Франсиско де Миранда. Путешествие по Российской империи

12 июля. Узнал,что вчера вечером императрица прибыла в Царское Село, а князь Потемкин туда не приехал. Обедал с господином Бецким, поблагодарил его за заботу обо мне. После обеда отправился с визитами к Кобенцлю и Сегюру, но их не оказалось дома, а у Фицгерберта к обеду было так много приглашенных, что я даже не стал заходить. Д-ра Роджерсона тоже не застал, но тут же столкнулся с ним на улице, мы немного поболтали, однако соображения вежливости заставили меня вскоре распрощаться.

Посетил Андерсона и Маубри, выпил с ними чаю и проговорил до девяти, после чего отправился к д-ру Гатри[i]. Мы долго беседовали о литературе, рассматривали чье-то весьма занятное сочинение о любви, предложенное нам женою д-ра Гатри и гостившей у них молодой француженкой. Доктор дал мне труд Джона Говарда, с коим я познакомился на острове Занте[ii], о больницах и тюрьмах, и я с большим удовольствием начал его читать, не уставая восхищаться этим истинным героем, который с терпением и

энтузиазмом трудился на избранном им поприще. Домой вернулся в полночь.

13 (7) июля. Господин Бецкой сообщил, что меня ждут в Обществе благородных девиц. Я быстро оделся и поехал туда. Прибыл в половине одиннадцатого, меня уже ожидали. Встречали меня начальница, госпожа Манактина, необыкновенно красивая уроженка Ливонии, и две девицы лет по 16, барышни Лутовинова и Полетика; они дружески со мной поздоровались и, как оказалось, прекрасно изъясняются по-французски. В компании столь замечательных провожатых я проследовал сначала в помещение, где живут девицы из купеческих семей, а затем в более роскошное, где живут дворянки.

Мы осмотрели все спальни, чистые и недушные, несмотря на большое количество обитательниц, и столовые, опрятные и скромные; воспитанницы пьют только воду. Потом настал черед кухонь, опять же чистых и совсем без медной посуды, что очень хорошо. За ними последовала гардеробная, где в больших шкафах, в строгом порядке и пронумерованное, хранится белье. Затем прекрасная танцевальная зала и классы для занятий языками, рисованием, географией и т.д. В четвертом по счету классе, самом просторном, нас встретила инспектриса госпожа Лафон, которая была чрезвычайно любезна и извинялась, что не могла меня сопровождать, зато обратила мое внимание на прекрасную коллекцию французских книг по истории, географии и проч. В соседней комнате несколько девиц, специально ею приглашенных, пели и играли для нас. Затем мы оказались в кабинете, где представлены работы учениц; среди них немало хороших рисунков, вышивок, поделок из мрамора, каллиграфически написанных текстов и т.д. Мне, например, подарили прекрасно сделанный кошелек. Тут же хранятся разные устройства и приборы для физических опытов.

Здесь инспектриса, сославшись на свой преклонный возраст, простилась с нами и препоручила меня целой свите из двух прежних провожатых и еще шести воспитанниц. Они отвели меня сначала в прелестную церковь, затем в сад, где я получил в подарок цветы, а потом на небольшую ферму, где нас ждал чудесный завтрак — молоко, фрукты и проч., который мы с этими милыми девушками и несколькими преподавателями съели с превеликим удовольствием. Ферма устроена на голландский манер и столь же чиста и аккуратна, как если бы она находилась в Голландии.

Потом долго гуляли по красивой крытой галерее с видом на Неву, ибо я никак не мог заставить себя покинуть столь приятное общество. Тем не менее около двух пополудни простился, дав барышням слово повидаться с ними до отъезда. Всего здесь обучаются 250 девиц из дворянских семей и 240 — из купеческих; за обучение и содержание 40 из них платит господин Бецкой. Что касается метода, порядка обучения и т.д., то в Обществе действует целая подробно разработанная система, и можно с уверенностью сказать, что среди европейских учебных заведений подобного рода оно организовано лучше всех.

Господин Бецкой, основатель и директор всех подобных учреждений, находился сегодня в самом дурном расположении духа, поскольку его планы были нарушены, он оказался не в чести при дворе и т.д. Вечером я осматривал лагерь артиллерийского и инженерного кадетского корпуса, возглавляемого генералом Мелиссино, и мне все очень понравилось, разве что форма чересчур вычурна.

(Все эти события произошли 7-го, в среду, а не сегодня, я просто ошибся датой.)

14 июля. Шлюпка господина Бецкого находилась в моем распоряжении, и в десять я отправился в крепость[iii]. Войдя в ворота, увидел на стене на мраморной плите две отметки, указывающие, на какую высоту поднималась вода во время двух последних случившихся в городе наводнений. Согласно этим отметкам, во время первого высота воды в Неве достигала 8 футов 5 дюймов, во время второго — 9 футов 11 дюймов, причем тут нет ни отмелей в реке, ни возвышенностей на берегу. Зашли в церковь, построенную в итальянском стиле, творение Петра I. Здесь находятся гробницы самого Петра, его жены Екатерины I, императриц Анны и Елизаветы, покрытые вышитыми шелковыми покрывалами, напоминающими о Константинополе и вообще о Востоке. В хранилище нам показали греческий крест из слоновой кости, выточенный на токарном станке Петром I, который, судя по всему, очень любил такие работы. С самого верха колокольни, куда мы поднялись, открывается вид на цитадель и почти на весь город, его окрестности и проч.

Полюбовались ботиком со странным названием «Малый Великий Государь»; говорят, благодаря этому ботику у Петра I зародилась мысль о мореплавании и создании флота, почему его и хранят теперь в специальном помещении вместе с четырьмя весла-

ми, парусами, маленькими пушками, мачтами и флагами, в том числе большим адмиральским. Удивительно, что ботик обшит медью — следовательно, об этом изобретении в России тогда уже знали. Гвардейский офицер собственноручно открыл нам дверь и закрыл ее за нами, поскольку он головой отвечает за это сокровище.

Затем отправились на Монетный двор, и его директор был столь любезен, что все нам показал. Во-первых, штампы для российских медалей, учрежденных по разным поводам, числом 107. Кроме того, штампы медалей, связанных с историей России и посему называющихся «историческими»; этих штампов на сегодняшний день 58, а будет 1000. Здесь также хранится полная коллекция стальных штампов для монет, находящихся в обращении. Мне показали большую золотую медаль, только что выбитую по случаю путешествия Ее Величества[iv], с изображением территорий, которые она почтила своим присутствием, рек и даже Черного моря, кстати, очень точным. Полагаю, это одна из лучших медалей, которые мне доводилось видеть. Ознакомились с различными методами чеканки, гравировки, насечки; приемы самые обычные, и в механизмах тоже нет ничего любопытного. Правда, есть приспособление для чеканки, приводимое в движение водой или лошадьми, что предложила сама императрица, но им не пользуются, поскольку чеканка получается нечеткая. Директор сообщил, что в год на Монетном дворе производят до пяти миллионов золотых и серебряных рублей, а работают здесь 70 человек.

Обедать поехал домой, так как не был должным образом одет, а в четыре вместе с адъютантом Бецкого и господином Боборовым, адъютантом Левашева, который прекрасно говорит по-французски и живет с ним в одном доме, в той же шлюпке Бецкого отправился на прогулку. Сначала посетили домик Петра I, его первое жилище здесь. Дом деревянный, и, как мне сказали, до императора в нем обитали рыбаки. Вокруг стоят столбы с низким перекрытием, так что сам дом оказывается внутри и тем самым защищен от дождя и ветра; похоже на храм в итальянском городке Лорето. В комнатах ничего нет, а во дворе лежит средних размеров деревянный разрушенный бот, сооруженный самим Петром I. Окрестные жители относятся к этому дому с благоговением, и я не сомневаюсь, что в иное время он стал бы предметом поклонения. Для меня это памятник более почитаемый, нежели все объявленные святыми места вместе взятые.

Потом наведались в находящиеся неподалеку морской и армейский лазареты, тоже построенные Петром I; каждый может принять до 700 человек. Заглянули в палаты, сейчас пустые, поскольку тут существует прекрасный обычай переводить больных на лето в другой лазарет; палаты, показавшиеся мне достаточно большими и удобными, сейчас белят, моют и проветривают. Потом нас проводили в построенные на соседнем лугу деревянные летние помещения, где солдаты и матросы тоже лежат отдельно. В армейские палаты, не очень чистые, но зато основательно проветренные, меня проводил хирург. На мой вопрос, какая у них болезнь, солдаты отвечали, что «французская» (franchusqui). Из 650 человек 200 больны сифилисом и 200 — цингой.

Палаты моряков гораздо чище, повсюду разложены еловые ветки, что улучшает воздух, но почему-то в каждой палате очень много больных, хотя помещений более чем достаточно; несомненно, какое-то жульничество. Хирург сообщил, что здесь из 260 человек 65 больны сифилисом и 30 — цингой. Для больных есть туалетные комнаты, но полы в них очень мокрые и грязные. В верхней части здания расположен анатомический театр, где проводятся соответствующие занятия для 50 студентов армейского госпиталя и 30 — морского, которые обучаются за счет Ее Величества, а также для тех, кто учится за свой счет. Помещение не очень чистое, зато прекрасный набор инструментов и анатомических препаратов.

Оттуда отправились на своей шлюпке вверх по реке, но, поскольку дул встречный ветер, а до казенного фарфорового завода было целых десять верст, мы изменили решение и поплыли к монастырю Святого Александра Невского[v]. Проплывали предместье под названием Охта с такими убогими хижинами, каких я не видел ни в одной другой деревушке; мужчины, живущие там, служат на флоте, а женщины носят в город молоко. Любовались великолепным дворцом графа Безбородко, который выходит на реку и вообще расположен очень удачно. Почему-то заговорили о населении Петербурга, спросили мнение адъютанта господина Бецкого, считающего себя человеком разносторонних знаний, и тот с важным видом назвал цифру не менее двух миллионов. Это вызвало дружный смех, и он несколько ее убавил, но не очень. По мнению Эпинуса, в Петербурге проживают от 120 до 130 тысяч человек, во всяком случае, на улицах невероятно мало людей.

Наконец прибыли в монастырь, расположенный на окраине города. Прошли через кладбище, где захоронены представители многих почитаемых здесь семейств, и надо заметить, что украшающие их могилы бронзовые и мраморные надгробия не лишены вкуса. Сейчас на могиле богатейшего купца Собакина (от слова «собака»)[vi] как раз возводится пышный монумент, что, несомненно, не понравится дворянам.

Зашли в маленькую невысокую церковь, где покоятся останки несчастного Петра III, затем в другую, с серебряным алтарем, подобного коему, как по роскоши, так и по красоте, трудно отыскать, хотя исполнение могло бы быть более тонким. Тем не менее он производит удивительное впечатление, и я созерцал его довольно долго, не в силах оторваться. Подошли также к большой в итальянском стиле церкви, которая только строится, но уже сейчас видно, что она будет пышна и изящна одновременно. Я влез на самый верх в надежде посмотреть, как расписывают большой купол, но его деревянный каркас настолько массивен, что получить представление о самой росписи трудно, хотя мелкие детали мне очень понравились. Раскинувшийся вокруг сад находится в полном запустении.

Вернулись к шлюпке и спустились вниз по реке, не встретив ничего примечательного; кроме нас, на воде никого не было. Петербург вообще трудно назвать веселым городом.

В девять был у господина Бецкого и узнал от госпожи Рибас, что он недавно прибыл из Царского Села и неважно себя чувствует, а также, что мой друг Мамонов справлялся обо мне и всячески меня рекомендовал, из чего я заключил, что не впал в немилость, однако как объяснить отсутствие писем и ответа? Время покажет!

Дома меня ждала русская девица; удовлетворив мои желания, она тут же ушла. Сегодня мадам Хусс из Стокгольма дебютировала в трагедии «Заира», и говорят, очень неплохо, но я не видел.

15 июля. Получил письмо от полковника Бенкендорфа с приглашением отобедать в лагере его полка, а затем посмотреть маневры. Я прибыл в назначенный час и нашел почти весь дипломатический корпус уже в сборе. Пообедали по-походному, в палатке, а затем начались учения, в которых участвовали 800 человек: они показали свою строевую подготовку, готовились к бою, стреляли и т.д., все довольно ловко; на мой взгляд, это один из самых дисциплинированных российских пехотных полков, — по-моему, он называется Нарвским, — хотя и у него есть недостатки.

