Оглавление

Марбо Жан-Батист-Антуан-Марселен
(1782-1854)

Мемуары генерала барона де Марбо

Глава XXXIV

Стр. 206

Эпизоды, битвы при Эйлау. — Моя лошадь Лизетта. — Я подвергаюсь самым большим опасностям, присоединяясь к 14-му линейному полку. — Я чудом спасаюсь от смерти. — Возвращение в Варшаву и Париж

Яне хотел прерывать рассказ о битве при Эйлау, чтобы рассказать о том, что случилось со мной в этом ужасном сражении. Желая дать вам возможность как следует понять эту грустную историю, я должен вернуться к осени 1805 года, к тому моменту, когда офицеры Великой армии, готовясь к битве при Аустерлице, приобретали дополнительных лошадей. У меня было две хорошие лошади, я искал третью, наилучшую, настоящую боевую лошадь. Найти такую было очень трудно. Хотя лошади и стоили гораздо дешевле, чем сегодня, их цена продолжала оставаться достаточно высокой, а у меня было мало денег. Однако мне представился замечательный случай. Мне сильно повезло. Я встретил одного немецкого ученого по имени г-н д'Эстер, которого я знал, когда он был преподавателем в Соррезе. Он стал воспитателем детей одного богатого швейцарского банкира, г-на Шерера, обосновавшегося в Париже и бывшего компаньоном г-на Фингерлена. Г-н д'Эстер сообщил мне, что г-н Фингерлен, который в то время был очень богат и вел светский образ жизни, имел конюшню со множеством лошадей, среди которых первое место занимала очаровательная кобыла по имени Лизетта, прекрасное животное из Мекленбурга, с мягким аллюром, легкая, как козочка, и столь хорошо выдрессированная, что даже ребенок мог ею управлять. Однако эта лошадь, когда на нее садились, демонстрировала свой ужасный недостаток, который, к счастью, очень редко встречается у лошадей: она кусала всадника, подобно бульдогу, и яростно бросалась на людей, которые ей не нравились. Это заставило г-на Фингерлена ее продать. Лошадь была куплена на деньги г-жи де Лористон, муж которой, адъютант императора, попросил в письме приготовить для него боевой выезд. Продавая лошадь, г-н Фингерлен не счел нужным предупредить о ее недостатке, и в тот же вечер под ногами этой лошади оказался конюх, которому она зубами буквально разорвала живот!.. Справедливо огорченная, г-жа де Лористон потребовала расторгнуть договор о продаже лошади. Во избежание новых несчастий по-

Стр. 207

лиция приказала, чтобы на яслях Лизетты висела надпись, в которой бы покупателям сообщалось о ее свирепости и о том, что любой торг, касающийся этого животного, будет аннулирован, если покупатель письменно не заявит о том, что ознакомился с этим предупреждением.

Согласитесь, что при такой рекомендации лошадь было продать очень трудно. Поэтому г-н д'Эстер предупредил меня, что ее хозяин решил уступить лошадь за ту цену, которую захотят за нее дать. Я предложил тысячу франков, и г-н Фингерлен отдал мне Лизетту, хотя ему она стоила 5 тысяч франков. В течение многих месяцев это животное доставило мне много огорчений. Для того чтобы ее оседлать, требовались четыре или пять человек, и уздечку на нее можно было надеть, лишь завязав ей глаза и связав все четыре ноги. Но как только человек садился ей на спину, он сразу понимал, что его посадка действительно ни с чем не сравнима.

Однако, поскольку с тех пор, как Лизетта была у меня, она уже искусала множество людей, не пожалев и меня, я все-таки думал от нее избавиться. Но в это время я взял к себе на службу Франсуа Вуарлана, человека, который не боялся ничего. Прежде чем подойти к Лизетте, о плохом характере которой ему уже сообщили, он запасся очень горячей жареной бараньей ногой. Когда лошадь набросилась на него, чтобы укусить, он сунул ей в зубы баранью ногу, которую она схватила и обожгла себе десны, небо и язык. Лошадь громко заржала, выронила баранью ногу и с этого момента подчинилась Вуарлану, на которого больше не осмеливалась нападать. Я применил тот же способ и получил похожий результат. Лизетта стала послушной, как собака. Теперь она легко позволяла мне подойти к себе и допускала до себя моего слугу. Она даже стала немного лучше подчиняться штабным конюхам, которых видела каждый день. Но горе было чужим, подходившим к ней!.. Я мог бы привести не меньше двадцати примеров ее свирепости, но ограничусь лишь одним.

