|
Марбо Жан-Батист-Антуан-Марселен Мемуары генерала барона де Марбо
Глава VII Стр. 524 Разделение русской армии на две части. — Багратион уходит от Жерома. — Марш на Двину. — Неудачная атака на Дюнабург. — Я сбрасываю в Двину два полка Витгенштейна. — Мы отделяемся от Великой армии. — Состав 2-го корпуса С первых же дней нашего вступления в Россию неприятель совершил огромную ошибку, позволив Наполеону разорвать свою линию так, что основная масса русских войск под командованием Александра и Барклая была отброшена до Двины, а остальные войска Стр. 525 под командованием Багратиона еще находились в верховьях Немана, возле Мира, в 80 лье от основной части своей армии. Отрезанный таким образом, корпус Багратиона попытался соединиться с частями императора Александра, проходя через Минск. Но Наполеон приказал защищать эту стратегически важную точку маршалу Даву. Тот быстро отбросил русских до Бобруйска, который, как ему было известно, защищал Жером Бонапарт во главе двух корпусов, численность их достигала 60 тысяч. Багратиону пришлось бы сложить оружие, если бы его не спасла неумелость Жерома: плохо поняв распоряжения, переданные ему маршалом Даву, и не желая признавать превосходства, какое давали этому маршалу его долгий опыт и прежние большие успехи, Жером Бонапарт пожелал действовать по собственному разумению и провел маневры так плохо, что Багратион ускользнул от этой первой опасности. Однако Даву, преследуя его со своим обычным упорством, догнал его на дороге к Могилеву. Хотя у Даву была всего одна дивизия из 12 тысяч солдат, он атаковал и разбил отряд Багратиона, насчитывавший 36 тысяч человек. Правда, Багратион был захвачен врасплох на местности, которая по своему рельефу не позволила его отряду развернуться и пустить в бой все свои силы. После этого Багратион прошел через Борисов, намного южнее Могилева, на Новобыхов и, оказавшись с этого момента вне досягаемости Даву, наконец смог присоединиться к основной русской армии в Смоленске. Во время своих маршей и передвижений в обратном направлении, которые Багратион предпринимал, чтобы уйти от Даву, он застиг врасплох бригаду французской кавалерии под командованием генерала Бор-десуля и полностью лишил ее 3-го полка конных егерей, которым командовал мой друг Сен-Марс. Захват корпуса Багратиона имел бы громадное значение для Наполеона, поэтому гнев императора против короля Жерома, давшего Багратиону ускользнуть, был ужасен! Он приказал ему немедленно покинуть армию и вернуться в Вестфалию. Эта строгая, но необходимая мера произвела на армию впечатление, крайне неблагоприятное для короля Жерома. Однако был ли он виноват больше других? Первая его вина состояла в том, что, как он считал, его достоинство монарха не позволяло ему получать указания от простого маршала. Но император слишком хорошо знал, что этот молодой человек в своей жизни не командовал ни единым батальоном. Так, может, и Наполеон должен был упрекать себя за то, что доверил ему с самого начала армию в 60 тысяч человек, к тому же в столь серьезных обстоятельствах? Короля Жерома заменил генерал Жюно, который тоже очень быстро совершил непоправимую ошибку. В этот период русский император послал к Наполеону одного из своих министров, графа Балашова. Этот парламентер застал французского императора еще в Вильно. Цель этой встречи не стала хорошо известна. Кое-кто подумал, что речь шла о перемирии, но эти слухи были опровергнуты весьма быстро отъездом г-на Балашова. Вскоре стало извест- Стр. 526 но, что английская партия, пользовавшаяся огромным влиянием при российском дворе и в русской армии, огорченная миссией г-на Балашова и опасаясь, как бы император Александр не дал себя толкнуть на переговоры с Наполеоном, во весь голос потребовала, чтобы русский император покинул армию и возвратился в Петербург. Александр согласился с этим желанием, но пожелал увезти также своего брата Константина. Предоставленные самим себе и подстрекаемые англичанином Вильсоном, русские генералы думали