Полковник спросил мое мнение, и я искренне ему ответил, поскольку он кажется мне человеком бесхитростным и доброжелательным. Много говорили с Бейли о прусских войсках, их дисциплине, передвижениях и т.д., но особенно его почему-то интересовало, что я думаю о бургомистре Берлина Мёлендорфе.

Из лагеря отправились с д-ром Гатри к нему домой выпить чаю, а затем к генералу Мелиссино, который провел меня по Кадетскому корпусу, показал, где живут солдатские дети, объединенные в две роты. Помещения очень хорошие и содержатся в большом порядке, хотя кухни могли бы быть и получше. Отхожие места так себе; впрочем, здесь они повсюду весьма неприглядны. «Ангелюс» (Angelas)[vii] пропели очень хорошо. В следующую пятницу меня пригласили пообедать и посетить занятия.

16 июля. Получил записку от Шицгерберта с приглашением на обед. Утром посетил Кобенцля, принявшего меня очень тепло, и передал ему записку для Мамонова, который, по его словам, спрашивал обо мне, а также принца Де Линя, они оба были у меня накануне. Принц собирался к Фицгерберту, чтобы вместе ехать вечером на учения Кадетского корпуса.

Навестил старуху Румянцеву, которая встретила меня очень приветливо и «угостила» своими вечными анекдотами о Петре I, Людовике XIV и т.д. В три прибыл к Шицгерберту, у него оказался венецианский посланник господин Фоскари, человек рассудительный и образованный. Пообедали в компании друга Фицгер-берта господина Адамса и его любовницы из Лондона, а затем отправились на учения в Кадетский корпус, куда прибыл также племянник маршала граф де Брольи — молодой француз, достаточно претенциозный и фривольный.

Кадеты в сопровождении артиллерии демонстрировали свое искусство Ангальту, а тот, в свою очередь, любезничал со мной. Этот корпус очень хорошо обучен благодаря заботам графа Де Бальмена[viii], женатого на сестре госпожи Капуани. Помимо различных маневров юноши скакали на лошадях и метали копья и дротики в нечто похожее на тихо вращающуюся карусель. Встретил там много знакомых из Киева и был ими обласкан.

Пили чай с госпожой Гатри у нее дома, с увлечением беседовали о литературе; компанию нам составила барышня Голуа, общительная и образованная девица. В девять вернулся домой.

17 июля. В девять прибыл в сухопутный Кадетский корпус. Его директор граф Де Бальмен лично сопровождал меня и показал заведение во всех подробностях. Мы осмотрели классы, спальни, столовые, лазареты, кухни и проч., все в очень хорошем состоянии. Общее число помещений, согласно плану, составляет 600, если не ошибаюсь. Огромнейшее здание! Эта империя во всем демонстрирует свои колоссальные размеры! Видели также пышный кабинет Меншикова, фаворита Петра I, отделанный в духе тех времен во фламандском стиле — стены выложены плитками и т.д. И вообще бывший дворец Меншикова является основой этого здания. В корпусе есть также замечательный манеж и проч.

Закончили в час, и я зашел домой, намереваясь потом ехать обедать в Английский клуб, куда меня ввел господин Андерсон, вписав, согласно обычаю, в книгу и заплатив за меня, поскольку сами иностранцы ничего не платят. Это заведение превосходно организовано, как его и описывает Кокс. Там я встретил полковника Бенкендорфа, и после обеда мы вместе отправились в Зимний дворец осматривать апартаменты великого князя, на что тот дал мне особое разрешение. С нами был Андерсон. Видели пастель великой княгини, натюрморт с цветами, очень недурно, несколько прекрасных пейзажей Гаккерта, а также копии лучших картин из Дрездена, выполненные госпожой Батони. Показали нам также парадную лестницу, непригодную в этом холодном климате, огромный зал с изображенным на плафоне Аполлоном и многое другое.

Ужинали с господином Бецким, и он, помимо прочего, рассказал, что в крепости, находившейся прямо перед нами, во времена императрицы Анны по приказу Бирона[ix] казнили более 30 тысяч человек, что подтвердил мне и граф Миних, человек разумный и наблюдательный. Каким же колоссом надо быть, чтобы вынести подобные удары и все-таки остаться жить!

Серракаприола устраивает сегодня вечером бал и ужин, меня звали, но я отказался.

18 июля. Как я и уведомлял Мамонова, в половине девятого утра выехал в Царское Село, куда прибыл в десять. Был встречен моим другом Левашевым и придворными чрезвычайно приветливо, поскольку императрица приказала пригласить меня от ее имени отобедать с нею. Граф Безбородко также пригласил к себе на следующую субботу и сообщил, что испанский поверенный в делах

жаловался на некое письмо, которое я ему написал, и просил удовлетворения, уверяя, будто я нахожусь на испанской службе (хотя я в настоящее время там не состою) и считаюсь очень опасным для испанской империи человеком. Граф ответил, что у России с Испанией нет никакого соглашения и потому его просьба необоснованна, но тот возразил, что, поскольку над испанским государством нависла угроза, а Россия с Испанией — добрые друзья, не следует уклоняться от выполнения его просьбы.

Безбородко изложил этот разговор императрице, и та ответствовала, что ежели я представляю опасность для испанской империи, то лучше будет, если я останусь в России, находящейся от Испании на неблизком расстоянии, а что касается отношения Ее Величества ко мне, то оно обусловлено не положением, кое я занимал в Испании, а исключительно моими качествами, в коих Ее Величеству удалось лично убедиться и благодаря которым я заслужил ее уважение и покровительство. Граф говорил со мной дружески, уверяя, будто все это измышления Маканаса, но я был убежден, что за этим что-то кроется.

Направляясь в церковь, Ее Величество подошла прямо ко мне: «О, как я рада видеть Вас! — сказала она. — Мы не встречались с самого Киева. Как прошло путешествие?» и т.д. Я тоже зашел в церковь, она кивком головы подозвала меня и передала по секрету, если я еще о них не слышал, слова испанского поверенного, сказав, что просила Безбородко уведомлять меня обо всем, дабы я знал, как себя вести, что теперь я сам убедился в ее правоте, ибо она еще в Киеве предостерегала меня от подобных людей, и проч. И все это с такой сердечностью и заинтересованностью, будто она мне поистине мать... До чего же благородная душа!

Когда вышли из церкви, граф Остерман подвел меня и барона Местмахера, посланника в Курляндии, к Ее Величеству поцеловать руку, и императрица спросила обо мне: «Почему Вы представляете этого господина так, будто я с ним не знакома? Он мой давний знакомый, я знаю его дольше, чем любого из вас» и т.д., в шутку, конечно. Барятинский передал мне личное приглашение Ее Величества на обед, Мамонов без устали обнимал меня, что-то рассказывая, а по словам Безбородко, императрица отзывалась обо мне как о человеке, пользующемся ее особым расположением. Она извинила князя Потемкина за то, что он не переслал письма, переданные ему для меня Безбородко[x], и радовалась, что в результате все

сложилось для меня более удачно, чем ожидалось. Ее Величество поинтересовалась, как мне понравились Москва, Царское Село и проч., сказала, что я должен осмотреть ее внутренние покои, и приказала Мамонову показать мне их.

Мы вошли в огромную залу, инкрустированную ляпис-лазурью и жемчугом, едва ли не самую роскошную в мире, а потом побывали и в прочих комнатах в турецком, китайском, римском стиле. С интересом рассматривал я книги и бумаги, которые у Ее Величества всегда под рукой и служат верным признаком того, что сия великая правительница беспрестанно занята благороднейшим делом защиты империи и облегчения жизни своих подданных, что чрезвычайно редко можно встретить. Затем прошли в купальные помещения, отделанные в старинном стиле с еще большим вкусом, чем все предыдущие. Великолепная деревянная колоннада ионического стиля, возведенная английским архитектором Камероном и напомнившая мне Эрехтею, несомненно заслуживает повторения в мраморе.

Пока мы отсутствовали, Ее Величеству были представлены офицеры, присланные с поздравлениями от короля Швеции: барон де Седерстрём, «гофмаршал» стокгольмского двора, и господин... Императрица пожелала узнать, как мне понравились апартаменты, а я в свою очередь спросил, почему Ее Величество не построила дворец в Москве на горах «des Moineaux»[xi], и оказалось, что там она страдала бы от грязи и дыма. Мы долго беседовали, затем отправились обедать. Стол был накрыт не менее чем на 130 персон, поскольку до сего дня дворянам не разрешено было поздравлять Ее Величество, а без высочайшего соизволения здесь не принимают ни иностранцев, ни собственных подданных, разве только тех, у кого неотложное дело, или самых близких. Великокняжеская чета тоже говорила со мной довольно ласково.

После обеда со Спренгпортеном[xii] и Седерстрёмом вышли прогуляться в сад, который с каждым разом очаровывает меня все больше; железные мостики, построенные на английский манер, удивительно красивы и поражают легкостью и прочностью одновременно. Прекрасно стилизованный и изящный турецкий павильон, или беседка, заставляет признать, что турецкая архитектура порой тоже заслуживает похвал.

Вернулись во дворец и навестили мою добрую знакомую госпожу Нарышкину, супругу обер-шенка[xiii]. Затем отправился засвидетельствовать свое почтение великому князю, но было уже поздно, и я решил задержаться во внешних покоях. В картинной галерее мое внимание привлекли два полотна с изображением Полтавской битвы, а в янтарной комнате невозможно было не остановить взгляд на покрытых кафлями из янтаря стенах — щедрый подарок короля Пруссии. По ошибке направился в апартаменты великого князя и княгини, а они как раз выходили оттуда, улыбнулись мне и поздоровались. Императрица в простом сельском платье вышла к нам в шесть, беседовала со мной о парке, а после села играть с великими князьями, госпожой Нарышкиной, Остерманом и проч. Я поговорил с Брюсом, Мамоновым и др., но затем, заметив, что остались только приближенные, удалился, хотя принимали меня очень хорошо.

Около восьми уже был в Петербурге у Бецкого и от госпожи Рибас узнал, что некоторые придворные недовольны сухим приемом у императрицы, которая нарочито долго беседовала с этим испанцем Мирандой. Ужинали в приятном обществе и при дневном свете, поскольку ночи тут почти не бывает. Миних, как всегда, интересен.

19 июля. Был у Кобенцля, рассказывал ему о моих делах, и он всячески выказывал мне свое дружеское расположение; он прочитал мое письмо Маканасу и нашел, что все очень хорошо, но, на его взгляд, немного резко. Он советовал как друг и на следующий день пригласил к обеду.

Обедал с госпожой Рибас и Бецким в его удивительном «висячем саду»; в их обществе я многому учусь и особенно приятно провожу время. После обеда отправился навестить семейство обер-шталмейстера Нарышкина, находящееся сейчас за городом в своем заново отстроенном доме. В дверях встретил его жену, как раз отправлявшуюся на прогулку вместе с четвертой дочерью Марией и женой старшего сына, которые собирались ехать верхом; я составил им компанию. Прогулялись почти до въезда в город и в семь вернулись домой. Мария показала мне весь парк, аккуратный и ухоженный, со множеством небольших красивых зданий, и я отметил, что он расположен лучше, чем парк ее брата. Затем осмотрели спальни, беседуя доверительно и запросто, что свидетельствует о чисто-

те здешних нравов; вскоре пришел ее отец, который принял меня как старого друга. Очень приятно провели время до ужина, в десять сели за стол, угощение, как водится, было чудесное; закончили в половине двенадцатого, и я сразу уехал.

20 июля. Рано утром с адъютантом Левашева отправились в городскую Екатерининскую больницу. Она недавно построена и расположена очень удачно. Сначала посетили отделение, где содержатся душевнобольные, мужчины и женщины отдельно, в удобных, чистых и надежно отгороженных от внешнего мира палатах. Всего там 14 мужчин и 8 женщин. Затем прошли в помещения для прочих больных, тоже достаточно чистые и со свежим воздухом, поскольку в каждой палате не так уж много людей, а когда строительство завершится, то места станет еще больше. Сейчас в больнице 200 пациентов, из них 33 женщины; 16 страдают сифилисом.

Основная болезнь — цинга; ухаживают за больными женщины и делают это гораздо лучше мужчин, во всяком случае, им удается избежать того беспорядка, который часто бывает в больницах. Живут они здесь же в хороших комнатах с кухней, каждая обслуживает определенное количество больных и сама готовит для них еду. Когда строительство закончится, здесь смогут размещать до 300 человек, и даже слугам за 4 рубля в месяц будет обеспечен прекрасный уход. Это одно из лучших в мире заведений подобного рода, что лишний раз подтверждает гуманность и мудрость императрицы.