Во время пребывания маршала Ожеро в замке Бельвю под Берлином штабные служащие заметили, что, когда они отправляются обедать, кто-то ворует мешки с овсом, остававшиеся в конюшне. Они уговорили Вуарлана оставить около дверей конюшни не привязанную Лизетту. Пришел вор, забрался в конюшню и уже уносил оттуда украденный мешок, как вдруг кобыла схватила его за загривок, вытащила на середину двора и начала топтать, сломав ему при этом два ребра. На ужасные крики вора прибежали люди. Лизетта не захотела оставить его в покое до тех пор, пока мой слуга и я сам не заставили ее сделать это, потому что в ярости она бы набросилась на любого другого человека. Злобность этого животного еще больше возросла с тех пор, как саксонский гусарский офицер, о котором я вам уже рассказывал, предательски разрубил ей плечо ударом своей сабли при Иене.

Такова была лошадь, на которой я сидел при Эйлау, когда остатки армейского корпуса маршала Ожеро, раздавленные градом пуль и снарядов, пытались собраться возле большого кладбища. Вы должны помнить, что 14-й линейный полк оставался один на пригорке и должен

Стр. 208

был покинуть ее только по приказу самого императора. Когда снег на короткое время прекратился, все заметили этот бесстрашный полк, который в окружении неприятеля размахивал в воздухе своим орлом на длинном древке, чтобы сообщить, что еще держится и просит подмоги. Император, тронутый столь благородной преданностью этих храбрецов, решил попытаться их спасти. Он приказал маршалу Ожеро отправить к ним офицера с приказом покинуть позицию, образовать небольшое каре и двигаться по направлению к нам, в то время как кавалерийская бригада пошла бы им навстречу.

Это произошло до большой атаки кавалерии Мюрата. Было почти невозможно выполнить волю императора, потому что множество казаков отделяло нас от 14-го линейного полка. Поэтому представлялось очевидным, что офицер, которого пошлют к этому несчастному полку, будет убит или захвачен в плен еще до того, как до них доберется. Однако приказ был отдан, и маршал должен был ему подчиниться.

В императорской армии существовал обычай, согласно которому адъютанты стояли друг за другом в нескольких шагах от своего генерала и тот, кто находился в начале этого ряда, выступал первым, а потом, выполнив свое поручение, отправлялся в конец ряда. Таким образом, каждый в свою очередь отправлялся куда-нибудь с приказом, и поэтому опасности распределялись между ординарцами равномерно. Доставить приказ 14-му полку было поручено храброму капитану инженерных войск по фамилии Фруассар. Он хотя и не был адъютантом, но состоял при штабе маршала и в данный момент стоял к нему ближе всех. Фруассар отправился в путь галопом. Мы потеряли его из виду, едва он оказался среди казаков, и никогда больше не видели его и никогда не узнали, что с ним стало. Видя, что 14-й линейный полк не двигается, маршал послал с тем же поручением офицера по фамилии Давид. Его постигла та же судьба, что и Фруассара, мы никогда больше ничего о нем не слышали!.. Может быть, оба они были убиты и ограблены, поэтому их не удалось опознать среди множества погибших, которыми была покрыта земля. В третий раз маршал крикнул: «Офицер, вперед!» — это была моя очередь...

Увидев, что к нему подходит сын его старого друга и, осмелюсь дополнить, его любимый ординарец, добрый маршал изменился в лице. Он был взволнован, его глаза наполнились слезами, потому что он не мог скрыть от самого себя, что посылает меня почти на верную смерть, но следовало повиноваться императору. Я был солдатом, и нельзя было отправить кого-то из моих товарищей вместо меня, я бы сам этого не допустил, это стало бы для меня бесчестьем. Так что я отправился вперед с поручением маршала! Но, хотя я и жертвовал своей жизнью, я тем не менее счел своим долгом принять необходимые меры предосторожности, чтобы ее по возможности спасти. Я заметил, что оба офицера, отправившиеся в путь передо мной, держали саблю в руке, поэтому я решил, что они собирались защищаться против казаков, которые стали бы их атаковать по дороге. Мне казалось, что подобный способ защиты был необдуманным, поскольку этим офицерам пришлось останавливать-