только о том, чтобы придать войне варварский характер, который смог бы ужаснуть французов. Генералы приказали своим войскам оставлять за собой пустыню, сжигая жилища и все, что они не могли забрать с собой! В то время как из центра Вильно Наполеон руководил различными корпусами своей армии, 15 июля к реке Двине вышли колонны, которыми командовали Мюрат, Ней, Монбрен, Нансути и Удино. Последний, видимо, не очень хорошо понявший приказы Наполеона, совершил какой-то невероятный марш-бросок, спустившись вдоль по левому берегу Двины, в то время как по ее противоположному берегу навстречу ему двигались корпуса Витгенштейна, и вышел перед городом Дюнабургом1. Этот старинный город был плохо укреплен, и Удино рассчитывал захватить мост, чтобы перейти на правый берег и атаковать хвост колонны Витгенштейна. Но, уходя из Дюнабурга, тот оставил в городе большой гарнизон и многочисленную артиллерию. Как обычно, мой полк двигался в авангарде, которым в тот день лично руководил маршал Удино. Дюнабург расположен на правом берегу. Мы подошли по левому, обороняемому значительным укреплением. Оно служит «тет-де-поном» (предмостным укреплением), расположенным между мостом и передовой позицией неприятеля на берегу реки, которая в этом месте очень широка. В четверти лье от укрепления, не имевшего пушек, по утверждению Удино, я обнаружил русский батальон, чей левый фланг опирался на реку, а фронт укрывался за дощатыми постройками покинутого лагеря. При таком расположении неприятеля с ним было очень трудно войти в соприкосновение. Однако маршал приказал мне атаковать врага. Оставив на усмотрение офицеров заботу вести эскадроны в промежутки между сараями, я дал сигнал атаки. Но едва полк выдвинулся вперед под градом пуль русских пехотинцев, как артиллерия, существование которой маршал отрицал, начала яростно стрелять с укреплений, от которых мы находились так близко, что гранаты пролетали у нас над головами, не успевая разорваться. Одно из редких ядер пробило дом рыбака и попало в ногу одного из моих самых смелых трубачей, трубившего в этот момент около меня сигнал атаки. Я потерял здесь многих моих людей. 1 Река, на которой расположен этот город, по-немецки называется Дюна, по-русски Двина (или Западная Двина) и по-латышски — Даугава. Русские во времена Российской империи именовали Дюнабург Динабургом, затем он стал Двинском, а ныне носит латышское название Даугавпилс. (Прим. ред.) Стр. 527 Удино совершил серьезную ошибку, атакуя неприятеля, закрепившегося между бараками и защищавшегося огнем из пушек и ружей. Надеясь выбить с позиции вражеских пехотинцев, маршал послал против них батальон португальцев, шедший впереди нашей кавалерии. Но эти иностранцы, бывшие военнопленные, которых завербовали в армию во Франции, отчасти вопреки их желанию, повели себя очень трусливо, и мы все время оставались под огнем. Видя, что Удино храбро держится под вражескими пулями, но не отдает никаких приказаний, я понял, что если так будет продолжаться еще несколько минут, мой полк будет разбит. Поэтому я приказал своим егерям рассеяться и предпринял против русских пехотинцев «фуражирскую» атаку1, двойным преимуществом которой является то, что она заставляет противника разбежаться и прекратить огонь артиллерии, поскольку канониры больше не осмеливались стрелять из боязни задеть собственных стрелков, смешавшихся с французами. Под сабельными ударами моих кавалеристов защитники лагеря в самом большом беспорядке бежали к «тет-де-пону». Но гарнизон, которому было поручено защищать укрепление, состоял из солдат-новобранцев. Они, боясь, что мы ворвемся внутрь, преследуя бегущих, поспешно закрыли ворота. Это помешало беглецам броситься к понтонному мосту, чтобы переправиться на другой берег и найти укрытие в самом городе Дюнабурге. На этом мосту не было перил, понтоны шатались, река была широкой и глубокой, и я видел гарнизон укрепления, пытающийся закрыть ворота! Идти еще дальше вперед показалось мне безумием. Тогда, думая, что полк