Гуляли вдоль прекраснейшего канала Фонтанка, видели зимнюю и летнюю церкви Моряков^, необычайно красивые, близкие по стилю к итальянским, Преображенскую церковь, церковь... и наконец вышли к новой тюрьме, которую императрица приказала построить, взяв за образец Бастилию, удобную и надежно охраняемую, и я не сомневаюсь, что все в ней сделано с умом и размахом. Пока что тюрьма пустует и, может быть, из-за соседства с главным городским театром она так и не будет использоваться.

Дошли и до театра, называемого Каменным. Это прекрасное сооружение в форме эллипса, возведенное по планам господина N... Его размеры, пропорции и расположение очень хороши, но внутри побывать мне не удалось, поскольку спектакли пока дают в другом, деревянном. В два поехал обедать к Кобенцлю, у него было несколько иностранцев, в том числе полковник Бейли, и мы

очень приятно провели время; Кобенцль, как мне показалось, весьма заинтересованно и дружески говорил о моих делах. Сегодня написал Мамонову, сообщил свой адрес и через него выразил Ее Величеству благодарность за высочайшие милости и благодеяния.

Вечером, благодаря ходатайству Бецкого, посетил воспитательный дом, выстроенный по образцу московского и содержащийся в большом порядке. Сейчас в нем находятся на воспитании 550 детей; грудных младенцев обычнб отдают в деревню, и это лучшее, что можно придумать. Классы, спальни, лазарет, кухни, столовая и проч. — все очень чисто и опрятно. Есть свой сад для прогулок и игр, а также русская баня, показавшаяся мне замечательной. Еще имеется школа, где пятнадцать девиц из Московского училища под руководством молодого французского хирурга учатся принимать роды у женщины, сделанной из кожи и дерева и настолько похожей на настоящую, что потом на практике они почти не испытывают затруднений. Одна девица уже работает, и весьма ловко.

Навестили помощника инспектора, господина Кирзбура, в его роскошных апартаментах, и он проводил нас в ломбард, находящийся в этом же доме и служащий на благо детям; управляет им опять же господин Бецкой, который на этом посту еще более «на своем месте», нежели на любом другом. Сам Бецкой сообщил, что за 25 лет существования приюта в Москве (в Петербурге он действует только 5 лет) туда поступило 41600 подкидышей. Какой же урон наносят государству абсурдные и несправедливые законы, и как они бесчеловечны! Видел комнаты, приготовленные для людей, занимающих скромное положение в обществе, которых здесь, следуя законам природы и гуманности, тайно привечают. Прекрасно, ничего не скажешь! С точки зрения архитектуры это здание великолепно, наверное, второе по красоте после Петербургской Академии художеств.

Затем отправился к Бецкому и, находясь под большим впечатлением от увиденного, поблагодарил его от имени всей русской нации. Насколько я знаю, он оплачивает обучение 60 юношей и девушек: 20 — в Академии художеств, 20 — в Обществе благородных девиц и 20 — в Кадетском корпусе, что обходится ему ежегодно в 12 тысяч рублей. Его подопечные носят даже знаки отличия: юноши — зеленый стоячий воротничок, девицы — зеленую ленту. Поистине он являет собой пример достойного восхищения патрио-

тизма, столь редко встречающегося! Но самое удивительное, что ни на одной должности, которую занимал, он никогда не получал никакого вознаграждения и содержит упомянутых мною молодых людей лишь за счет пенсиона, составляющего всего 8 тысяч рублей, и собственных средств. Домой возвратился в одиннадцать.

21 июля. Надеялся посмотреть знаменитый готторпский глобус, но не нашел никого, кто бы мне открыл, и оказалось, что тот, кто занимается его починкой, уехал в Германию и увез с собой ключи. Затем поехал с обер-шталмейстером Нарышкиным обедать в его загородный дом, расположенный в семи верстах от города, где меня встретили чрезвычайно дружески, и был премилый семейный обед.

Около четырех поехал к Чесменскому, или Кекерекексинскому[xiv] (как его называют), дворцу, расположенному в семи верстах от Петербурга по дороге в Царское Село. Это треугольное здание с круглыми башнями по углам целиком выдержано в готическом стиле, однако не отличается присущими готике строгостью и изяществом. Церковь, выстроенная в том же стиле, гораздо лучше, хотя и невелика. Во дворце хранятся парадные портреты всех европейских монархов, современников императрицы, в том числе испанского короля с семьей — принцем и принцессой Астурийскими, изображенными (надо признать, очень близко к оригиналу) вместе с папой Климентом XIV. Привлекло мое внимание полотно с изображением прусской королевской семьи, причем Фридрих в черном бархатном костюме. До чего же все-таки безобразен принц Герминий, его брат![xv]

Хороших портретов немного, но все в богатейших рамах. Картина, где воспроизведена португальская королевская семья, — одна из лучших, хотя персонажи сами по себе некрасивы. Я провел там немало времени, созерцая тех, в чьих руках находятся счастье и жизнь рода человеческого. По прошествии двух часов поднялся в башенку на крыше, где находится замечательный телескоп, и любовался оттуда чудными видами этой одновременно равнинной и гористой страны.

По возвращении в город, проходя мимо дома госпожи Соллогуб, заметил ее в окне и зашел навестить; был принят очень приветливо, даже дружески, и приглашен к ужину. Перед ужином вместе с ее кузинами Апраксиными решили прогуляться по так называемому Летнему саду. У входа встретили Гаянгоса и Маканаса;

первый заговорил со мной, а второй лишь снял шляпу и нехотя приветствовал, но вид у него был смущенный. Встретили также Де Линя с графиней Маруччи, отведали с ними мороженого в какой-то лавочке, после чего Де Линь пригласил нас к себе на «легкий ужин», совсем как в Париже. Присутствовавший там же Брольи передал, что княгине Барятинской и прочим дамам, живущим сейчас за городом, не терпится со мной познакомиться. Много смеялись, даже вольничали и очень Приятно провели время до двух часов ночи. Случайно речь зашла о S. Jorge, которому нет равных в фехтовании и игре на скрипке, тут же вспомнили знаменитого скрипача Ярновича[xvi], находящегося сейчас в Петербурге, и Де Линь решил предложить ему завтра сыграть для нас.

22 июля. С утра у Де Линя. Ярнович не заставил себя долго упрашивать и весьма ловко и изящно сыграл ко всеобщему удовольствию несколько вещей, но без аккомпанемента я не смог в полной мере оценить его мастерство и манеру исполнения, к тому же мне показалось, что он немного кривляется и жеманничает, хотя я могу и ошибаться. Брольи приглашал вместе ехать в Гатчину, но я хотел освободиться пораньше, поскольку это был день именин великой княгини. Де Линь предложил мне остаться перекусить, я из вежливости спросил Кобенцля, останется ли он, и получил ответ, что с удовольствием, но неизвестно, захочет ли Сегюр, и т.д. Мне ничего не оставалось как сказать, что это не так уж важно, и отправиться обедать с Бецким.

В половине четвертого выехал и прибыл на место[xvii] в четверть шестого. Нашел там только Фицгерберта в костюме домино и его секретаря Фрезера... Последний отнесся ко мне очень внимательно и пригласил на следующий день к обеду. Начали собираться гости, прибыли Кобенцль, д'Орта, Серракаприола и т.д., все вступали со мной в разговор, лишь мрачный Сегюр не обращал никакого внимания, и я отвечал ему тем же. Наконец вышли великий князь и великая княгиня. Я тут же отметил, что они не заговорили со мной, как обычно, и что некоторые гости обращаются ко мне несколько иначе, нежели раньше, причину чему нужно искать в слухах, распускаемых недоброжелателями. Вместо того чтобы сопровождать великого князя, как это бывало прежде, я довольствовался прогулкой по парку в обществе Апраксина. Встретил Шицгерберта, который прохаживался в одиночестве, и предупредил,

что, если я приду к нему на обед, Сегюр может уйти... «Все равно приходите, — сказал он, — ибо Вы вольны поступать так, как Вам хочется, а у меня в любом случае не будет никаких претензий». Тем не менее я предпочел пообедать с Мелиссино, с которым заранее договорился. Пробыл там [в Гатчине] до девяти, когда начались ужин и иллюминация, как и во время предыдущего праздника, и один уехал в Петербург. Приглашенных было немного, и позже я узнал от Апраксина, что великая княгиня спрашивала обо мне. До чего же красива царскосельская дорога[xviii], освещенная двумя ровными рядами огней!

23 июля. В десять был у Мелиссино, который уже ожидал меня, чтобы показать свой Кадетский корпус, хотя спальни, столовые и проч. я видел раньше. Теперь же мы один за другим осмотрели все классы в соответствии со списком, врученным распорядителем учебной части, человеком знающим, но излишне педантичным. Здесь в изобилии имеется все необходимое для изучения инженерных и артиллерийских премудростей, в том числе модели фортификационных сооружений и орудий, хотя план занятий показался мне чересчур сложным и подробным, как, впрочем, и инструкция, данная мне необычайно предупредительным генералом Мелиссино.

После трех утомительных часов отправились обедать в садовый павильон, где был накрыт обильный и изысканный стол. Присоединившиеся к нам преподаватели, директор и др. сообщили, помимо прочего, что сейчас в корпусе проходят курс наук 400 дворянских детей и 150 солдатских; на обучение и содержание последних императрица ассигнует ежегодно 135 158 рублей, и этого вполне достаточно. Кроме того, есть учащиеся в количестве 41 человека, принятые сверх штата, которые платят по 150 рублей в год, не считая формы, и пользуются теми же преимуществами, что и остальные.

В мою честь были устроены учения с участием двух рот — гренадеров и стрелков, прошедшие очень удачно. Я поблагодарил офицеров за их любезность и искренне восхитился порядком и чистотою, царящими во вверенном им корпусе.

Противоположностью оному является другое подобное заведение, созданное одиннадцать лет назад для греков с Архипелага и расположенное неподалеку. В нем 200 учащихся, на содержание

которых в год расходуется 42 тысячи рублей. Какую же грязь, беспорядок и запустение мы там нашли! Жаль, что эти корпуса не объединены в один или, по меньшей мере, не подчинены одному и тому же человеку, пока их не перевели, как собираются, в Тавриду... и еще больше жаль, что последний находится на попечении князя[xix], коего может обмануть любой мошенник, втершийся к нему в доверие.

В семь ужинал с Бецким и госпожой Рибас, рассказывал о приятно проведенном дне, да и сами мы премило провели время до одиннадцати. Бецкой сказал, а Миних подтвердил, что Кобенцль, не успев приехать, выступал перед великими князьями и прочими в какой-то французской комедии в роли слуги и его по ходу пьесы на глазах у всех здорово отлупили. Вот тебе и достоинство посла! Родился даже каламбур: посол среди комиков и комик среди послов. Странно все это, право.

24 июля. Читал, потом отправился к графу Безбородко на большой званый обед, куда был приглашен весь дипломатический корпус. Хозяин сразу же уединился со мной в кабинете и подробно рассказал обо всем произошедшем с Маканасом, об ответе императрицы, о том, что она интересовалась мною, ибо понимает, насколько обоснованны мои киевские опасения, и готова оказать необходимую защиту и поддержку и т.д. Выйдя, я сразу понял, что граф Остерман и дипломаты с некоторым напряжением ожидали окончания нашей беседы. Сегюр и еще несколько человек, включая Маканаса и Гаянгоса, видимо, удивленные моим появлением вместе с министром, тут же отошли, но затем Сегюр с намерением сгладить впечатление от своего невежливого поступка подошел ко мне и молча отвесил глубокий поклон; я так же молча повернулся и направился в другую сторону. После обеда недавно прибывший Вельгорский[xx], который, кстати, вчера дружески со мной беседовал, был представлен своим посланником Деболи графу Безбородко, и я ушел.

Отправился к Андерсону, но того не оказалось дома; его компаньон Маубри передал мне пакет от адмирала Грейга с планом военных действий в Чесме, некогда мне обещанным. Выпил чаю и пошел к госпоже Гатри, где ужинал и долго беседовал с парижским адвокатом господином Биланом, который давно находится в этой стране в целях проведения судебной реформы согласно новым

принципам, разработанным императрицей. Он рассказывал об отсутствии какой-либо системы, беззаконии и невежестве, царящих в этой области, от коей в основном зависят счастье и здоровье общества, о злоупотреблениях при распределении вакансий и проч. Дома в час.

