требовалось шестьсот тарелок, а перемен было две и десерт. После обеда общество, разбившись на группы, развлекалось в саду до вечерней прохлады, когда сад чудесно осветился, и под тем же навесом, где мы обедали, начался бал. Иллюминированные витые колонны выглядели очень мило. Музыканты помещались за высокой живой изгородью, так что создавалось впечатление, будто музыка звучала благодаря божественности самого этого места. Когда начался бал, ввели французских офицеров, взятых в плен при Данциге. Признаюсь, я посчитала это столь жестоким, что подошла поближе, дабы понаблюдать за их поведением в такой затруднительной ситуации. Их командир, граф де ла Мот,— видный мужчина примерно пятидесяти пяти лет, был серьезен и держался с мужественным достоинством. Было заметно, что в душе он чувствует свой позор и презирает это оскорбление. После того как все они поцеловали руку ее величества, она обратилась к этому командиру, сказав, что он, должно быть, удивлен выбором времени, когда она решила допустить их к себе, но его соотечественники столь дурно обошлись с ее подданными, имевшими несчастье попасть в плен к французам, что теперь в ее власти отомстить им, однако она не намерена мстить более ничем, помимо этого унижения. Поскольку же французы — люди благовоспитанные, она надеется, что прелести некоторых дам смогут сгладить даже его. Затем императрица обратилась к нескольким дамам, которые, как ей было известно, говорили по-французски, с пожеланием постараться помочь этим джентльменам не чувствовать себя пленниками по крайней мере в этот вечер. И в ее присутствии они под честное слово были при своих шпагах. Из-за своего любопытства я оказалась поблизости от нее, и она обратилась ко мне первой, так что мне выпало развлекать первого из них. Он, следуя обычаям вежливости своей страны, сказал ей с поклоном, что ее величество нашла способ завоевать их дважды, ибо (он надеется) месье Миних отдаст им справедливость, признав, что, несмотря на его храбрость, они не добровольно сдались ему; теперь же их сердца с удовольствием подчиняются этим очаровательным победительницам.

Поскольку я еще была слаба, то была рада, что возраст

Стр. 220

моего собеседника не позволил ему танцевать. Поэтому вечер прошел в разговорах, в которых он выказал здравомыслие, учтивость и много живости; в то же время его речь изобиловала высокопарными выражениями, столь свойственными его народу, особенно в разговоре с женщинами. Он выразил большое удивление пышностью и изысканностью здешнего двора. И действительно, с французами обращаются очень обходительно, для поездок по городу им предоставлены дворцовые экипажи и им показывают все, что обычно показывают иностранцам. Я испросила отпуск для него и стольких его товарищей, сколько он сочтет удобным, чтобы отобедать со мной. Он привел четверых из двенадцати, находящихся в этом городе. Но, полагаю, теперь Вы уже желаете, чтобы я оставила французов и на чистом английском языке попрощалась с Вами. _Е

ПИСЬМО XX

Петербург, 1735.

Мадам,

Вас обуревает такое любопытство, что Вы ведете нечестную игру. Не тяжко ли переносить, что мне, в свою очередь, не позволено задавать вопросов? И, без сомнения, проведай Вы, что я была допущена на прием к турецкому султану (Great Turk), вы ожидали бы от меня рассказа о происходившем там. Вы узнаёте, что я часто бываю у принцессы Елизаветы и что она удостоила меня своим посещением, и восклицаете: «Умна ли она? Есть ли в ней величие души? Как она мирится с тем, что на троне — другая?» Вы полагаете, на все эти вопросы ответить легко. Но я не обладаю Вашей проницательностью. Она оказывает мне честь, часто принимая меня, а иногда посылает за мной. Сказать по правде, я почитаю ее и в душе восхищаюсь ею и, таким образом, посещаю ее из удовольствия, а не по обязанности. Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение — притворство. Она кажется естественной; я говорю «кажется», ибо кому ведомо чужое сердце? Короче, она — милое создание, и хотя я нахожу, что трон занят очень достойной

Стр. 221

персоной, все же не могу не жалеть, чтобы принцесса стала по крайней мере преемницей.