сделал уже достаточно, я остановил его, как вдруг появился маршал, крича: «Доблестные воины 23-го полка, сражайтесь, как при Вилькомире, перейдите через мост, взломайте ворота и захватите город!» Напрасно генерал Лорансе хотел заставить Удино понять трудности, которые здесь были неизмеримо большими, и то, что кавалерийский полк не может атаковать укрепление, как бы плохо оно ни охранялось, если для доступа к нему требуется строем по двое переправиться по понтонному мосту, маршал заупрямился, говоря: «Они воспользуются беспорядком и страхом, царящими среди врагов!» Потом он повторил мне приказ идти на город. Я повиновался. Но едва я оказался на первом пролете моста вместе с первым взводом, как гарнизон Дюнабур-га, которому удалось закрыть ворота укреплений, выходящих на реку, появился над валом и принялся оттуда обстреливать нас! Наш рассыпной строй не позволял этим неопытным вражеским солдатам стрелять эффективно, поэтому наши потери оказались меньшими, чем я ожидал. Но, услышав, что из укрепления в нас стреляют, защитники «тет-де-пона», оправившись от испуга, занялись тем же. Видя, что 23-й полк оказался таким образом меж двух огней при вступлении на шатающийся мост, двигаться по которому вперед не было никакой 1 Кавалерийская атака «по-фуражирски» («en fourageurs») производилась в разомкнутом, рассыпном строю, на манер казачьей «лавы». (Прим. ред.) Стр. 528 возможности, маршал Удино послал мне приказ отступить. Большие промежутки между отделениями позволили всадникам развернуться по одному без особого беспорядка. Однако два человека и две лошади упали в реку и утонули. Чтобы вновь оказаться на левом берегу, нам пришлось снова пройти перед «тет-де-поном», и мы опять подверглись сильному огню, который, к счастью, вели неумелые стрелки, потому что, если бы мы имели дело с более опытными, хорошо натренированными в стрельбе солдатами, мой полк был бы полностью уничтожен. Этот неудачный бой, начатый столь неосторожно, обошелся мне примерно в тридцать убитых и множество раненых. Все надеялись, что маршал, по крайней мере, учтет этот неудачный опыт, тем более что, как я уже говорил, инструкции императора не предписывали ему захватывать Дюнабург. Однако сразу по прибытии кавалерийских полков Удино приказал опять атаковать «тет-де-пон», где неприятель имел время усилить гарнизон батальоном гренадеров. Поэтому наши части были отброшены со значительно большими потерями, чем те, какие испытал 23-й полк. Узнав об этой напрасной попытке, император отругал за нее маршала Удино. Вам известно, что мой полк был в одной бригаде с 24-м полком конных егерей. Командовавший этой бригадой генерал Кастекс с первого же дня нашего объединения в бригаду установил в своих частях прекрасный порядок. Каждый из двух полков по очереди в течение суток двигался первым. Если мы шли по направлению к врагу, первый полк был в арьергарде, если мы отступали, обеспечивал при этом своими людьми все посты, разведку и караулы. В это время второй полк бригады спокойно ехал по дороге, понемногу оправляясь от усталости предыдущего дня и готовясь к завтрашнему, что не мешало ему приходить на помощь передовым отрядам, если они вступали в стычку с превосходящими силами противника. Громадное преимущество этой сверхрегла-ментированной системы состояло в том, что солдаты никогда не разлучались со своими офицерами и со своими однополчанами и не попадали под командование неизвестных им офицеров и не смешивались с кавалеристами другого полка. Наконец, ночью половина бригады спала, а другая половина охраняла ее сон. Однако нет в мире совершенства, и случай вполне мог в дни серьезных столкновений чаще призывать к службе один полк, а не другой. Так и произошло с 23-м полком, как в бою при Вилькомире, так и под Дюнабургом. Эти случайности преследовали 23-й полк на протяжении большей части похода. Но полк никогда не жаловался, всегда с честью выходил из серьезных положений и нередко оказывался предметом зависти 24-го полка, у которого было