25 июля. Читал сочинение Говарда о тюрьмах и больницах, где прекрасно проявились его гуманность и своеобразие, и которое, в большей или меньшей степени, несомненно будет полезно роду человеческому, а также путешествия господина Кокса, и в какой уже раз поразился его осведомленности о событиях в стране, происходивших переворотах и проч.

Вечером со своим другом полковником Левашевым в первый раз был в театре. Давали на русском языке короткую французскую пьесу, названия не помню. Актеры и актрисы, за исключением слуги, ничего из себя не представляют, равно как и балет. В театре, именуемом деревянным, по воскресеньям показывают русскую комедию, а по четвергам — французский спектакль, и летом это единственное имеющееся здесь публичное развлечение. Актеры следуют французской манере не только в костюмах, но и в игре, и хуже они вряд ли что-нибудь могли придумать, однако дурное влияние, как известно, распространяется быстро и повсюду.

Из театра пошли в Летний сад, место общественных гуляний, но там оказалось очень мало публики. Повстречали госпожу Гатри и госпожу Го... , коей я принес свои извинения по поводу того, что не пошел сегодня вечером с ее мужем к профессору Палласу[xxi], как собирался. Этот город вообще малолюден, из чего можно заключить, что население его гораздо меньше, чем полагают, и Эпинус не преувеличивает, заявляя, будто оно не превышает 130 тысяч человек.

Ужинал с Бецким и госпожой Рибас, женщиной оригинального ума, которая на сей раз привела очень любопытное высказывание Дидро: «Мораль не имеет никакого отношения к религии. Ее (мораль) следует искать в Энциклопедии».

26 июля. Утром читал, а вечером вышел пройтись по прекрасным гранитным набережным вдоль каналов Фонтанка, Екатерининский и проч., любовался дворцами фельдмаршала Разумовского, Орлова, Чернышева, находящимися неподалеку от моей квартиры, которая выходит на Малую Морскую. Затем отправился в деревянный Летний дворец, построенный императрицей Анной[xxii],

где, по приказу моего друга Бецкого, меня уже ждали адъютант и слуги, готовые показать мне само здание и знаменитый сад императрицы. Большая приемная зала, столовая или танцзала, выдержанные в хороших пропорциях и очень изящные, отделанные в духе тех времен, когда они строились, зеленым и золотым, создают ощущение радости, и могу себе представить, как блистал тут двор в праздничные дни.

Заглянул здесь же в дом Петра I и поразился, насколько он не похож на то, что возводили его преемники. Ужинал с Бецким и Минихом, и они, как всегда, рассказали мне много интересного об этой империи и ее потрясениях.

27 июля. Утром читал, а вечером зашел господин N... , уроженец Пистон, что в Тоскане, прибывший сюда по приказу Орлова; он служит в ломбарде, и страна ему не нравится. Вышли прогуляться по городу, видели несколько греческих церквей, похожих друг на друга, потом зашли в апостольскую римско-католическую, построенную в итальянском стиле, и довольно неплохо. После чего отправились на рынок, представляющий собой огромное здание в форме параллелограмма, опоясанное вверху и внизу двумя галереями и с просторным двором внутри, где собраны чуть ли не все магазины города, вроде базаров в Азии или безестана (bezistin) в Константинополе. Зашли сначала в магазины русских книг, потом в ювелирные, с весьма ограниченным выбором товаров.

Ужинал с Бецким и Минихом, в десять отправился к одной 15-летней девице и спал с нею, но кровать была такая неудобная, что пыл мой угас, и когда утром я возвратился домой, чувствовал ревматические боли в спине. Дал ей пять рублей, и она осталась довольна.

28 июля. Боль в спине не дает писать, остался в постели и читал «Сентиментальное путешествие» Стерна, которое всегда меня облагораживает, по крайней мере смягчает сердце. Явился с визитом Бенкендорф и пригласил меня на следующий вечер на смотр в свой полк, разумеется, если будет хорошая погода, что здесь чрезвычайно редко. Вечером наконец смог взяться за дневник, который продвигается очень медленно.

29, 30 и 31 июля. Писал до полуночи, по семь или восемь листов о каждом дне, и ни одна живая душа не постучалась в мои двери, даже от Безбородко не было ни писем, ни обещанных векселей.

Да будут прокляты все слуги! Последний, которого я взял, не пьет, зато жрет в три глотки и то и дело мается животом, бросая меня на произвол судьбы в доме, где никто меня не понимает. Как же тяжело путешественнику, не знающему языка! Порой я прихожу в отчаяние и готов все послать к черту.

1 августа. Левашев и Фицгерберт, который собирается в Англию, поехали в Царское Село приложиться на прощание к царственной руке. Вельгорский тоже был представлен, после чего они все вместе вернулись в Петербург и до ночи ничего не ели, поскольку их никто не пригласил, а ужинать в гостинице вместе со слугами они не пожелали.

2 августа. Располагая каретой с четверкой лошадей за 38 рублей в неделю, я решил навестить господина Андерсона; он приглашал меня обедать, о я не остался, а отправился с визитом к графине Головкиной, которая приняла меня как старого друга, а потом к графине Румянцевой и долго с нею беседовал.

Обедал с Бецким, после половины четвертого поехал в Царское Село, куда прибыл в пять. Пошел к Безбородко, но оказалось, он болен и не может меня принять, что вызвало у меня определенные подозрения. Затем навестил госпожу Нарышкину, и она посоветовала поговорить с Мамоновым, если он еще у себя. Мамонова я не застал и написал записку, выражая желание увидеться с ним. После этого вернулся в Петербург, полный грустных мыслей о своей судьбе, о положении, в котором я очутился, о неискренности придворных и т.д., однако продолжая надеяться на великодушие и расположение ко мне императрицы, ибо только это может защитить меня от галльской политики и испанской жестокости. С такими невеселыми мыслями я улегся в постель, и ночь была столь же унылой и тоскливой.

3 августа. Утром отправился к священнослужителю Туку, англичанину, и был принят им весьма любезно. Говорили о литературе, о достижениях Германии в этой области, затем гуляли по набережной, любовались чудесной улицей под названием Английская линия и недавно выстроенным на ней мостом. Его поддерживают мощные столбы, а те стоят на четырех квадратных опорах из цельных гранитных глыб, которые, подобно римским обелискам, держатся благодаря собственному весу, и сие необычайное сооружение дело рук трудолюбивого и талантливого русского мужика.

Полюбовались великолепным зданием Академии наук, находящимся напротив, на другом берегу Невы, затем прошли до конца набережной, где возвышается знаменитая статуя Петра I работы Фальконе: «Петру I — Екатерина II». Прекрасное творение, но с серьезными недостатками: правая часть фигуры как-то неестественно напряжена, по размерам она в два раза превосходит обычную, хвост у лошади сделан будто бы из шерсти, хотя сам конь замечателен. Но что совершенно непростительно, так это то, как поступили с огромным чудесным каменным постаментом, обрубив его на треть... а ведь мог получиться удивительный грандиозный ансамбль! Говорят, причиной всему — зависть автора, и судя по нынешнему смешному пьедесталу, похожему на жабу, так оно и есть. Мой спутник буквально засыпал меня анекдотами о Фальконе, которого хорошо знал.

Дошли до английской церкви, небольшой, но нарядной и чистой. Мне сказали, что приход составляет всего 200 человек и что вечером состоится погребение скончавшегося накануне британского консула. Заглянули в библиотеку, там оказалось неплохое собрание книг, выписанных живущими в Петербурге английскими дамами. Мне дали каталог, содержащий около 2 тысяч названий. Человек, ведающий библиотекой, некий господин Хауэл, по-моему, большой оригинал. Он любезно предложил мне выбрать книги по вкусу, и я взял несколько домой.

Потом с тем же Хауэлом, являющимся еще и маклером, пошли на Биржу, где с двенадцати до двух собираются коммерсанты, причем, когда нет дождя, все стоят снаружи, ибо без нужды находиться в этом мрачном и некрасивом здании никому не хочется. Встретил нескольких друзей-англичан и с сожалением заметил, что из-за докладов Коломби[xxiii] кое-кто ко мне переменился. На Бирже становится особенно ясно, как быстро развивается торговля в Петербурге и как удачно этот город расположен. Побывали с господином Андерсоном в магазинах, и странно было видеть, что приезжие торговцы, поджидая покупателей, сидят на своих баулах из опасения, как бы их не утащили. Видел также людей, которые спали на ящиках с товарами, принадлежащих разным коммерсантам, поскольку существует риск, что их украдут прямо на таможне.

Оттуда поехали в карете, взяв пример с торгового люда, который не ходит пешком даже на короткие расстояния, к тому же

Биржа расположена в чрезвычайно грязном месте. Обедал с Андерсоном и Маубри, потом пили чай и беседовали до девяти. Поскольку Безбородко так и не прислал мне обещанный вексель, я попросил у Андерсона, именующего себя моим лучшим другом, 300 рублей взаймы до следующей недели, но он отказал.

Ужинал с господином Гатри; он и его жена заявили, что, несмотря на слухи, распускаемые моими врагами, они готовы принять во мне участие и предлагают свою дружбу. Для меня большое облегчение иметь рядом кого-то, с кем можно поговорить и кто по крайней мере сообщал бы мне о настроениях в обществе и шагах, предпринимаемых противником. Утешившись этим, я после ужина в час ночи уехал домой.

4 августа. Утром чуть свет примчался в английскую библиотеку в поисках «Политикл геральд» или выдержек из нее с параграфом[xxiv],

который я читал в Берлине[xxv], послужившим, возможно, основанием для нынешнего преследования, но ничего не нашел. Обедал с Бецким и госпожой Рибас, очень приятно провели время.

Затем отправился на мануфактуру, где изготовляют гобелены, подобные французским. Это предприятие достаточно совершенное, если учесть, что работают на нем только русские художники. Фабрика основана Петром I и ее годовой оборот составляет 19 500 рублей. Здесь 125 рабочих, и мне показали 27 прекрасно выполненных тканых картин в рамах из коллекции, которую Ее Величество приказала изготовить для Ланского[xxvi]. Сделано уже 40 штук, и работа продолжается... Живительные вещи! Основные темы — охота, пастораль, любовь, мифология и т.д., образцы живописи подобраны из коллекции «Эрмитажа». Есть также портреты монархов, в том числе императрицы, очень хороший. Если бы работники умели в случае надобности несколько подправлять рисунки, ничего больше нельзя было бы и желать, поскольку цвет и исполнение превосходны. Я заметил, что существуют два способа работы с тканью: перпендикулярный и горизонтальный... Здание самое подходящее — просторное, чистое, теплое, удобное и светлое.

Оттуда поехал в Малый дворец великого князя на Каменный остров (Kaminiostrov), где он зимой дает балы и маскарады. Здание отделано с большим вкусом, а в коллекции картин есть несколько заслуживающих внимания пейзажей и копий. Гостиная украшена деревянной позолоченной скульптурой, подобную коей я, пожалуй, никогда не видел... фестоны и цветочные гирлянды, пущенные по софе и двум большим канделябрам, кажутся необычайно легкими и не поддаются копированию. Осмотрел также расположенную поблизости чудесную церковь с несколькими картинами в итальянском духе.

Хотел зайти в дом, выстроенный для моряков-инвалидов, но оказалось, что они сейчас под Гатчиной в казармах, которые я видел, а здесь только люди великого князя. Сад не представляет собой ничего особенного, хотя расположен великолепно, а по соседству — дворцы Строганова и прочих. Видел также маленькие зальцы, которые пристраивают к оранжереям, чтобы зимой для разнообразия там завтракать и обедать.

Затем отправился к доктору Гатри, пил у него чай и ужинал. Его жена необычайно приветлива. В час вернулся домой и нашел

там визитную карточку князя Де Линя, приехавшего из Царского Села... неплохой знак.

5 августа. Был у своего друга доктора Роджерсона, рассказывал о преследовании, коему подвергаюсь, и он весьма участливо обо всем расспрашивал, затем у Фицгерберта, который отнесся ко мне как истинный друг, предложив свои услуги во всем и здесь, и в Англии. Он читал мое письмо Маканасу и сказал, что, по его мнению, лучше заменить слово «низшие» словами «мужики» или «лакеи» (но даже в таком виде оно ему понравилось), а также посоветовал послать копии Безбородко и Мамонову, в чем не усматривает ничего неуместного или ущемляющего мое достоинство; что касается Сегюра, то он ведет себя, как ребенок, боящийся собственной тени. Признаюсь, подобная поддержка в моем положении иностранца, лишенного друзей, но имеющего столько врагов, очень меня приободрила.