Принцесса Анна, на которую смотрят как на предполагаемую наследницу, находится сейчас в том возрасте, с которым можно связывать ожидания, особенно учитывая полученное ею превосходное воспитание. Но она не обладает ни красотой, ни грацией, а ум ее еще не проявил никаких блестящих качеств. Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность. Это entre nous[ix], Вы ведь не учитываете, что за удовлетворение Вашего любопытства я могу пойти на виселицу и во избежание риска не осмелюсь отправить это письмо почтой.

Мне довелось в продолжение нескольких дней беседовать с одной шведской дамой, которая попала в плен к татарам, прожила среди них восемнадцать лет и только теперь вернулась. Ее история, которую я услышала из ее собственных уст, такова. Она была женой шведского капитана, русские взяли ее в плен вместе с мужем и отправили с еще несколькими в Сибирь. По дороге на них напал отряд калмыцких татар, и пленники сражались вместе со своими охранниками, чтобы избежать второго плена. В стычке муж дамы был убит, а оставшиеся в живых схвачены. Захватившие их поделили свою добычу и разлучили пленников. Она и один русский, говоривший по-калмыцки, были уведены двумя татарами. Одному из них она так понравилась, что он решил склонить ее к любви и заставил русского быть переводчиком. Не добившись своего страстными мольбами, он попытался применить силу. Она наконец зубами вырвала у него из груди кусок мяса, за что он прибил бы ее, если бы не был остановлен своим товарищем.

Через несколько дней они прибыли к шатру хана, или короля, где этот второй татарин высмеял своего товарища за его приключение с пленницей. Хан велел привести ее и русского переводчика и спросил ее, почему она отказала в благосклонности этому мужчине. Хан, казалось, подивился тонкости ее чувств в отношении выбора возлюбленного, но сказал, что поскольку таков обычай ее страны, то никто не смеет принуждать ее или досаждать ей, и отдал ее одной из своих жен (у него их было две). Та спросила,

Стр. 222

умеет ли она рукодельничать, и дама показала ей кошелек, который сама вышила. Жене хана это чрезвычайно понравилось, она предоставила даме работать иглой и относилась к ней с большой добротой. Татары давали ей всевозможное мясо, и их забавляло, что она его готовит, поскольку сами они едят любое мясо сырым. Судьба занесла в это же место еще одного пленника из ее страны. Он научил татар нескольким полезным ремеслам и наконец отлил пушку, оказав этим такую большую услугу (татары тогда воевали с китайцами), что его отпустили на волю. По его просьбе отпустили и даму. Здесь они поженились и готовятся ехать в Швецию. Поскольку Вы любите новизну, как бы Вам понравилась поездка в гости к этому хану, который кажется мне замечательным парнем? Покидаю Вас, чтобы Вы поразмыслили над этим, и остаюсь и проч.

ПИСЬМО XXI

Петербург, 1735.

Мадам,

теперь посылаю Вам книгу, содержащую историю всех различных татарских народов, которая удовлетворит Вашу любознательность лучше, чем я, ибо я знаю о них мало, а книгу не читала. Я однажды писала Вам о татарском князе и его семье, прибывших искать покровительства. Они перешли в христианство, и публичное крещение состоялось при дворе. Поскольку я однажды описывала церемонию крещения у русских, Вам может показаться странным, что это делалось прилюдно, но усердие и суеверие заводят далеко. Я не заметила, чтобы это смутило кого-либо из обращаемых (среди которых были две женщины) или из зрителей. Они, должно быть, подумали, что во мне много ханжества и мало веры, потому что я ушла во время церемонии. Но я не могла не думать, что под взглядами такого многочисленного собрания по крайней мере дамам не мешало бы иметь на себе какую-нибудь еще одежду помимо одежд добродетели.