гораздо меньше случаев отличиться. Я уже говорил, что, пока Удино двигался к Дюнабургу, дивизии Нея, а также огромный кавалерийский резерв под командованием Мюрата шли вверх по левому берегу Двины по направлению к Полоцку. В это время русская армия Витгенштейна перемещалась в том же направлении по правому берегу. Отделенные от неприятеля рекой, наши кавале- Стр. 529 ристы были недостаточно осторожны и, по французской привычке, ежедневно разбивали свои бивуаки слишком близко от берегов Двины. Заметив это, Витгенштейн дал пройти пехоте Нея и основной части конницы Мюрата, колонну которой замыкала дивизия генерала Себастьяни, а в арьергарде шла бригада генерала Сен-Женьеса, бывшего офицером в Египетском походе, человека очень смелого, но малоспособного. Миновав маленький городок под названием Друя, генерал Сен-Женьес по команде Себастьяни поставил свои полки бивуаком в двухстах шагах от реки, через которую, как считалось, нельзя было переправиться вброд. Но Витгенштейн знал очень удобный брод и воспользовался ночью, чтобы переправить через реку кавалерийскую дивизию1. Она бросилась на французский отряд и почти полностью уничтожила бригаду Сен-Женьеса, взяла самого генерала в плен2 и заставила Себастьяни с остатками своей дивизии поспешно отступить в направлении войск Монбрена. После этого быстрого налета на врага Витгенштейн собрал свои войска на правом берегу Двины и продолжал двигаться вверх по ее течению. Эта история дорого обошлась Себастьяни и навлекла на него упреки императора. Спустя недолгое время после этого прискорбного события Удино получил приказ отойти от Дюнабурга и следовать вверх по Двине для соединения с Неем и Монбреном. Поэтому его армейский корпус двинулся по дороге, по которой до этого прошли их корпуса, и должен был проходить перед городом Друя. Маршал планировал остановить свои части и стать лагерем в 3 лье оттуда, но боялся, как бы русские не воспользовались бродом, чтобы переправить на левый берег многочисленные отряды для нападения на большой обоз, тянувшийся позади французского войска. В связи с этим маршал Удино решил отойти подальше, распорядившись, чтобы один полк из бригады Кастекса провел ночь на том же месте, где ранее была захвачена врасплох бригада генерала Сен-Женьеса. Полку было приказано наблюдать за бродом, через который русские переправлялись, чтобы атаковать эту бригаду. В этот день службу нес мой полк, и на него выпала опасная задача остаться одному перед Друей до следующего утра. Я знал, что основная часть армии Витгенштейна прошла вверх по течению Двины, но заметил два сильных кавалерийских полка, оставленных противником неподалеку от брода. Этого было более чем достаточно, чтобы нас разбить. 1 Русская конница, напавшая на французов под Друей, у местечка Оникшты, включала в себя 8 эскадронов Гродненского гусарского полка и 4 сотни донского казачьего полка Платова 4-го. Ей противостояли два полка 2-й легкой кавалерийской дивизии генерала Себастьяни — 11-й конно-егерский (3 эскадрона), составлявший вместе с 12-м конно-егерским полком 7-ю легкую кавалерийскую бригаду генерала Сен-Женьеса, и 10-й польский гусарский (4 эскадрона), выделенный из 16-й бригады легкой кавалерии. (Прим. ред.) 2 В бою 15 июля 1812 г. бригадный генерал Жан-Мари-Ноэль Делиль де Фалькон де Сен-Женьес (1761—1835) был ранен и взят в плен корнетом Гродненского гусарского полка И.А. Глебовым. Он стал первым французским генералом, плененным во время Русской кампании. (Прим. ред.) Стр. 530 Даже если бы я хотел абсолютно точно выполнить приказ, предписывавший мне расположиться бивуаком именно на том месте, которое два дня назад занимал Сен-Женьес, сделать это было бы невозможно, поскольку земля была покрыта более чем двумя сотнями разлагающихся трупов. Но к этой основной причине присоединилась еще одна, не менее важная. Все, что я видел и узнал на войне, убедило меня, что для защиты реки против атак врага лучше всего расположить свои части на некотором расстоянии от воды. Так вы