От Фицгерберта отправился в армянскую церковь, за которой открывается чудесная перспектива, и сама она красива, интересной архитектуры; видел вазы, орнаменты и т.д. Оттуда завернул на рынок[xxvii], прошел по магазинам, где торгуют лучшими и самыми дорогими в мире мехами, видел полушубки по 8 и 10 тысяч рублей. Затем спустился к расположенному напротив дворцу, построенному императрицей Анной, который так и называется Аничков дворец (Anitsky-Dvor)[xxviii]. Последним известным мне его владельцем являлся князь Потемкин, но кому он его продал, не знаю. При князе здесь была возведена обширная колоннада, пышная, но безвкусная и не отличающаяся стройностью пропорций. Говорят, она послужила основой его великолепного Конногвардейского дома[xxix].

В три отправился обедать к господину Рейксу, где, кроме его жены, были еще две сентиментальные английские барышни, развлекавшие наше общество и заставившие меня в который раз удивиться тому, как легко теперь особы женского пола рассуждают о литературе, хотя раньше даже мужчины ничего в этом не смыслили.

Потом пил чай со своей доброй знакомой госпожой Гатри и, узнав, что в половине седьмого императрица должна прибыть из Пеллы[xxx] в Летний дворец, около десяти отправился туда повидать Мамонова, но во дворце никого не принимали; как объяснил мой пьяный слуга, караульные получили по этому поводу особый приказ. Собирался поужинать с госпожой Гатри, но слуга остановил

карету посреди улицы, спросил, хочу ли я вернуться в дом господина Гатри и, получив утвердительный ответ, заявил: «А я нет. Спокойной ночи», — и был таков. Пришлось возвращаться домой, ибо это единственное слово, которое я могу сказать извозчикам по-русски. Встречались ли вы еще где-либо с таким нахальством? Но самое плохое, у меня нет лакея, чтобы идти завтра в десять во дворец.

6 августа. К счастью, объявился мой прежний обжора, и я отправился во дворец, но там лакей, сопровождавший меня по высочайшим покоям и не понимавший, что я говорю, чуть было не привел меня к императрице; слава Богу, Ангальт исправил ошибку и показал мне, как пройти к Мамонову, но тот уже поднялся к Ее Величеству. Пришлось поехать к госпоже Рибас, однако она посоветовала вернуться во дворец, где сегодня должен быть весь свет.

Прибыл туда к одиннадцати. Вскоре вышла императрица, направлявшаяся в Преображенскую церковь, и обратила на меня свое благосклонное внимание; до ее возвращения я беседовал с своими знакомыми. Присутствовали также Нормандес и напыщенные «Бурбоны»[xxxi], но Безбородко при них разговаривал со мной весьма уважительно, приглашая к себе домой завтра в семь вечера, и я с полным правом не обращал на них никакого внимания.

Императрица вернулась после двенадцати и проследовала в свои покои, где обедает сегодня с офицерами Преображенского полка, полковником которого она является; я присоединился к ее свите и ушел вместе с ними. Всем на двух подносах поднесли чарку, и Ее Величество взяла ее сама стоя и выпила, очевидно, следуя древнему обычаю этой страны. Затем она прошла к столу, где сидели только офицеры полка, причем была одета в ту же форму, что и они, но сшитую специально для женщины. После обеда состоялся большой концерт: лучшие итальянские музыканты, находящиеся сейчас здесь, исполняли разные арии, но не особенно хорошо.

Вскоре после этого посланники и многие другие удалились, а я остался, обхаживая князя Барятинского, Орлова и прочих; обер-камергер Шувалов беседовал со мной весьма дружески. Ее Величество разговаривала со мной издали, но очень тепло, а Мамонов был сердечен как никогда. Наконец, заметив, что уже довольно поздно, я ушел и стал искать, где бы пообедать, но поспел к господину Бецкому лишь когда уже подавали десерт, правда, мне принес-

ли немного супа и проч. Около четырех императрица в сопровождении придворной дамы и конного офицера, как обычно, проследовала в Зимний дворец, где и осталась.

После продолжительного тет-а-тет с госпожой Рибас выпил чаю с госпожой Гатри и доктором, так что время прошло необычайно приятно. Фрезер, секретарь английской миссии, пел песни пьяного матроса, заставляя нас смеяться до упаду, госпожа Гатри исполнила «Песнь камня», очень мелодичную и проникновенную, и еще одну похожую, которую ее банкир слышал в Швеции. Юная госпожа Голуа тоже пела, но довольно плохо. Веселье и смех продолжались до часу или даже дольше, и разошлись мы лишь потому, что опасались, как бы не развели мосты, что здесь всегда делают примерно в два часа ночи для прохода судов.

7 августа. Утром со Спренгпортеном осматривали его изящную яхту, на которой собираемся вернуться из Шлиссельбурга, потом заглянули на так называемый английский постоялый двор, находя щийся на Английской линии, зашли в очень красивую залу, где на деньги, собранные по подписке британскими коммерсантами, уст раивают балы с танцами, в очередной раз полюбовались статуей Петра I, к которой приближаешься с удовольствием, а уходишь обиженным на человека, погубившего уникальный постамент.

Затем отправился за город обедать с обер-шенком Нарышкиным; они с женой принимали меня очень хорошо. Госпожа Нарышкина сказала, что Мамонов показал мою записку, оставленную для него в Царском Селе, императрице, а Де Линь поведал о своей беседе с нею, в которой она сообщила, что встречи с графом Мирандой, весьма ею уважаемым, всегда доставляют ей удовольствие.

Обед прошел в приятнейшем обществе, а потом я поднялся наверх, откуда с крытой галереи открывается чудесный вид. Со мной был полковник Михаил Румянцев[xxxii], рассказывал, что он слышал о моей ссоре с испанским поверенным.

8 шесть поехал к Безбородко, который через своего швейцара передал, чтобы я прибыл ровно в восемь, так что я добрался как раз вовремя. У Безбородко нашел Моркова, Кочубея и других, но мы с графом вскоре их оставили и уединились в его кабинете, да бы без помех поговорить о моих делах. Оказывается, Нормандес считает, что, будь он здесь, ничего не случилось бы, он поговорил бы со мной, и все разрешилось бы ко всеобщему удовольствию.

Что касается просьбы Маканаса, то Безбородко решительно ее отклонил, поскольку, даже имея на этот счет какие-то инструкции, он никогда не раскрыл бы их противной стороне; к тому же, если Маканас меня подозревал, зачем было вступать со мной в пререкания и проч. Однако, принимая во внимание мое письмо к нему, испанский поверенный считает необходимым потребовать от меня письменных извинений, ибо чувствует себя оскорбленным. Безбородко просил также, чтобы в какой-нибудь праздничный день я явился ко двору в форме полковника испанской службы, поскольку ему передали, будто я отказываюсь ее носить. В ответ на это я привел графу свой обычный довод: уважение, которое питает ко мне Ее Величество, обусловлено исключительно моими личными качествами, а не чинами и титулами.

По словам Безбородко, сегодня утром императрица приказала снабдить меня рекомендательными письмами ко всем полномочным министрам в иностранных государствах, чтобы те взяли меня под свое покровительство, оказывали помощь и т.д., просила передать, что я могу без стеснения уведомлять ее обо всех своих нуждах, что, когда бы я ни вернулся, меня ждет прекрасный прием, а если я пожелаю остаться в России, мне будет предложена выгодная должность и проч. Ее Величество повелела также проводить меня в ее малые покои попрощаться, как это было в Киеве, ибо хочет лично выразить мне свое расположение; поэтому завтра в двенадцать я должен быть во дворце, а уж он все устроит ко всеобщему удовольствию, выполняя волю Ее Величества.

Я поблагодарил его и спросил, не ошибался ли я в чем-либо и всегда ли вел себя как должно, хотя мною руководило лишь желание защитить свою честь и достоинство, а не оскорбить кого-либо, и он ответил, что поведение мое было безупречно.

Затем отправился к обер-шталмейстеру Нарышкину и провел некоторое время с его семьей; видел у них недавно изобретенный английский инструмент, соединяющий в себе орган и фортепиано и обладающий прекрасным звуком. Беседовал со своим любезным другом юной Марией, как всегда изящной и очаровательной. В десять отправился к Мамонову, но он меня не принял, поскольку ужинал с императрицей. Домой и в постель.

8 августа. В половине двенадцатого прибыл во дворец. Д'Орта и Деболи заговорили со мной, остальные сделали вид, что не за-

метили. Затем пришел князь Барятинский и попросил меня проследовать в личные покои Ее Величества, а также передал ее приглашение отобедать сегодня в «Эрмитаже». Гвардейский офицер проводил меня к императрице, а я про себя отметил, что мои противники выглядели несколько растерянными.

Когда Ее Величество вернулась из церкви, мне было дозволено приложиться к ее руке; она очень приветливо спросила, правда ли, что я собираюсь уезжать, пожелала мне счастливого пути, потом заговорила о петербургском климате и прочих вещах. Безбородко пообещал после обеда отослать все бумаги ко мне домой. В «Эрмитаже» на обеде присутствовали лишь одиннадцать человек: принц Де Линь, камер-фрейлина Протасова, обер-камергер Шувалов, граф Брюс, Барятинский, Мамонов, обер-шталмейстер, я, обер-шенк, госпожа Скавронская и Ее Величество. Императрица спросила, как мне тут нравится, потом в очень хорошем настроении играла в бильярд, а когда закончила, сделала нечто похожее на «chasse»[xxxiii], и все сразу же уселись без церемоний. Иногда она со мной заговаривала, спросила, видел ли я Лоджии Рафаэля, и мы собрались после обеда их посмотреть; Мамонов принес тысячу извинений за то, что не принял меня. Во время обеда я рассказывал об Америке, ее географическом положении, естественных науках, животном мире, древностях и т.д., Ее Величество помогала мне исправлять ошибки Пау[xxxiv], очевидно, ее просветил Шувалов.

Закончив, отправились к Лоджиям — или Библии — Рафаэля, восхищались ими, как они того заслуживают, и я не мог не заметить Ее Величеству, что смотреть их нужно именно в Петербурге, ибо в Риме значительная часть едва различима; потомки будут ей за это благодарны, как и за бронзовые статуи, стоящие в Академии наук. Мои слова понравились государыне, и она добавила: «К тому же они обошлись мне очень дешево, кажется, в 22 тысячи рублей».

Затем мы пошли дальше, императрица показывала мне разные вещи, а я сказал, что это место очень коварно, поскольку незаметно крадет у тебя время, и она со мною согласилась. У вольера, где содержатся более 500 птиц со всех концов света, Ее Величество в шутку предложила обратить внимание на моих соотечественников. Когда заговорили об Испании, она заметила, что, на ее взгляд, испанцы очень плохо понимают друг друга.

Во дворце императрица сразу же отвела меня в подвальный этаж, где на стенах, в корзинах и т.д. висят и лежат бесчисленные миниатюры, эмали, китайские, персидские, турецкие филиграни и прочие любопытные вещи, и призналась, что иногда ее даже тяготят такие сокровища. О, как это верно! Оттуда прошли в ее покои, где она ласково простилась с нами и пообещала распорядиться, чтобы во вторник мне показали Мраморный дворец[xxxv], а в среду — Пеллу.

8 соседней комнате мы с Барятинским и госпожой Скавронской остановились посмотреть великолепные бриллианты короны, лежащие на двух больших подносах, накрытых стеклянными крышками. Особенно выделяются самый крупный в мире рубин размером с куриное яйцо, немного неправильной формы, но не обыкновенного цвета, расположенный в центре диадемы, и знаменитый алмаз — подарок Орлова, обошедшийся ему в 400 тысяч рублей и венчающий скипетр; он раза в три меньше рубина, размером с небольшое голубиное яйцо, во всяком случае копия, подаренная мне Бецким, именно такова. Затем спустились вниз, и госпожа Скавронская расточала мне любезности, тогда как в предыдущие дни не желала меня принимать.

Я отправился домой ждать писем от Безбородко, и он наконец прислал их с секретарем, а также вексель на сумму 2 тысячи голландских дукатов, что меня огорчило, ибо я просил 10 тысяч рублей[xxxvi]. Потом пошел пить чай к супругам Гатри, и доктор обещал завтра утром попросить для меня денег у Сатерленда, потому что у меня не осталось ни гроша, а нужно было заплатить за карету и в девять ехать в Гатчину прощаться. Поужинали, и в час я ушел домой, переложив заботы о себе на своего друга.