Чтобы не вызывать больше упреков в том, будто я никогда не сообщаю Вам ничего, кроме того, о чем Вы прямо спрашиваете, намерена описать Вам русские похороны, как уже описала крестины и свадьбу. Единственные похороны, которые я видела, были похороны младшей дочери князя Меншикова, возвращенной вместе с братом

Стр. 223

из ссылки нынешней императрицей и выданной ею замуж за графа Густава Бирона, младшего брата герцога Курляндского Она умерла от родов и была похоронена с большой пышностью[x]. Посидев какое-то время, все собравшиеся перешли в комнату, где находилось тело усопшей. Гроб был открыт. Она лежала в нижнем белье, поскольку умерла в такое время (иначе, как мне сказали, она была бы полностью одета): ночная рубашка из серебряной ткани, подвязанная розовой лентой, на голове — чепец, отделанный тонкими кружевами, и маленькая корона княжны Римской империи. Вокруг головы по лбу была повязана лента с вышитым на ней именем ее и возрастом. На левой руке у нее лежал завернутый в серебряную ткань ребенок, который умер через несколько минут после рождения. В правой руке ее был бумажный свиток — свидетельство ее духовника Св. Петру Когда все общество собралось в комнате, с нею пришли проститься слуги; низшие слуги были первыми. Все они целовали ей руку и целовали ребенка, просили простить им их проступки и подняли кошмарный, невообразимый шум: они вопили, а не плакали. Затем с нею прощались ее знакомые, с тем различием, что они целовали ее в лицо, и тоже подняли ужасный шум, но не такой жуткий, как предыдущие. Потом подходили ее родственники, первыми самые дальние. Когда подошел ее брат, я даже было подумала, что он вытащит ее из гроба. Но самую трогательную картину представляло прощание мужа, который просил избавить его от этой гнетущей церемонии, но его брат полагал, что следует подчиниться русскому обычаю, чтобы его как иностранца не обвинили в презрении к ним. Два джентльмена помогли мужу прийти из его апартаментов, и им действительно приходилось поддерживать его, а не просто показывать это. На его лице читалась истинная скорбь, но скорбь молчаливая. Подойдя к дверям комнаты, где лежала покойница, он остановился и попросил подать ему настойку оленьего рога; выпив ее и, казалось, собравшись с силами, он приблизился к гробу и упал в обморок. После того как его вынесли из комнаты и привели в чувство, гроб снесли вниз и поставили на открытую колесницу, за которой последовал длинный поезд карет и гвардейский конвой, так как она была женой военачальника. Для погребения тело отвезли в монастырь Св. Александра, и хотя крышка гроба была закрыта, пока ехали по улицам, в церкви ее снова сняли, и та же церемония прощания повторилась сызнова, но без мужа: его

Стр. 224

увезли домой, ибо он вторично лишился чувств, едва открыли гроб[xi]. Остальная часть церемонии очень похожа на римско-католическую. После погребения все вернулись в дом на большой обед, который скорее походил на пир, чем на тризну, поскольку все, казалось, позабыли свое горе. Но воздержитесь от ехидной улыбки, которую я воображаю на Вашем лице, потому что муж не появился и, я полагаю, действительно скорбит, ибо очень любил ее, что всегда было видно по его отношению к ней, когда она была жива, а это является более убедительным свидетельством искренности, чем стенания после ее смерти.

Если мое письмо приведет Вас в грустное расположение духа и в это время Вас навестит м-р Б., он рассердится на меня, что я дала Вам повод быть печальной. Но я надеюсь, Вы не сообщите ему причину, ведь Вы так долго приучали его подчиняться Вашей воле, не узнавая мотивов Ваших действий. Я и впрямь настоятельно прошу Вас не показывать никому моих писем, ибо подруге можно написать все, но женские наблюдения так смешны, что никто другой не должен их знать, поэтому будьте верны Вашей, и проч.

ПИСЬМО XXII

Петербург, 1735.