прежде всего будете вовремя предупреждены о подходе неприятеля; кроме того, поскольку неприятель собирается лишь произвести налет, а потом быстро отойти, он не осмелится удаляться от реки, обеспечивающей ему отступление. Поэтому я расположил полк в полулье от Двины, на участке со слегка неровной почвой. Я оставил на берегу только двоих часовых, поскольку был уверен, что если требуется только наблюдать, то два человека видят так же хорошо, как большой караул. Между часовыми и нашим бивуаком друг за другом были размещены несколько отрядов всадников. Из лагеря, подобно пауку из паутины, от этих кордонов я мог быстро узнавать обо всем, что происходило на участке, который я должен был охранять. Вдобавок ко всему я запретил зажигать огни, даже курить трубки и велел соблюдать полную тишину. В июле ночи в России совсем короткие, но эта показалась мне очень длинной, настолько я опасался быть атакованным в темноте превосходящими силами врага. Половина моих людей оставалась в седлах, другие кормили лошадей и были готовы при первом сигнале вскочить на них. На другом берегу все выглядело спокойным, когда мой слуга-поляк Лоренц, в совершенстве понимавший русскую речь, пришел сообщить мне, что услышал, как старая еврейка, живущая в соседнем доме, говорила другой женщине своего сословия: «Фонарь на колокольне в Морки зажегся, сейчас начнется атака». Я велел привести обеих женщин ко мне, и на вопросы Лоренца они ответили, что опасаются, как бы их хутор не стал полем битвы, потому что фонарь, зажегшийся на церкви в деревне Морки, расположенной на другом берегу, не мог не вызвать у них тревоги: ведь позапрошлой ночью этот огонь послужил русским войскам сигналом к переправе вброд через Двину и к началу атаки на французский лагерь! Хотя я и был готов к любому событию, это предупреждение оказалось мне очень полезным. В одно мгновение полк оказался на лошадях, с саблями в руках, а часовые на берегу, как и всадники, расположенные на равнине, получили отданный вполголоса приказ присоединиться к нам. Лейтенанта Бертена, которого я послал наблюдать за передвижениями врага, сопровождали два самых отважных унтер-офицера, Прюдом и Графт. Несколько мгновений спустя лейтенант вернулся сообщить, что колонна русских всадников переходит брод, а несколько эскадронов уже вышли на берег, но, удивленные отсутствием нашего лагеря в том месте, которое занимал ранее Сен-Женьес, они остановились, Стр. 531 без сомнения, опасаясь слишком далеко отходить от брода — своего единственного пути к, отступлению. Потом они решились, двинулись вперед шагом и оказались совсем рядом с нами. Я немедленно приказал поджечь огромный стог сена и несколько сараев, расположенных на вершине холма. Их пламя осветило всю округу, и я четко разглядел неприятельскую колонну, состоящую из гродненских гусар. Со мной была тысяча смелых всадников... Мы пустились в галоп по равнине с криками «Да здравствует император!» и стремительно атаковали русских. Они, захваченные врасплох внезапной и неожиданной атакой, в панике бросились к броду. Там они оказались лицом к лицу с русским драгунским полком, следовавшим за ними и только выходившим из реки. Оба этих отряда столкнулись и смешались, от этого возникла ужасная свалка, которой мои всадники воспользовались, чтобы при свете пожара убить побольше врагов и захватить множество лошадей. Много русских утонуло, потому что, в беспорядке кинувшись к броду, они все хотели переправиться через реку одновременно, чтобы избежать огня, открытого моими стрелками с высокого берега реки по этой обезумевшей толпе. Много врагов утонуло. Наша внезапная атака на равнине настолько удивила неприятеля, собиравшегося захватить нас спящими, что ни один из них не защищался и все бежали без боя. Так что я имел счастье вернуться к своему бивуаку, не имея нужды оплакивать кого-то из моих солдат! Наступающий день осветил наше поле боя. Повсюду лежали сотни убитых или раненых врагов*). Я доверил их обитателям хутора, возле которого провел эту ночь, и отправился на соединение с корпусом Удино. Я нашел его тем же вечером. Маршал принял меня очень хорошо и поблагодарил полк за его отличное поведение. 