9 августа. Гатри явился очень рано и принес 200 рублей, но не от Сатерленда, поскольку в его доме еще не принимали, пришлось бы нарушать порядок и т.д. Я быстро собрался и в половине десятого отбыл в Гатчину, куда и приехал в половине первого. Зашел к графу Пушкину, он принял меня весьма любезно, спросил, получил ли я уже разрешение от императрицы... сказал, что мой приход очень кстати и хотя он обедает с великим князем и княгиней, но до обеда может сопровождать меня. Находившийся там же лейб-медик Круз разговаривал со мной не менее дружески, выразив уверенность, что я влюблен в Россию и никуда не уеду, и т.д.

Наконец мы с графом пешком отправились во дворец. Вскоре к нам вышел великий князь и сказал, что слышал о моем отъезде, о чем сожалеет и проч.; великая княгиня говорила со мной в том же духе, я поцеловал ей руку и попрощался с Ее Императорским Высочеством в самых изысканных выражениях, на какие только был способен. Во время обеда беседовал с неким любезным и образованным господином, сидевшим рядом со мной, да и хозяева время от времени со мной заговаривали.

Пообедав, перешли в гостиную пить кофе, туда же привели маленьких княжон. Я завел с Эпинусом разговор на литературные темы, к которому присоединилась великая княгиня, и мы более полутора часов толковали об этой материи, причем я охотно слушал ее рассуждения о незначительности в целом французской литературы, о том, что немецкая много лучше, но выше обеих она ставит английскую и, хотя изучение самого языка требует огромных усилий, она с большим интересом и пользой для себя читает тех авторов, коих эта философически настроенная нация причисляет к классикам. Этот разговор доставлял мне тем большее удовольствие, что мне показалось, будто ей хочется услышать мое мнение об этом предмете и вообще о литературе, о которой до сих пор мало говорили... думаю, с самого начала она испытывала ко мне симпатию.

Распрощался с добряком Эпинусом и в пять поехал в Петербург. Поужинал с Бецким и госпожой Рибас, потом отправился к обер-шталмейстеру Нарышкину, где встретил д-ра Гатри, и ужинал второй раз в блестящем обществе. Гвардейского офицера Ханыкова, симпатичного молодого человека, все время грубо обрывал какой-то старик, не давая ничего возразить против некоторых абсурдных утверждений Бюффона и Вольтера, и если бы не наша с Гатри поддержка... Поскольку у меня не было кареты, обер-шталмейстер великодушно предоставил одну из своих, и мы с Гатри в полночь уехали.

10 августа. Рано утром уже был у Мелиссино, поджидавшего Де Линя и меня, чтобы отвезти на общие учения Кадетского корпуса. Прибыл туда в десять, корпус уже стоял под ружьем и выглядел поистине великолепно. Какие все же у сей нации замечательные юноши! Посмотрел немного и без четверти двенадцать уехал, поскольку Де Линь так и не появился, а мне нужно было в полдень повидаться с Безбородко.

Я застал его дома и сказал, что в векселе стоит не та сумма, которую я просил, а всего мне нужны 2 тысячи фунтов[xxxvii]. «Хорошо, сколько пожелаете; я распорядился, чтобы Вам переслали в Стокгольм 300 дукатов, а также выдали наличные для оплаты здешних расходов. Повидайтесь с Сатерлендом и передайте, пусть сделает все, как Вы хотите, а если для этого ему нужно встретиться со мной, я к его услугам и т.д.»

Я остался очень доволен, ибо понял, что императрица действительно готова быть мне полезной во всем. Потом отправился в Мраморный дворец, где меня уже ожидали офицер и слуги Ее Величества. Офицер говорил по-английски и очень подробно мне все рассказал и показал: зал приемов с изумительными фламандскими деревянными барельефами; зал с бюстами четырех братьев Орловых; великолепный мраморный зал; столовую и картинную галерею, где есть очень хорошие работы Ван дер Верфа и других фламандцев; большую бальную залу правильных пропорций; изящную ванну в форме эллипса и т.д.; украшения и мебель столь же изысканны, сколь богаты. Думаю, в мире не найдется другого дворца, который мог бы сравниться с этим по убранству, удобству и расположению. А какие с верхних этажей замечательные виды на Неву и далее! Наверное, из всех дворцов, виденных мною, для себя я выбрал бы именно этот, если бы не климат.

Поднялись в бельведер, откуда открывается, мне кажется, самая лучшая панорама Петербурга. Второй этаж еще более располагает к тому, чтобы здесь поселиться, и так же хорошо устроен. Издалека — например, от крепости — это здание поражает красотой пропорций, а когда приближаешься, удивляешься изяществу, простоте и гармоничности отделки. Правда, фасад не очень хорош и немного не на своем месте, да и лестница темновата, в одном крыле пять окон, в другом три, и все разные, но несмотря на столь серьезные просчеты, это одно из лучших в мире зданий, заслуживающее внимания любого просвещенного путешественника.

Обедал с доктором Гатри, который до трех тоже осматривал дворец, а после обеда отправились к Сатерленду, но его, по причине кончины его жены, оказалось не так-то просто найти. Пытались выяснить что-либо у казначея, но тот ничего не знал, и мы поехали в загородный дом. Там встретили одного человека, весь день разыскивавшего меня, дабы вручить 500 дукатов, которые секретарь

императрицы господин Стрекалов приказал непременно передать сегодня и привезти мою расписку, так что бедняге пришлось уже два или три раза заезжать ко мне домой.

Я не хотел брать деньги, полагая, что это ошибка, но посыльный умолял взять их, ибо ему дан ясный приказ доставить расписку. Поразмыслив о словах Безбородко и моего друга Гатри, полагавшего, что это может быть подарок императрицы, я изменил решение и принял эти 500 дукатов, тем более что казначей Сатерленда подтвердил все сказанное. Если императрица прислала эти деньги для оплаты моих петербургских расходов, то остается лишь благодарить ее за внимание и щедрость! Казначей еще более успокоил меня, сообщив, что Фицгерберту на его путешествие таким же образом была передана 1000 дукатов.

Под конец попросил выписать вексель на 1000 фунтов и отправить в Лондон, чтобы уплатить те небольшие суммы, которые Гандасеги[xxxviii], возможно, отказался вернуть моим друзьям. Я приготовил письма им всем, а Фицгерберт вызвался их доставить и сообщить обо всем происшедшем, свидетельствующем, по его мнению, в мою пользу. Он добавил также, что будет счастлив видеть меня в Лондоне и готов оказать любую услугу, — все это с изъявлениями самой искренней дружбы.

В десять отправился ужинать к Гатри. Там меня уже поджидал Спренгпортен, чтобы условиться, в котором часу мы завтра поедем в Пеллу. Поужинали вместе и назначили отъезд на десять от дома Демута, где нужно было захватить дам, пожелавших сопровождать нас, с остановкой у гостиницы, где живет Спренгпортен. Мой слуга, которого я вчера вечером послал разменять банковский билет, оставил его у себя, напился и не появлялся...

11 августа. В половине девятого зашел к Шицгерберту, он угостил меня завтраком и, нимало не чинясь, взял письма в Лондон, повторяя, что все произошедшее здесь свидетельствует лишь в мою пользу, что он обо всем сообщит моим друзьям, что императрица ко мне благоволит и если бы я захотел поступить на службу, то был бы устроен лучше любого иностранца, и т.д. Я распрощался с ним и вместе с супругами Гатри, поджидавшими меня в карете у дверей, мы поехали к Спренгпортену, чей экипаж, запряженный шестеркой лошадей, ждал нас возле гостиницы.

Выехали в одиннадцать вчетвером: Спренгпортен, его сын, доктор Гатри и я. Дамы решили присоединиться к нам завтра у Нарышкиных. Дорога плохая из-за дождя, но идет все время по берегу Невы, а она в это время года очень красива. В семи верстах от города находится Императорский фарфоровый завод, а двумя верстами далее — прекрасная усадьба с большим садом, принадлежащая генерал-прокурору Вяземскому.

Проехали еще пять верст и заметили, что одно из колес вот-вот сломается. Остановились в селе под названием Рыбацкое (Ribestzkoy), нашли кузнеца, который тут же принялся за дело и за час все починил. Мы тем временем любовались высокими берегами, представляющими собой идеальное место для строительства загородных домов. Зашли также в несколько крестьянских хижин, бедных и душных, но юноши, как и везде в России, необычайно красивы.

Около трех сели в карету и в половине пятого прибыли в Пеллу, в 16 верстах отсюда. Пошли осматривать старинный деревянный дом Неплюева, купленный у него императрицей. Зашли сначала в большую беседку и на террасу над рекой, затем в дом, расположенный на возвышенности, откуда открывается прекрасный вид на водную гладь в месте впадения Тосны в Неву. Комнаты обставлены так, как было при прежнем хозяине. Сверху, из бельведера, взору предстает не менее изумительная и широкая панорама: хорошо видны дом и сад Волконских, живописно раскинувшийся в устье Тосны, дома Фалеева из Кременчуга, князя Потемкина и Нарышкина, находящиеся наверху у водопада, и т.д.

Поскольку наш доктор умирал от голода и было холодно, мы пошли перекусить к одному местному трактирщику, где с отменным аппетитом съели привезенный с собою кусок окорока, добавив к нему предложенные хозяином яйца, и с удовольствием выпили портера. Закончив, отправились посмотреть, как продвигается строительство дворца, значительная часть которого уже подведена под крышу, но, вероятно, в полном великолепии он предстанет лишь года через два. В одной из комнат старого дома видели макет, дающий ясное представление о будущем сооружении. Двадцать пять строений, соединенных удобными крытыми галереями, составляют этот, как мне кажется, огромнейший в мире дворец, по размерам близкий к античным термам. Большой зал, занимающий

все первое здание, наверное, самый грандиозный из всех известных, во всяком случае зал в термах Диоклетиана, служивший храмом, и римский Пантеон много меньше. Его пропорции, как и дворца в целом, прекрасны, а весь ансамбль на расстоянии выглядит великолепно.

Мы поднялись на крышу, чтобы лучше рассмотреть строительные материалы, расположение и прочность построек. Отсюда виден Петербург. Нашли, что кирпич, хотя его и считают самым лучшим, неважный, а вот гранит, который идет на фундамент, очень хороший, белый с мелкими черными зернами, специально отобранный и прекрасно обработанный. Артельщик сказал, что за укладку тысячи кирпичей каменщику платят два с половиной рубля, вот почему подобные работы осуществляются здесь с такой легкостью.

Затем прогулялись по берегу реки — какая-то обнаженная женщина, выходившая из воды, лишь засмеялась при виде нас — до водопадов, видели несколько лодок с парусами, а также следы канала, который Петр I велел вырыть, чтобы удобнее было проходить судам, снабжающим его любимый Петербург, и право, не знаю, почему он не продолжил работы после завершения крупного Ладожского канала, построенного с той же целью. По пути нам попались гранитные глыбы с какими-то слоями совсем другого цвета и состава, созданные самой природой и называемые здесь «связующая порода».

Потом сели в карету и поехали за пять верст в дом Нарышкина, который передал со мной письмо своему дворецкому. Там оказалась его прелестная жена, она очень любезно предложила нам чай с замечательными сливками и молоком. Позже вернулся с охоты муж с двумя дюжинами птиц, подстреленных им часа за три, и все же недовольный тем, что дичи сегодня маловато. Он немедленно, как сумел, приготовил нам постели, поскольку вообще здесь это не принято, однако двух покрывал и простынь не хватило, у бедных хозяев просто больше не нашлось, так что мой полушубок оказался очень кстати.

Усадьба, подаренная Нарышкину императрицей в селении под названием Петрушкин (Petrushkin), живописно расположена на высоком берегу Невы, напротив дома князя Потемкина, а меж двумя берегами находится маленький островок. В десять часов в

очень хорошем настроении пошли спать. Доктор обещал разбудить пораньше.

12 августа. Гатри поднял нас в пять утра, мы выпили кофе и в шесть отправились в Шлиссельбург, в 22 верстах отсюда. Переезжали большую реку Мга, Мойку и еще две или три речушки, все они впадают в Неву. Дорога, идущая вдоль берега, отличная, по пути любовались пейзажами, видели много фабрик, где делают кирпич, который затем водным путем переправляют в Петербург, и т.д. Недалеко от Шлиссельбурга миновали лагерь одного из полков местного гарнизона, там как раз шли упражнения в стрельбе из орудий. В восемь въехали в город, похожий на большую деревню, приблизились к огромному Ладожскому озеру, и там близ места, где берет начало Нева, стояли на якоре около сотни судов. Погуляли немного по берегу, встретили рыбака, который хотел продать нам великолепную рыбу, но по баснословной цене.