Мадам,

представление, которое сложилось у Вас о графе Минихе, совершенно неверно. Вы говорите, что представляете его себе стариком, облику которого присуща вся грубость побывавшего в переделках солдата. Но ему сейчас что-нибудь пятьдесят четыре или пятьдесят пять лет, у него красивое лицо, очень белая кожа, он высок и строен, и все его движения мягки и изящны. Он хорошо танцует, от всех его поступков веет молодостью, с дамами он ведет себя как один из самых галантных кавалеров этого двора, и, находясь среди представительниц нашего пола, излучает веселость и нежность, которые мне очень неприятны, ибо притворны. Потому что, хотя ему и присущи все эти добрые качества, в нем все же есть немецкая чопорность, и видеть, как человек такого склада пытается усвоить манеры петиметра,— все равно что видеть резвящуюся корову. Если бы Вам случилось быть в обществе этого человека, который, судя по газетам, уничтожил тысячи и десятки тысяч людей, как были бы Вы удивлены, уви-

Стр. 225

дев, что он внимает Вам с томным взором, потом внезапно хватает Вашу руку и с восторгом целует ее! Но насколько более Вы были бы удивлены, обнаружив, что он полагает обязательным вести себя так со всеми женщинами. В остальном, что касается его характера, то как солдат он предприимчив и скор, а так как в его поспешных действиях ему часто сопутствовала удача, он теперь полюбил их и не принимает во внимание, сколь многих приносит в жертву своему честолюбию; правда, я полагаю, что многое из этого — скорее простые россказни. Я бы считала, что его любимым военным приемом должно быть нападение из засады, ибо искренность — качество, с которым он, по-моему не знаком. Если бы друг спросил меня, что я думаю о графе на самом деле, то я вслед за Отвеем сказала бы:

Ему не доверяй; он от природы лжив, Жесток, хитер, коварен, переменчив.

Я имею в виду его характер не только в любви, но в дружбе, и смею утверждать: всякий, кто доверился ему, почувствует на себе справедливость моих слов. В настоящее время он в моде и стоит сразу после герцога Курляндского; теперь, в отсутствие принца Гессен-Гомбургского, у графа Миниха нет конкурентов среди любимцев. Принц же за интриги отправлен на два или три года командовать войсками куда-то далеко от столицы, но не в такое место, где он мог бы какими-либо своими действиями произвести впечатление. Характеры принца и графа настолько различны, что не удивительно, если они не могут поладить. Принц — истинный солдат и всем обличьем, и по всем своим поступкам, но при этом человеколюбив, хорошо воспитан, приветлив, и в нем есть грубоватая искренность. Будучи здесь, он редко обедал или ужинал, не пригласив гостей, а общество было смешанное в том, что касается чинов, по преимуществу мужское; обычно присутствовало несколько дам, с которыми он был непритворно учтив. При дворе его ранг обязывал его танцевать, что он делает довольно-таки по-солдатски и сам весьма добродушно подшучивает над недостатком приятности в своих манерах. Подчиненные его обожают, и он всеми любим и ценим. Он крупного сложения и красив,— но Вы, право, заставляете заниматься тем, чего я боюсь. Потому что просить меня описывать страну, характеризовать людей так же нелепо, как советоваться с государственным министром о покрое платья. Следовательно, хотя я и опи-

Стр. 226

сываю Вам все, как оно представляется моему слабому разуму, не удивляйтесь, найдя мои суждения неверными. Но если Вы, по своей снисходительности, находите развлечение в моих излияниях, это чрезвычайно льстит самолюбию Вашей, и прочие.

ПИСЬМО XXIII

Петербург, 1735.

Мадам,

я очень сожалею, что Вы в разговоре с леди С. упомянули о нашей переписке, ибо это повлекло за собой требование от *** вникнуть в раздоры между двумя дамами; я и подумать не могла, что эти раздоры будут иметь какое-либо иное следствие, помимо возможности для двора повеселиться на их счет. И когда друзья мадам Л. написали ей об этой ссоре, они, осмелюсь сказать, вовсе не предполагали, что она расскажет о ней, по крайней мере в таком месте. Чтобы ввести Вас в курс дела, необходимо сообщить Вам об этих дамах все, начиная с их происхождения. Сейчас они занимают в обществе равное положение: обе — жены иностранных министров при этом дворе. Одна из них — дочь французского генерала, бежавшего и, когда она родилась, состоявшего на иностранной службе. Предметом ее первой благосклонности был человек самого высокого положения, и спустя некоторое время он выдал ее замуж за ее нынешнего мужа и предоставил ему его нынешний пост.