Стр. 209

ся, чтобы сражаться со множеством врагов, и эти враги в конце концов взяли над ними верх. Поэтому я принял другое решение и, оставив саблю в ножнах, решил считать себя всадником, который хочет выиграть приз в гонках. Я отправился как можно быстрее и по самой короткой дороге к указанной цели, не задумываясь о том, что встретится на моем пути справа и слева. Поскольку моей целью был пригорок, занятый 14-м линейным полком, я решил отправиться туда, не обращая внимания на казаков. В моих мыслях их как бы не существовало.

Эта система оказалась правильной. Лизетта не бежала, а летела, легче и быстрее ласточки. Она мчалась вперед, перескакивая через груды трупов и лошадей, через канавы и рвы, через разбитые лафеты и плохо затушенные костры бивуаков. Тысячи казаков в беспорядке бродили по равнине. Первые из них, заметив меня, действовали подобно охотникам на облаве, когда, видя кролика, они сообщают друг другу о его присутствии криками: «На вас! На вас!..» Но ни один из этих казаков не попытался меня остановить, прежде всего из-за огромной скорости моего движения и, вероятно, из-за того, что их было очень много, и поэтому каждый думал, что я не смогу ускакать от его товарищей, которые стоят немного дальше. Так что мне удалось ускользнуть от всех и добраться до 14-го линейного полка, при этом ни я, ни моя замечательная лошадь не получили ни малейшей царапины!

Я нашел 14-й линейный полк в каре на вершине горки. Поскольку склоны этой горки были очень пологими, вражеская кавалерия предприняла уже не одну атаку. Наши солдаты мужественно отбивали их, поэтому трупы людей и лошадей лежали вокруг, образуя подобие стенки, которая теперь сделала позицию нашего полка почти недоступной для кавалерии. Поэтому, несмотря на помощь наших пехотинцев, мне стоило большого труда перебраться через это ужасное, залитое кровью укрепление. Наконец я оказался в центре французского каре! После смерти полковника Савари, убитого при переправе через Вкру, 14-м полком командовал один из батальонных начальников. Когда под градом снарядов я передал этому человеку приказ оставить свою позицию и попытаться присоединиться к корпусу, он заметил, что, поскольку вражеская артиллерия стреляла по 14-му полку уже целый час, она нанесла ему такие потери, что горстка остававшихся в живых солдат наверняка будет перебита, когда они спустятся на равнину. Он сказал также, что у него не будет времени подготовиться к выполнению этого приказа, потому что колонна русской пехоты, которая двигалась на расположение его полка, была от нас всего лишь в сотне шагов.

«Я не вижу никакого способа спасти полк, — сказал мне начальник батальона. — Возвращайтесь к императору, передайте ему прощальные слова 14-го линейного полка, который был предан ему и выполнил его приказы. Отнесите ему нашего орла, которого он дал нам. Мы не можем больше защищать. Нам будет очень тяжело, умирая, видеть, что он попадет в руки неприятеля!» И командир передал мне своего орла, которого солдаты, представлявшие славные остатки этого бесстрашного полка,

Стр. 210

приветствовали в последний раз криками: «Да здравствует император!..» Они были готовы через минуту умереть за него. Это было прямо по Тациту: «Caesar, morituri te salutant!»1 Однако здесь это кричали герои!

Пехотные орлы были очень тяжелыми, их вес еще увеличивался за счет длинного и тяжелого дубового древка, на вершине которого прикреплялось само литое навершие. Мне очень мешало это длинное древко, и, поскольку без своего орла палка не могла быть трофеем для неприятеля, я, с согласия командира полка, решил разломать ее и увезти с собой только орла. Но в тот момент, когда с высоты седла я наклонился вперед, чтобы с большим усилием попытаться отделить орла от древка, одно из многочисленных ядер, которыми нас осыпали русские, ударило по углу моей шляпы, в нескольких сантиметрах от моей головы!.. Удар. i был тем более ужасным, что моя шляпа держалась на крепком кожаном подбородочном ремне. Я был совершенно оглушен, но не упал с лошади. Кровь текла у меня из носа, из ушей и даже из глаз, однако я все слышал, видел, понимал, в то время как руки и ноги у меня были словно парализованы, настолько, что я не мог пошевелить ни одним пальцем!..