2-й корпус, постоянно двигавшийся по левому берегу Двины, за три дня дошел до Полоцка. Здесь мы узнали, что император наконец покинул Вильно, где оставался двадцать дней, и направляется теперь к Витебску, довольно большому городу, который он рассчитывал сделать центром своих операций. Покидая Вильно, император оставил там герцога Бассано в качестве губернатора Литовской провинции и генерала Хогендорпа в качестве военного начальника. Ни одной из этих должностей не было достаточно для организации армейских тылов, потому что герцог Бассано, в прошлом дипломат и пунктуальный секретарь, совершенно не знал административной работы, а голландец Хогендорп, очень плохо говоривший на нашем языке и не имевший никакого понятия о наших военных правилах и порядках, не мог ничего поделать ни с проходившими через Вильно французами, ни с местным дворянством. Так что богатства Литвы не принесли никакой пользы нашим войскам. Полоцк, город, расположенный на правом берегу Двины, состоит из деревянных домов, над ними высится огромный и великолепный коллеж, принадлежавший в ту пору иезуитам; почти все они были французами. Город окружен земляными укреплениями, когда-то выдержавшими осаду во время войны между Карлом XII и Петром Великим. *) Найти подтверждение этого рассказа Марбо из каких-либо иных источников не удалось, есть основания полагать, что он попросту вымышлен. В частности, составленная А. Подмазо «Хронология войны 1812» года не сообщает о сколько-нибудь серьезном бое в описываемое время. В любом случае Марбо допускает преувеличение, говоря о русских потерях в несколько сотен человек. В мае 1812 года Гродненский гусарский полк насчитывал 1174 чел., в декабре того же года — 714 чел. В октябре полк получил подкрепление в 250 человек. Таким образом, за всю кампанию 1812 года по разным причинам выбыло 710 человек. Между тем, гродненцы сражались чрезвычайно активно. С 3 по 17 июля полк участвовал в стычках ежедневно, затем дрался под Клястицами, Свольней, в обеих сражениях под Полоцком, под Чашниками, Смолянами, Березиной и Стаховым. Действительно большие потери гродненцы понесли под Боярщиной в ходе Клястицкого сражения, когда погиб сам Кульнев. С другой стороны, в сводных таблицах, обобщающих статистические данные А. Мартиньена, нет упоминаний о каких-либо боях 23-го легкоконного полка вплоть до сражения под Якубовым, произошедшем. Во время этого сражения зафиксированы 1-е потери среди офицеров полка в кампании 1812 года — трое раненых. (прим. К. Дегтярева). Стр. 532 Войска Нея, Мюрата и Монбрена, чтобы отправиться из Дриссы в Витебск, построили на Двине напротив Полоцка понтонный мост, который оставили корпусу Удино. Этому маршалу предписывалось идти по дороге на Петербург. Именно в этом месте пути 2-го корпуса и Великой армии разошлись. Мы вновь увидели армию лишь зимой при переправе через Березину. Понадобилось бы несколько томов, чтобы описать маневры и сражения части армии, двигавшейся с императором на Москву. Я ограничусь здесь лишь указанием самых важных событий. Итак, 25 июля около Островно произошел авангардный бой, весьма благоприятный для нашей пехоты, но в этот бой Мюрат слишком быстро ввел многие кавалерийские полки. 16-й конно-егерский полк входил в их число. Мой брат, служивший в нем эскадронным начальником, был захвачен в плен и отправлен далеко за Москву, на Волгу, в Саратов. Он ветре тил там полковника Сен-Марса, а также Октава де Сегюра. Они помогали друг другу вынести невзгоды плена, к которым мой брат уже привык, потому что провел много лет в плену у испанцев. Наша военная судьба оказалась очень различной: Адольф побывал в плену трижды, но ни разу не был ранен, а я очень часто получал ранения, но никогда не попадал в плен. Император, владевший Вильно, маневрировал, чтобы вызвать русских на решающий бой, но ему это не