Вскоре прибыла шлюпка коменданта этой крепости, или государственной тюрьмы, расположенной прямо посреди реки, в том месте, где она вытекает из Ладоги, и отвезла нас туда, причем мы довольно сильно замерзли. Комендант, бригадир Зиглер, немец по происхождению, который сразу же, нимало не смущаясь, сообщил, что начинал служить простым солдатом, принял нас очень любезно, предложил вина и показал камеру, где содержался принц Иван[xxxix] и где он, возможно, был убит... в каждой камере постоянно находится караульный. Напротив, в таком же темном и грязном подвале, как и предыдущий, я увидел связки бумаг в очень плохом состоянии, валявшиеся даже на полу, и мне сказали, что это архив. О, Боже!

Затем обошли вокруг крепости, заходили в угловые башни, построенные шведами, поднимались наверх, и, находясь в одной из них, я долго любовался прекрасным большим озером. После чего спустились во двор с высокими стенами, в одном из углов крепости, посреди которого стоит немного недостроенное двухэтажное здание в форме параллелограмма, с двенадцатью маленькими комнатками, кухней и крошечным садиком. Несомненно, это жилище готовил Екатерине Великой ее муж[xl], намереваясь навсегда заточить ее там. Страшно даже подумать об этом!

Прошли к церкви и со двора увидели рядом со входом в крепость два ряда камер числом 25, в шести из которых окна заложены кирпичом, только посредине оставлено маленькое квадратное отверстие — признак того, что внутри находится заключенный.

Снова вернулись в дом коменданта, который угостил нас малагой и рассказал, что между заключенными не делают никакого различия, и имя их здесь не имеет никакого значения, даже князь Долгоруков[xli] сидел в такой же камере, как и остальные. Внутри есть печь, чтобы караульные могли обогреваться и готовить себе пищу. Единственная привилегия, на которую может рассчитывать тот или иной заключенный, — хорошие доски для кровати. Он рассказал также, что дочь его предшественника вышла замуж за арестанта — отца прелестной горничной в доме графа Остермана — и каждый год рожала по ребенку. Комендант, кажется, очень добрый человек, а для его должности это, несомненно, главное качество; поскольку он примерный лютеранин, основным украшением его дома является гравюра с изображением Лютера и его жены. Тюремная стража состоит из 180 солдат.

Мы ушли, только когда все осмотрели, и комендант проводил нас до самого выхода. Какие же грустные мысли навевают подобные места! Я был удручен и долго еще пребывал в печали.

Сели в ту же шлюпку и проплыли мимо шлюзов Ладожского канала, соединенных с Невой; видели небольшую деревянную пирамидку, на которой по-русски написано, что фельдмаршал Миних завершил строительство в царствование императрицы Анны. Прошли версты две пешком, чтобы посмотреть хотя бы часть этого грандиозного сооружения. Из выкопанного в ходе работ грунта весьма предусмотрительно возвели дамбу, дабы избежать наводнений. Здесь за всем угадывается Петр I.

Хотели также посетить мануфактуру, где делают платки, расположенную поблизости и принадлежащую какому-то еврею, но не нашлось никого, кто мог бы нам ее показать, а посему мы сели в карету и поехали в Петрушкин, куда и прибыли в два часа, встретив по пути генерала, который направлялся инспектировать уже упоминавшийся мною полк. С удовольствием пообедали яйцами и вкуснейшим молоком, но когда в половине четвертого мы закончили, появились госпожа Гатри и барышня Голуа, которые привезли из Петербурга вкусную еду, и мы продолжили свою трапезу. Было очень весело, ибо доктор и Спренгпортен могут украсить любое общество, а молодой человек подкупает своей любезностью.

Потом взяли шлюпку и отправились все вместе на другой берег посмотреть дом князя Потемкина, в котором он, как дитя, постоянно что-то переделывает. Я по обыкновению поднялся в бельведер и полюбовался очередным чудесным видом. Вернулись в прекрасном настроении, и мы со Спренгпортеном прихватили обеих дам, молодой человек с доктором Гатри сели в двухместную карету, и в половине десятого мы все прибыли в усадьбу генерал-прокурора Вяземского, которую хотели осмотреть. Молодые хозяева как раз ужинали, но не были настолько любезны, чтобы пригласить нас, а посему мы отправились в сад, погуляли немного, осмотрели круглое здание храма, расположенное напротив дома; архитектура его и строгие пропорции нам понравились.

В половине одиннадцатого были уже у доктора Гатри. Когда мы вошли, служанка-швейцарка подумала, что это воры, и выбежала в одной сорочке со свечой в руке, в ужасе причитая: «Господи, Господи, Отче наш!» — но, поняв свою ошибку, погасила свечу и исчезла, оставив нас в темноте. Мы очень смеялись над таким приемом, потом поужинали привезенными остатками и в половине первого разошлись по домам.

13 августа. Сделал несколько прощальных визитов, в том числе к старой графине Румянцевой, и они с дочерью княгиней N... наговорили мне кучу любезностей. Графиня подарила мне поясной портрет своего сына, генерал-фельдмаршала, которого я бесконечно уважаю, а портрет оказался самым удачным из всех, какие я видел. Обедал с Бецким и госпожой Рибас, они преподнес ли мне копию большого бриллианта, обрамленную свинцом, и две медные медали.

Затем отправился к графине Головкиной, с которой и провел вечер. Ее муж показывал свою замечательную библиотеку, пили чай, разговаривали о России, в десять поужинали, одни, по-семейному. В двенадцать вернулся домой. Пришлось обойтись без слуги, поскольку он был мертвецки пьян.

14 августа. Все утро писал дома, меня навестил Вельгорский, очень симпатичный человек. Пил чай с госпожой Гатри, ужинал у Нарышкина, и тот сказал, что все написанное Коксом о Шлиссельбурге — чистая правда, и даже императрица в его присутствии восхищалась осведомленностью этого автора в вещах, касающихся империи, которые мало кто знает.

Я поблагодарил за прекрасный прием, оказанный нам его дворецким в Петрушкине, и мы очень мило поужинали. В двенадцать отправился домой.

15 августа. Писал письмо Безбородко, когда в двенадцать явился полицейский офицер, посланный губернатором, узнать, действительно ли я собираюсь уезжать, и я подумал, что, наверное, Ее Величество, не получив от меня никакого благодарственного письма, просила выяснить это, а потому тут же стал сочинять его.

16 августа. Кончил письмо к императрице[xlii] и показал его своему единственному близкому другу доктору Гатри. Потом снял копию, а оригинал послал Безбородко вместе с копиями перевода письма Маканаса и моего ответа, которые он просил у меня раньше.

Пил чай и ужинал с супругами Гатри, и доктор рассказал, как однажды где-то в провинции у людей, пригласивших его, не хватило денег заплатить за лечение, и они предложили ему красивую 15-летнюю девушку, рабыню... Черт возьми, к каким последствиям может привести одна-единственная ошибка!

17 августа. Написал также князю Потемкину, моему другу Рибасу и генералу Аевашеву, горячо поблагодарив последнего за гостеприимство, за то, что любезно' предоставил мне кров в своем доме и проч., и подарил его слугам семь дукатов. Читал Раксолла, отрывки, касающиеся Петербурга, написал также Мамонову, по слав ему вместе с письмом рукопись доктора Гатри..

18 августа. Нанес прощальный визит любимице императрицы госпоже Протасовой, всегда относившейся ко мне с уважением, в ее покоях. Когда я пришел, она занималась со своими племянница ми, однако тут же оставила это и приняла меня как почетного гос тя. В течение часа мы дружески беседовали и попрощалась она со мной очень тепло, наказав передать в Лондоне привет и поклон графу Воронцову[xliii] и своему доброму другу Фицгерберту.

Затем отправился к госпоже Скавронской, которая тоже приняла меня чрезвычайно ласково и приветливо, познакомила со своей дочерью, очень похожей на князя[xliv] и прекрасно говорящей по-английски. Я предложил прислать ей несколько книг на этом языке, чтобы она лучше узнала Англию. Проговорили больше часа, после чего я пошел обедать с Бецким и госпожой Рибас, которая всегда готова посплетничать.

После обеда, примерно в пять часов, видя, что Безбородко мне не отвечает, отправился к нему в загородный дом в двух верстах от города, на Неве... Слуги не разрешили мне пройти в залу, где гости только что встали из-за стола, и я спустился вниз, чтобы подождать, но, когда все общество вышло прогуляться по парку, хозяин тут же принес мне свои извинения. Отправились гулять вместе, но вскоре отделились от остальных, и он сказал, что императрица осталась чрезвычайно довольна моим письмом, повторила, что в случае любой нужды я могу обращаться к ней, и как только мы поднимемся наверх, он составит все необходимые бумаги.

Гуляли примерно полчаса, граф показал мне свой огромный парк, разбитый на болоте и потребовавший немалых расходов, затем поднялись к нему в кабинет, и он принялся писать. Сначала

Сатерленду, чтобы тот устроил все так, как я распоряжусь, затем своему секретарю, чтобы тот передал мне копию циркулярного письма Ее Величества полномочным министрам, которую я просил, дабы соблюсти все формальности, и губернатору Выборга, чтобы тот мне посодействовал и показал в своей провинции все заслуживающее внимания. Императрица просила также передать, что поскольку испанцы придирались ко мне по поводу формы, то если я хочу носить мундир российского полковника, это не только ни у кого не вызовет возмущения, но, напротив, чрезвычайно ее порадует. Я поблагодарил за все те милости и почести, коих Ее Величество меня удостоила[xlv], и сказал, что теперь, возможно, не буду носить никакой формы, в том числе и испанской, но тем не менее высоко ценю благодеяния Ее Величества и с признательностью их принимаю. Безбородко просил непременно писать ему, поскольку Ее Величество желает знать, как сложится моя дальнейшая судьба. Я сказал, что почитаю это своей обязанностью, и распрощался.

Оставив в графской канцелярии письма секретарю и губернатору Выборга, я отправился пить чай с доктором Гатри, который посоветовал в любом случае принять разрешение носить форму, столь щедро предложенную мне императрицей, хотя бы в знак особого к ней уважения. Я признал, что он прав, и решил объясниться по этому поводу в письме.

19 августа. Рано утром написал Безбородко, прося его письменно изложить то, что вчера он передал мне на словах, ибо действительно надумал заказать и в случае необходимости надевать мундир российского полковника, представляясь таковым, коль

скоро Ее Величество столь великодушно пожелала меня облагодетельствовать. Я тут же позвал портного и приказал сшить мне форму полковника Екатеринославского кирасирского полка — гордости Екатерины, — шефом которого является князь Потемкин.

Затем отправился к Сатерленду, который из-за смерти жены никого не принимает, и просил казначея передать ему, что эта записка Безбородко, несомненно, развеет все сомнения, являвшиеся причиной его медлительности, и заставит его быстро все подготовить. Записка, по-видимому, поразила казначея, и он сказал, что передаст мои пожелания. Я распорядился выписать векселя на 600 и 400 рублей и отослать их моим друзьям Нассау и Рибасу соответственно в Варшаву и Рим, еще один на 1000 фунтов для меня, а также снять копию платежного ордера, выданного Фицгерберту, который нужно по почте отправить в Лондон. Он обещал, что завтра все будет готово.

Пообедал дома, потом до вечера разъезжал по городу с прощальными визитами, после чего повидался с Бецким и поужинал с госпожой Рибас. В двенадцать дома.

20 августа. Поехал к Сатерленду, у него все было приготовлено[xlvi]. Отправил по почте друзьям копии писем, переданных через Фицгерберта. Сам написал Нассау и Рибасу, с тем чтобы переслать письма через госпожу Рибас и польского посланника Деболи, изложив в них все, что со мной произошло, и приложил копии выданных векселей.

Обедал с Гатри, потом поехали к профессору Палласу в его загородный дом, расположенный рядом с домом Куракина, ибо он давно хотел познакомиться со мной, а я с ним, но «Бурбоны», постоянно предлагавшие ему свои услуги, этого не желали. Говорили о естествознании, об Америке и проч.; он рассказал также историю американца Ледиарда, которому Сегюр, находясь в Киеве, обещал достать паспорт, но так и не достал, и бедняга уехал без документа, опасаясь, что ему не разрешат пересечь границу. Я предложил поговорить с Безбородко, если увижу его. Был приглашен на обед по возвращении из Выборга. Женщина, на которой он недавно женился, мне очень понравилась...