Тем временем колонна русской пехоты, которую мы только что заметили, подходила к нашей горке. Это были гренадеры. Их каски с металлическими украшениями имели форму митры. Эти люди, напоенные водкой, значительно превосходящие французов в числе, яростно набросились на остатки несчастного 14-го полка, солдаты которого уже несколько дней питались только картофелем и растопленным снегом, а в тот день у них не было времени приготовить даже эту нищенскую еду!..! Тем не менее наши бравые французы мужественно защищались, используя свои штыки. Когда их каре было прорвано, они образовали несколь- i ко групп и очень долго еще выдерживали эту неравную схватку.

Во время ужасной свалки многие наши солдаты, чтобы не получить, удар сзади, опирались на бока моей лошади, которая, вопреки своим привычкам, оставалась совершенно невозмутимой. Если бы я мог двигаться, я бы послал лошадь вперед, чтобы убраться из этой бойни, но я совершенно не мог сжать ноги, чтобы сообщить свою волю лошади!.. Мое положение было еще ужаснее оттого, что, как я уже сказал, я сохра-; нил способность видеть и думать... Вокруг меня сражались люди, что подвергало меня опасности штыковых ударов. Мало того, один русский офицер с ужасным лицом многократно пытался проткнуть меня своим эспонтоном, но толпа сражающихся мешала ему достать меня. Он пока-. зывал на меня своим солдатам, окружавшим меня и принимавших за командира французов, поскольку я один был на лошади. Те стреляли в меня над головами своих товарищей, так что вокруг моих ушей непрерыв- 1 но свистели многочисленные пули. Одна из них наверняка отняла бы у меня остатки жизни, которыми я еще обладал, но в этот момент ужасное происшествие увело меня из этой рукопашной схватки.


1 «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» Так в Древнем Риме гладиаторы перед началом боевых схваток приветствовали императора. (Прим. ред.)

Стр. 211

Среди французов, опиравшихся на левый бок моей лошади, был один писарь, которого я знал, потому что часто видел его у маршала, где он переписывал донесения. Этого человека атаковали многочисленные вражеские гренадеры. Он был ранен и упал под животом моей Лизетты. Он схватил меня за ногу, чтобы попытаться встать, как вдруг какой-то русский гренадер, который из-за выпитой водки передвигался неуверенным шагом, захотел прикончить этого француза, проткнув ему грудь штыком. Вдруг этот русский гренадер потерял равновесие, и плохо нацеленное острие его штыка запуталось в моей шинели, раздуваемой ветром. Видя, что я не падаю, русский оставил своего лежащего на земле француза и стал наносить многочисленные штыковые удары мне. Эти удары сначала были бесплодными, но наконец один из них достал меня. Он пробил мне левую руку, и я с ужасным удовольствием вдруг почувствовал, как из нее потекла горячая кровь... Вражеский гренадер, разъярившись еще больше, опять ударил меня штыком. Нанося этот последний удар с еще большей силой, он оступился, и его штык попал в бедро моей лошади. Боль вернула ей ее свирепые инстинкты. Лизетта бросилась на русского и, вцепившись зубами ему в лицо, одним махом вырвала у него нос, губы, веки и содрала всю кожу с лица, так что он превратился в живой череп, весь красный от крови!.. Зрелище было ужасное! Потом, яростно бросившись в толпу сражающихся, Лизетта стала кидаться на них и кусать, опрокидывая на землю всех, кто оказывался на ее пути!.. Вражеский офицер, который пытался ударить меня копьем, хотел остановить Лизетту, схватив ее за уздечку, но она вцепилась ему в живот, с легкостью приподняла и вытащила с места жаркого боя. Она волокла его к подножию горы, а там зубами разодрала ему живот и истоптала ногами, после чего оставила его умирать на снегу!.. Затем она направилась по тому же пути, по которому прискакала сюда, и тройным галопом помчалась к городскому кладбищу Эйлау. Благодаря гусарскому седлу, на котором я сидел, я удержался на ее спине, но меня ждала новая опасность.