Другая — дочь торговца из Гамбурга и, будучи единственным ребенком, вышла замуж за графа, который столь же нуждался в деньгах, сколь она — в титуле. Она была совершенно незнакома с манерами, принятыми при дворе, когда впервые появилась здесь, и первая дама, выросшая при дворе, оказывала ей всяческую поддержку и помощь. Но поскольку дружба двух красавиц редко длится долго, то же самое произошло и в этом случае. Каждая из них считала, что имеет право на все сердца, обе столь явно желали иметь наибольшее число обожателей, что к каждой стороне вскоре примкнуло по нескольку кавалеров. Это, как обычно бывает в таких случаях, вскоре возбудило в каждой из них зависть, которая поначалу проявилась в холодности, а затем в легких колкостях и обоюдных насмешках. Наконец однажды на приеме среди большого общества, где также присутствовал госпо-

Стр. 227

дин, которого помышляла покорить каждая из них, ссора разгорелась настолько, что графиня, не сдержавшись, произнесла несколько очень резких слов, на которые другая отвечала так холодно и презрительно, что достигла цели, совсем разгневав соперницу. Та только и могла сказать: «В каком странном мире мы живем». Первая ответила очень спокойно: «Весьма справедливо, мадам; мир странен, и стал таким с тех пор, как дрейеры возомнили себя дукатами». Услышав это, бедная графиня залилась слезами и выбежала из-за стола. Полагаю, Вы будете в таком же недоумении — в чем же, собственно, заключается колкость,— в каком пребывала и я, покуда не скажу Вам, что девичья фамилия графини — Дрейер и что мелкая монета достоинством в полфартинга называется в Гамбурге дрейером. Этот выпад привел к открытой войне, которая зашла так далеко, что сторонники каждой из дам везде, и даже при дворе, появлялись в любимом цвете той красавицы, которой повиновались, и их называли «серым» и «красным полком». После того как дамы выставили себя в таком свете и развлекли всех, бедная графиня так быстро сдала позиции, что прекратила борьбу. По правде говоря, она не должна была и начинать ее, ибо не умела сдерживать свою досаду, тогда как другая была спокойна и ее ничем нельзя было пронять; следовательно, у нее доставало самообладания произносить самые большие колкости с видимым добродушием, сохраняя безукоризненные манеры. Действительно, она обладает таким быстрым умом, одновременно и добрым и злым, какого я до сих пор не наблюдала ни в одном человеке, и уже одно то, как она вела себя в этой смешной ссоре, доставило ей много обожателей, чего она и добивалась. Если бы я не боялась Вашей суровости, то сказала бы, что люблю ее, но, надеюсь, Вы простите меня и решите, что нет ничего плохого в том, чтобы наслаждаться приятной беседой, не разбирая поведение человека.

Итак, я, как могла, постаралась изложить Вам эту глупую историю, которую, с точки зрения хорошего тона, передавать непростительно, разве только по приказу. Я настолько отупела из-за необходимости так долго судачить об этом скандале, что не могу ничего добавить, кроме простой истины, которую всегда повторяю с той же радостью, с какой Вы, надеюсь, ее воспринимаете,— а именно, что я остаюсь, и проч.

Стр. 228

ПИСЬМО XXIV

Петербург, 1735.