21 августа. Написал также Гандасеги в Лондон, что если он не получит посланный мною перевод, пусть сам немедленно расплатится. Меня навестил Де Линь и в изысканных выражениях предлагал остановиться в его доме в Брюсселе.

Полковник Левашев, который завтра вместе с любовницей отбывает в Орел в свой полк, заставил меня немедленно подготовить паспорт, лошадей и проч., чтобы сегодня же вечером отправиться в Выборг; со мной едет только молодой Спренгпортен, отец его, к сожалению, не может к нам присоединиться. Выпил чаю у госпожи Гатри, после чего отправился домой заняться лошадьми, но они до сих пор не прибыли. Сегодня сменил своего пьяницу-слугу на другого, испанца Франсиско, который во время войны покинул Англию и служил матросом в нашей эскадре.

Наконец нежно распрощался со своим гостеприимным хозяином Левашевым, сел в карету, захватив всякие вкусные яства, заботливо им приготовленные, и поехал к Гатри.

[i] Метью Гатри (1743—1807) — шотландец, с начала 60-х годовXVIII в. обосновавшийся в России. Врач Петербургского кадетского корпуса, член Лондонского королевского общества.

[ii] Греческий остров Занте (Закинф) в Ионическом море Миранда посетил в середине мая 1786 г. в ходе своего путешествия по Европе.

[iii] Речь идет о Петропавловской крепости.

[iv] Поездка императрицы на юг России в первой половине 1787 г.

[v] С 1797 г. монастырь стал называться Александро-Невской лаврой.

[vi] Собакин, он же С.Я. Яковлев (1712—1784) — крупный заводчики миллионер, выходец из крестьян. В 1777 г. получил дворянство.

[vii] Молитва, трижды повторяемая во время ежедневных богослужений (утром, днем и вечером), посвящена прославлению воплощения Иисуса.

[viii] Граф А.Б. Де Бальмен (1741—1790) — генерал-поручик, директор сухопутного Кадетского корпуса.

[ix] Граф Эрнст Иоганн Бирон (1690—1772) — курляндский дворянин, фаворит императрицы Анны Ивановны. При ее содействии в1737 г. избран герцогом Курляндии. В 1741—1761 гг. — в ссылке.

[x] Подразумевались касавшиеся Миранды бумаги, которые Безбородко передал Потемкину в Киеве в 20-х числах апреля 1787 г.

[xi] Воробьиные (франц.).

[xii] Барон Георг Магнус Спренгпортен (1741—1819) — финский дворянин. В 1786 г. перешел на русскую службу в чине генерал-майора.

[xiii] См. выше, раздел «Пальмира Севера», прим. 12.

[xiv] Название происходит от финского селения Кекерекексино («лягушачье болото»).

[xv] У Фридриха II, насколько известно, не было брата с таким именем. Вероятно, имеется в виду брат прусского короля Генрих.

[xvi] Иван Мане Ярнович (около 1740—1804) — хорватский скрипачи композитор. В 80-е годы XVIII в. и в начале XIX в. служил придворным музыкантом в России.

[xvii] Судя по всему, речь идет о Гатчине — резиденции наследника престола и его супруги.

[xviii] Напомним, что путь из Гатчины в Петербург проходил через Царское Село.

[xix] Видимо, подразумевается Г.А. Потемкин.

[xx] С польским графом Михалом Вельгорским Миранда подружился еще в Киеве (февраль—апрель 1787 г.).

[xxi] Петр Симон Паллас (1741—1811) — естествоиспытатель. С1767 г. жил в России, руководил экспедициями в различные провинции. Член Петербургской Академии наук.

[xxii] Летний дворец построен в стиле барокко по проекту знаменитого В.В. Растрелли в царствование императрицы Елизаветы Петровны.

[xxiii] Антонио де Коломби — испанский генеральный консул в Петербурге с 1775 по 1791 г.

[xxiv] Имеется в виду нижеследующая публикация:

«ИСПАНСКАЯ АМЕРИКА

Пожар, вспыхнувший в Северной Америке, перебросился, как и предполагали, на американские владения Испании. Это противостояние ликвидирует обещания, данные властями Испанской Америки урожденным испанцам, и меняет их отношение к ним и их потомкам по другую сторону Атлантики, и является обоюдоострым мечом, рубящим дважды. С одной стороны, оно до сих пор помогало сохранить власть Испании в этих краях, а с другой — сеяло в сердцах народа глубокую обиду. Проводятся собрания, устраиваются тайные встречи людей, которых можно назвать провинциальными испанцами. Произошедшее в Северной Америке — это серьезный повод для разговора и великолепный пример для подражания. Сейчас, и в этом абсолютно уверены, в Лондоне находится один испанский американец, пользующийся доверием сограждан и стремящийся снискать славу освободителя родины. Это человек благородных принципов и пытливого ума, преуспевший в изучении древних и современных языков, начитанный и знающий мир. В течение нескольких лет он изучал политику в целом, происхождение, развитие и упадок разного рода правительств, обстоятельства, которые объединяют и удерживают вместе массы людей в обществе, и причины, по которым эти общества распадаются и поглощаются другими. Этот благородный рыцарь, посетив все провинции Северной Америки, прибыл в Англию, почитаемую им как родина-мать свободы и школа политических знаний. Будучи друзьями свободы, мы воздержимся от более подробного описания этой выдающейся личности, которая является прекрасным доказательством и примером того, что нам хотелось бы объяснить. Мы восхищаемся его талантами, превозносим его качества и от души желаем достижения возвышенных целей, имеющих право на существование в душе любого человека, ибо только их достижение может даровать свободу миллионам его сограждан».

[xxv] 20 августа 1785 г., спустя полгода по прибытии венесуэльца вАнглию, лондонская газета «Морнинг кроникл» сообщила читателям о появлении в британской столице безымянного испаноамериканца (в котором по описанию без труда можно было узнать Миранду), стремящегося «снискать славу освободителя своей родины». Этот текст перепечатала столичная же «Политикл геральд», а вырезку из нее лондонский знакомый Миранды незамедлительно послал ему в Берлин где тот находился.

[xxvi] А.Д. Ланской (1758—1784) — фаворит Екатерины II с 1779 г. генерал-поручик и генерал-адъютант.

[xxvii] Судя по всему, Гостиный двор.

[xxviii] Аничков дворец построен при Елизавете Петровне для ее супруга графа А. Г. Разумовского. В 1776 г. Екатерина II купила его у младшего брата последнего — фельдмаршала К. Г. Разумовского и подарила Г.А. Потемкину, который в 1785 г. продал дворец.

[xxix] Таврический дворец.

[xxx] Новый загородный дворец императрицы.

[xxxi] Миранда подразумевал посланников государств, где правили представители династии Бурбонов, — Испании, Франции и Королевства обеих Сицилии.

[xxxii] Автор дневника ошибся: М.П. Румянцев имел в то время чин генерал - поручика.

[xxxiii] Шассе (франц.) — одно из па в балете.

[xxxiv] Корнель де Пау (1739—1799) — немецкий историк и филолог, в чьем труде «Философические исследования об американцах» имеются существенные пробелы и множество ошибок.

[xxxv] Мраморный дворец сооружен на берегу Невы в 1768—1785 гг. по проекту архитектора А. Ринальди. Его стены внутри и снаружи облицованы мрамором 32 оттенков.

[xxxvi] 2 тыс. голландских дукатов составляли 6 тыс. рублей.

[xxxvii] Примерно 13,5 тыс. рублей.

[xxxviii] Матиас де Гандасеги — испанский вице-консул в Лондоне, которому Миранда перед отъездом из Англии в августе 1785 г. поручил оплатить несколько мелких счетов.

[xxxix] Миранда, видимо, имел в виду малолетнего Ивана Антоновича — внучатого племянника императрицы Анны Ивановны, после смерти которой грудной младенец был провозглашен императором. Свергнутый год спустя Елизаветой Петровной и вместе с родителями отправленный в ссылку, он с 1756 г. томился в каземате Шлиссельбургской крепости где и был убит при попытке освободить его (1764 г.).

[xl] Император Петр III, чье царствование (1761—1762) длилось всего полгода.

[xli] Вероятно, комендант подразумевал одного из двух представителей древнего княжеского рода (бывшие члены Верховного тайного совета князья В.В. и В.Л. Долгоруковы), являвшихся в царствование Анны Ивановны (1730—1740) узниками Шлиссельбургской крепости.

[xlii] Письмо Ф. де МирандыЕкатерине II. Санкт-Петербург,15августа 1787 года:

«Государыня!

Да соблаговолит в. и. в-во разрешить мне повергнуть к Вашим стопам сии слабые изъявления моей величайшей признательности за все милости и благодеяния, коими в. в-во соизволили меня осыпать с того момента, как я имел счастие быть Вам представленным в Киеве, и которые вызвали в моей душе такой отклик, что преданность моя Вашей августейшей особе отныне нерушима.

Лишь приверженность великому и важному делу, коим я в настоящее время занят, в состоянии побудить меня отложить милое и приятное удовольствие моей службой отчасти возместить то, чем я обязан благосклонности в. в-ва, и разделить с подданными Вашими драгоценные и неоценимые преимущества, каковыми в Ваше выдающееся и прославленное царствование пользуется общество. Как только, однако, мои обязательства в другом месте будут полностью выполнены, как я имел честь доложить в. в-ву в Киеве через посредство г-на генерала Мамонова, я осмелюсь напомнить о Вашем обещании и надеюсь, что по доброте своей Вы соизволите благосклонно принять скромные услуги чистосердечного человека, пекущегося исключительно о пользе и счастии других.

Поддержка, которую в. в-ву угодно было великодушно мне предоставить, всегда будет побуждать меня вести себя, насколько это возможно, самым благоразумным образом, и не сомневаюсь, что подобное покровительство — залог полного осуществления моих чаяний, несмотря на все интриги и происки недругов. Кредитное письмо, кое в. в-во соблаговолили дополнительно [мне] пожаловать, в случае надобности будет разумно употреблено; и я вполне удовлетворен.

Имею честь с надлежащей благодарностью и глубочайшим почтением оставаться в. и. в-ва нижайший и покорнейший слуга

Франсиско де Миранда»

(Русский перевод с французского оригинала опубликован в приложении к кн.: Альперович М.С. Указ. соч. С. 329—330.)

[xliii] Граф С.Р. Воронцов (1744—1832) — российский посланник вЛондоне с 1784 по 1796 г., в 1796—1800 гг. — посол.

[xliv] Видимо, подразумевается дядюшка графини — Г.А. Потемкин.

[xlv] Письмо графа А.А.Безбородко Ф. де Миранде. 22 апреля 1787 года:

«Милостивый государь!

Ее Императорское Величество, убежденная в Вашем ревностном желании служить ей и готовая предоставить Вам такую возможность в любое время, когда Вы сочтете это необходимым, разрешает Вам носить мундир ее Армии.

Имея честь сообщить вам волю моей Государыни, пользуюсь случаем, дабы принести Вам уверения в своем глубочайшем почтении, с чем и остаюсь Ваш нижайший и покорнейший слуга

А. Граф Безбородко»

(Перевод в несколько иной редакции см.: Альперович М.С. Указ соя. С. 129).

[xlvi] Санкт-Петербург, 18 августа 1787 года

Господа!

Соблаговолите уплатить по этому кредитному письму господину графу Франсиско де Миранде сумму тысячу фунтов стерлингов и взять с него или с его доверенного лица копии расписок, записав эту сумму на мой счет. Имею честь оставаться вашим нижайшим и покорнейшим слугой.

Р.Сатерленд

Господам Хоупу и К° в Амстердам Господину А. Сатерленду в Лондон

Уплачено мною, Р.Сатерлендом, в счет указанного кредита сто восемьдесят семь фунтов стерлингов, один соль и восемь денариев.

Санкт-Петербург, 18 августа 1787 года Р.Сатерленд

Текст приводится по изданию: Миранда Франсиско де. Путешествие по Российской Империи / Пер. с исп. — М.: МАЙК «Наука/Интерпериодика», 2001.
© Российский комитет сотрудничества с Латинской Америкой, права на издание на русском языке, 2000
© М.С. Алперович, В.А. Капанадзе, Е.Ф. Толстая, перевод, 2001
© МАЙК «Наука/Интерпериодика», 2001