Снова начал падать снег, его крупные хлопья ограничивали видимость. И вдруг, почти добравшись до Эйлау, я оказался лицом к лицу с батальоном Старой гвардии, который не мог разглядеть меня издалека и принял за вражеского офицера, возглавляющего кавалерийскую атаку. Сразу же целый батальон начал в меня стрелять... Моя шинель и седло были пробиты пулями, но я не был ранен, не была ранена и моя лошадь, продолжавшая мчаться вперед. Она проскакала через три ряда нашего батальона с такой же легкостью, с какой змея пробирается через изгородь... Но этот последний бросок истощил силы Лизетты, которая потеряла много крови, потому что была повреждена одна из крупных вен на ее бедре. Бедное животное вдруг остановилось и упало на бок, а я скатился с другого бока.

Распростертый на снегу среди множества мертвых и умирающих, не имея никакой возможности пошевелиться, не чувствуя боли, не чувствуя вообще ничего, я потерял ощущение самого себя. Мне казалось, что меня кто-то тихонько баюкает... Наконец я полностью потерял сознание, и

Стр. 212

меня не привел в чувство даже сильный шум, который подняли, проносясь рядом со мной и, может, даже наступая на меня, 90 эскадронов Мю-рата, мчавшихся в атаку! Я думаю, что был без сознания часа четыре. Когда я пришел в себя, вот в каком ужасном положении я находился.

Я был совершенно обнажен, на мне оставались только шляпа и правый сапог. Какой-то солдат из обозной команды, считая меня мертвым,; в соответствии с обычаем, снял с меня одежду, и, желая содрать с меня единственный сапог, который на мне оставался, он тянул меня за ногу, упираясь своей ногой мне в живот! При этом он меня сильно тряс, и именно это, несомненно, привело меня в чувство. Мне удалось приподняться и откашляться, выплюнув сгустки крови, которые были у меня в горле и мешали дышать. Контузия, вызванная взрывной волной от ядра, привела к такому синяку, что лицо, плечи и грудь у меня были совершенно черными, а остальные части тела красными от крови, которая вытекала из моей раненой руки... Моя шляпа и волосы были полны окровавленного снега. Я вращал безумными глазами и наверняка выглядел ужасно, так что солдат из обозной команды отвернулся и ушел вместе с моими вещами, а я даже не смог сказать ему ни единого слова, в такой сильной прострации я пребывал!.. Но ко мне вернулись мои умственные способности, и мысли мои обратились к Богу и к моей матери!..

Закатное солнце послало сквозь облака несколько слабых лучей. > Я обратился к нему с последними, как я думал, прощальными словами... Я говорил себе, что если бы меня хоть не раздели, тогда кто-нибудь из многочисленных людей, проходивших мимо меня, заметил бы золотые галуны, покрывавшие мой ментик, и узнал бы, что я адъютант маршала. Тогда, может быть, меня бы перевезли в лазарет. Но, видя меня раздетым, меня не могут отличить от многочисленных трупов, валяющихся повсюду. И действительно, вскоре между ними и мной не осталось больше никакой разницы. Я не мог позвать на помощь, а приближавшаяся ночь вот-вот должна была отнять у меня любую надежду на спасение. Холод становился все сильнее. Смогу ли я продержаться до завтра, когда уже сейчас чувствую, как мои обнаженные руки и ноги леденеют? Итак, я стал ждать смерти, ведь если чудо уже спасло меня посреди ужасной схватки между русскими и 14-м линейным полком, то как я мог надеяться на то, чтобы другое чудо помогло мне в том ужасном положении, в котором я оказался теперь?.. Однако второе чудо произошло, и вот каким образом. У маршала Ожеро был лакей по имени Пьер Даннель. Этот очень умный, очень преданный парень был несколько болтлив. И вот во время нашего пребывания в Ла Уссэ случилось, что Даннель нагрубил своему хозяину, и тот прогнал его. Огорченный Даннель умолял меня попросить за него. Я так старался, что мне удалось вернуть ему милость маршала. С того момента он был очень привязан ко мне. И вот этот человек, оставив в Ландсберге все экипажи, по собственной инициативе в день сражения отправился сюда, чтобы привезти своему хозяину провизию, которую он нагрузил в очень легкую повозку, способную пройти практически везде. В ней находились предметы, которыми

Стр. 213

маршал чаще всего пользовался. Этой маленькой повозкой управлял солдат, служивший в той же самой транспортной обозной команде, к которой принадлежал и солдат, только что снявший с меня одежду. И вот этот солдат с моими вещами проходил около повозки, стоявшей рядом с кладбищем, как вдруг узнал в вознице своего старого товарища. Он остановился около него, чтобы похвалиться перед ним своей удачной добычей, которую только что снял с покойника.