удавалось. В то же самое время корпус Удино, перейдя Двину в Полоцке, обосновался на подступах к этому городу, имея перед собой многочисленные части генерала Витгенштейна, образовывавшие правое крыло противника. Прежде чем излагать события, происходившие на берегах Двины, я считаю необходимым ознакомить вас с составом 2-го корпуса, во всех передвижениях которого участвовал. Командовавший им маршал Удино поначалу имел под своим начальством лишь 44 тысяч человек, разделенных на три пехотные дивизии. Их командирами были генералы Легран, Вердье и Мерль. Все они, особенно последний, были замечательными офицерами. Среди бригадных генералов выделялись своими талантами Альбер и Мезон. Кавалерия состояла из великолепной дивизии кирасир и улан под командованием генерала Думерка, весьма посредственного офицера, в подчинении у которого находился бравый бригадный генерал Беркхейм. В состав 2то армейского корпуса также входили две бригады легкой кавалерии. Первая из этих бригад состояла из 23-го и 24-го конно-егерских полков под командованием генерала Кастекса, великолепного во всех отношениях воина. Вторая бригада включала в себя 7-й и 20-й конно-егерские полки и 8-й полк польских улан1 и находилась под командованием генерала Корбино. Он был человеком смелым, но весьма апатичным. Обе брига- 1 Так Марбо называет 8-й полк шеволежеров, образованный 18 июня 1811 г. из 2-го полка улан Вислинского легиона. Он состоял из поляков, но был воинской частью французской службы, а потому его не следует путать с 8-м уланским полком армии Великого герцогства Варшавского, также принимавшим участие в Русском походе 1812 года. (Прим. ред.) Стр. 533 ды не объединялись в дивизию. В соответствии с потребностями маршал приписывал их либо к пехотным дивизиям, либо к авангарду, либо к арьергарду. Эта система обладала большими преимуществами. 24-й полк конных егерей, вместе с моим полком входивший в состав бригады, был организован наилучшим образом и служил бы замечательно, если бы между солдатами этого полка и их командиром существовали симпатия и единение. К сожалению, полковник А****1 проявлял слишком большую жесткость и твердость по отношению к своим подчиненным, и они, со своей стороны, были мало привязаны к нему. Подобное положение дел заставило генерала Кастекса передвигаться и оставаться лагерем вместе с 23-м полком конных егерей и присоединить свою военную кухню к моей. Полковник А***, человек высокого роста, очень ловкий и всегда отменно сидевший в седле, во время сражений с саблей в руках обычно проявлял себя очень хорошо, но говорили, что он меньше любит бои с использованием ружей и артиллерии. Несмотря ни на что, император ценил в этом командире одно качество, которым тот владел в самой высокой степени, и был в этом смысле, без сомнения, лучшим офицером легкой кавалерии во всех европейских армиях. Он обладал очень развитым чувством такта, какой ни у кого больше не встречался. Кроме того, полковник умел блестяще оценивать местность и мог в один момент понять все ее недостатки и преимущества для кавалерии. Прежде чем пройти через какую-то территорию, он уже догадывался о препятствиях, которые не были обозначены на картах, предусматривал те места, откуда должны были притекать ручьи, умел находить дороги и самые маленькие тропинки. Основываясь на движениях неприятеля, он делал предсказания, и они почти всегда сбывались. Поэтому г-н А*** был одним из самых замечательных офицеров как в небольших боях, так и в великой войне. Император часто использовал его в разведке во время предыдущих кампаний и рекомендовал этого полковника маршалу Удино, который даже нередко приглашал его на свои совещания. В результате множество нарядов и опасных поручений обязательно доставались моему полку. 1 Имеется в виду Огюст-Жан-Жозеф-Жильбер Амей (1775—1816), барон Империи, полковник 24-го конно-егерского полка с 12 июня 1809 г., бригадный генерал с 21 ноября 1813 г. (Прим. ред.) Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. |