Мадам,

Вы заставляете меня почти бояться вскрывать Ваши письма, ибо я там снова могу увидеть приказание не отвечать Вам на то, что Вы пишете, а рассказывать о том, что я наблюдаю здесь. Вы говорите, что сообщаете мне все, происходящее с моими друзьями в Англии, а следовательно, мне нет надобности задавать вопросы. Между тем я поймала Вас на недобросовестности, как покажет Вам прилагаемое письмо: Вы никогда не поминали мне о юношеском неблагоразумии этой бедной девочки. Если она излагает события непредвзято, то, думаю, с нею плохо обращаются. Даже если она совершила ошибку, выйдя замуж за этого человека, то сейчас, когда она уже его жена, как можно винить ее в том, что она скрывает недостатки мужа или, по возможности, не замечает их? Поскольку она твердо уверена в Вашем влиянии на ее тетушку и в том, что Вы помогли бы ей, знай Вы ее обстоятельства, я послала Вам ее собственный рассказ об этом, ибо была бы несправедлива к ней, если бы стала излагать его в своем пересказе. Я сообщила ей, что поступила именно таким образом, и, полагаю, она нанесет Вам визит. Боюсь, однако, что суждения ее не столь глубоки, сколь живы выражения, а Вы не делаете скидки на горячность. «Благоразумие,— говорите Вы,— должно руководить всеми нашими поступками», и хотели бы в каждом видеть это желательное качество в столь раннем возрасте, в каком оно было уже присуще Вам. Но Вы найдете мало тому примеров, и если в этом случае Вы и откажетесь от Вашей обычной суровости, сомневаюсь, что Вам удастся убедить ее тетушку, поскольку, мне кажется, она больше сердится на то, что девушка посмела не посчитаться с нею, чем опасается возможных дурных последствий.

Это юное существо было оставлено на попечение тетушки и принуждено слушаться ее, и малейшее стремление к независимости, по-видимому, задевало теткину гордость, а когда эта страсть разгорается, любые увещевания лишь подогревают ее. Если бы я считала тетку способной на действительную озабоченность счастьем племянницы, я бы питала какие-то надежды; но знаете, я никогда не могла заподозрить в этой даме никаких признаков мягкости. Я бы хотела обмануться. Жалею эту юную бедняжку, которой с малых лет так нещадно потака-

Стр. 229

ли, что она не терпела ни малейшего возражения, и внезапный переход от этого баловства к строгой суровости в те лета, когда детский ум еще не способен заглянуть далее настоящей минуты, и должен был привести к тем результатам, к которым привел. Но мне нет нужды обсуждать с Вами это дело: Вы, я знаю, рассудите его правильно и по-доброму.

Что касается любопытства м-ра М., мол, была ли я в русской бане, оно не заслуживает ответа, а вызывает лишь презрение к людям с таким складом ума, которые, сказав непристойность, думают, что произнесли остроту.

Жаль, что Вы находите нужным извиняться, рекомендуя мне кого-либо из Ваших друзей. М-р Р, желает, чтобы я уверила Вас в том, что он, употребив все свое влияние, выхлопочет Вашему другу место и повышение. Легкая простуда помешала ему быть вчера при дворе. Поэтому я представила молодого героя фельдмаршалу — ему первому представляют всех военных. Фельдмаршал отнесся к юноше благожелательно и представил ее величеству. Она сказала, что он «милый мальчик и его надо принять на службу», но добавила, что «ему понадобятся помочи, если вскоре доведется участвовать в деле». Я сказала фельдмаршалу, что мальчик решителен и честолюбив; тот с улыбкой ответил: «Это по нему видно». Я бы хотела, чтобы Вы нашли способ сделать так, чтобы его внешность соответствовала зрелости его ума и боевому духу, ибо м-ру Р. и мне пришлось снести немало насмешек по поводу немужественной наружности «моего героя», как его называют; но поскольку его нужно устроить на службу, то неважно, какими средствами. Теперь же, подозреваю, Вы в совершенной тоске от глупости Вашей, и проч.

Оцифровка - Владимир Шульзингер, 2004
вычитка -  Константин Дегтярев, 2004

Текст приводится по изданию: 
«Безвременье и временщики: воспоминания об эпохе дворцовых переворотов (1720-1760 гг.)» 
Подготовка текста, вступительная статья, комментарии Е. Анисимова. 
Л., «Художественная литература», 1991
© Е. Анисимов. Подготовка текста, вступительная статья, комментарии, 1991
© Н. Г. Беспятых. Перевод, 1991.
© «Художественная литература», 1991