Надо вам сказать, что во время нашего пребывания на зимних квартирах на берегах Вислы маршал однажды послал Даннеля за провизией в Варшаву, и тогда я поручил ему снять с моего ментика черный каракуль, которым она была обшита, и заменить его на серый, который с недавних пор полагалось носить адъютантам Бертье, законодателям моды в нашей армии. Так вот, я до сих пор оставался единственным офицером маршала Ожеро, у которого на ментике был серый каракуль. Дан-нель, присутствовавший при том, как солдат из обозной команды хвастался моими вещами, легко узнал мой ментик, и это заставило его осмотреть более внимательно и другие вещи так называемого покойника. Среди них он нашел мои часы с монограммой моего отца. Он больше не сомневался, что я убит, и, оплакивая мою гибель, захотел увидеть меня в последний раз. Он велел солдату отвести его ко мне. И там он нашел меня живым!..

Радость этого храброго человека, которому я наверняка обязан жизнью, была безграничной: он поспешил послать ко мне моего слугу, нескольких солдат и велел перенести меня в сарай, где натер мое тело ромом, в то время как другие солдаты искали доктора Реймона. Доктор наконец пришел, перевязал мою раненую руку и заявил, что кровопускание, произведенное этой раной, спасет меня.

Вскоре меня окружили мой брат и мои товарищи. Солдату из обозной команды, который взял мои вещи, дали кое-какие деньги, и он вернул вещи очень охотно. Но поскольку моя одежда промокла насквозь и пропиталась кровью, маршал Ожеро велел надеть на меня его одежду. Император позволил маршалу поехать в Ландсберг, но, поскольку ранение мешало маршалу сидеть на лошади, его адъютанты раздобыли санки, а на них поставили кузов от кабриолета. Маршал, который не мог оставить меня, велел привязать меня около себя, потому что я был слишком слаб, чтобы сидеть!

Еще до того, как меня увезли с поля битвы, я увидел рядом с собой мою бедную Лизетту. Кровь из ее раны свернулась от холода, поэтому ее вытекло не так много. Лошадь поднялась на ноги и ела солому, которой солдаты пользовались в предыдущую ночь на бивуаке. Мой слуга, который очень любил Лизетту, заметил ее, когда помогал перевозить меня. Он вернулся за ней и, разорвав свою рубашку и шинель какого-то мертвого солдата на длинные полосы, использовал их для того, чтобы перевязать ногу бедной лошади, которая смогла таким образом доковылять до Ландсберга. Комендант маленького гарнизона этой крепости позаботился о том, чтобы подготовить места для размещения раненых. Штаб

Стр. 214

помещался в большой удобной гостинице, так что вместо того, чтобы оставаться всю ночь без помощи, распростертым без всякой одежды в снегу, я оказался в хорошей постели, окруженный заботами моего брата, моих товарищей и доброго доктора Реймона. Доктору пришлось разрезать сапог, который солдат не смог снять с меня, но даже после этого было по-прежнему трудно стянуть его с меня, настолько распухла моя нога. Вы увидите дальше, что это чуть не стоило мне ноги, а возможно, и жизни.

Мы провели в Ландсберге 36 часов. Этот отдых, забота, которой меня окружили, вернули мне возможность говорить и двигать руками и ногами. Когда через день после битвы маршал Ожеро отправился в путь по направлению к Варшаве, я смог передвигаться на санях, хотя был еще очень слаб. Наше путешествие продолжалось неделю, потому что штаб со своими лошадьми передвигался короткими переходами. Мало-помалу силы возвращались ко мне, но по мере того, как они возвращались, я чувствовал леденящий холод в моей правой ноге. По прибытии в Варшаву меня поместили в здании, предназначенном для маршала. Это было для меня тем более благоприятно, что я не мог вставать с постели. Тем временем рана на моей руке затягивалась. Синяки, появившиеся на моем теле в результате контузии, начали проходить. Моя кожа вновь приобретала свой нормальный цвет. Доктор не знал, чем объяснить то, что я все еще не мог встать на ноги. Слыша мои жалобы на боль в ноге, доктор решил посмотреть ее. И что же он увидел?.. У меня начиналась гангрена!.. Причиной нового несчастья, которое свалилось на меня в этот раз, был случай, произошедший в годы моей юности. В Соррезе товарищ, с которым мы занимались фехтованием, проткнул мне правую ногу рапирой, на которой не было предохранительного наконечника. Похоже, что мышцы, ставшие очень чувствительными, сильно пострадали от холода в то время, как я лежал без сознания на поле битвы при Эйлау. В результате нога распухла, и именно из-за этого солдату было так трудно снять с меня правый сапог. Нога очень замерзла, и поскольку ее не начали лечить вовремя, то на месте старой раны, вызванной ударом рапиры, началась гангрена. Струп на ноге был размером с пятифранковую монету... Увидев мою ногу, доктор побледнел. Потом он приказал четырем слугам держать меня, вооружился скальпелем, удалил струп и погрузил скальпель в мою ногу, чтобы извлечь из нее отмершие ткани. Он делал это точно так же, как поступают с яблоком, когда вырезают из него гнилые куски.

Я очень страдал, однако не жаловался. Но все изменилось, когда скальпель дошел до живой ткани и обнажил мышцы и кости, движения которых стали видны! Встав на стул, доктор обмакнул губку в сладкое горячее вино и стал выжимать его по каплям на отверстие, которое только что проделал в моей ноге. Боль стала непереносимой!.. И тем не менее на протяжении целой недели мне пришлось утром и вечером выдерживать эту ужасную пытку. Но моя нога была спасена...

Сегодня, когда все так любят продвижение по службе и награды, наверняка получил бы орден офицер, преодолевший те опасности, которым я подвергался, направляясь в расположение 14-го линейного полка.

Стр. 215

Но в эпоху Империи подобное проявление преданности рассматривали как столь естественное, что мне не дали никакого креста, а я даже и не подумал о том, чтобы его попросить.

Для лечения раны маршала Ожеро сочли необходимым длительный отдых, поэтому император написал ему, предлагая отправиться на лечение во Францию. Император приказал прибыть из Италии маршалу Массена в распоряжение которого поступили мой брат, Бро и многие из моих товарищей. Маршал Ожеро взял меня с собой, а также доктора Реймона и своего секретаря. Меня пришлось нести на руках, чтобы посадить в экипаж и впоследствии извлечь из него. Тем не менее я чувствовал, что мое здоровье улучшается по мере того, как я отдалялся от холодных мест, приближаясь к районам с более мягким климатом. Моя лошадь провела зиму в конюшнях г-на де Лоне, начальника армейских фуражиров. Маршал направился из Варшавы в Силезию через Раву. Пока мы были в ужасной Польше, где не существовало ни единой мощеной дороги, требовалось от 12 до 16 лошадей, чтобы вытаскивать экипаж из оврагов и болот, среди которых мы двигались. К тому же передвигаться можно было только шагом. Лишь прибыв в Германию, мы оказались наконец в цивилизованной стране, имевшей настоящие дороги.

Наконец мы прибыли в Дрезден и провели 10—12 дней во Франкфурте-на-Майне, откуда в октябре прошлого года мы вышли в поход против Пруссии.

Наконец около 15 марта мы приехали в Париж. Я ходил с большим трудом, рука у меня была на перевязи, и до сих пор я ощущал ужасное потрясение от контузии, вызванной взрывной волной от ядра. Но счастье от встречи с моей матерью и заботы, которыми она меня окружила, вместе с ласковыми дуновениями весны завершили мое выздоровление.

Перед тем как выехать из Варшавы, я хотел выбросить треуголку, пробитую ядром, но маршал приказал хранить ее как достопримечательность и отдал моей матери. Эта шляпа еще сегодня существует, представляя собой семейную реликвию, которую следует хранить и дальше.

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы.
Текст приводится по изданию: Марбо М. Мемуары генерала барона де Марбо / пер. с франц. — М.: Изд-во Эксмо, 2005. — 736 стр., ил. — (Энциклопедия военной истории)
© Г.П. Мирошниченко, Н.А. Егорова, А.В. Ятлова. Перевод, 2004
© ООО Издательство «Эксмо», 2005
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])