|
Анна
Евдокимовна Лабзина Воспоминания Командировка в Сибирь И так мы жили до самого того время, пока не поехали в Сибирь. И на это было собственное его желание. Он просил у к<нязя> П<отемкина> как милости какой-нибудь, чтоб его определить в иркутский банк директором: он больше ничего не хочет; а причина главная была та, что его не сделали членом Берг-коллегии, а посадили на это место другого. Сколько я его ни упрашивала, чтоб он не ехал в такое отдаленное место, где я не буду иметь ни друзей, ни благодетелей, и ежели он не переменится, то что я буду делать и некому будет открыть сердца моего и сложить тягости? Я буду иметь одного друга — мать мою, которую надо мне беречь и даже скрывать от нее многое, то, которое меня огорчает. Она и так мало видит радостей, и здоровье ее становится слабо. Недоставало только этого несчастия, которое ты не упустил сделать, лишивши меня последнего удовольствия и блага!» И я с горестию расставалась с домом, с друзьями и благодетелями Брат же мой был уж в полку, с которым и уехал в Полтаву, и я была лишена удовольствия и проститься с ним! Друзья мои его уговаривали, чтоб он оставил свое предприятие, но ничто не помогло. Сам к<нязь> П<отемкин> предлагал другое ему место у себя и хотел сделать счастливым, обещал все то, что только он потребует, но он просил его сделать ту милость, о которой он просит. Итак, к<нязь> доложил императрице, и в тог же день сделано было, и не в пример другим определено двойное жалованье, как ему, так и всем подчиненным, по его просьбе. И мы все продали, что имели, и торопились, как будто нас кто гнал; и все продали за бесценок. В это время с грустью в сердце и рано поутру я вышла в сад и увидела любимую мою вишню, которая была вся в цвету, увявшую и сронившую все цветы, и листочки все пожелтели. Я долго стояла и смотрела, наконец сказала: «Неужто ты, милое деревцо, обо мне грустишь до того, что потеряло всю свою красоту и жизнь твоя исчезает? Я бы хотела, чтоб ты и без меня цвело, тебя так же будет любить новый твой хозяин и будет ходить за тобой. Нельзя тебя не любить: ты прекрасна и плоды твои вкусны!» И слезы мои полились... Я, пришедши <в> комнату, сказала тому молодому человеку, который из дружбы смотрел за садом. Он, не поверя мне, сам пошел, сказавши, что «я Стр. 67 вчерась сам его поливал и любовался им». Вошедши в сад и увидя сам то, чему не верил, чрезвычайно удивился и с горестью сказал: «Не знаю, будете ли вы счастливы и спокойны там, куды вы едете. Я боюсь за вас, добрая моя и почтенная А<нна> Е<вдокимов-на>; я слыхал от батюшки, который с лишком сорок лет садовником при дворе, что и у деревцов есть чувства, когда оно лишается доброго хозяина, и ежели еще и несчастие в жизни какое-нибудь брег, — то оно засыхает и умирает. Он утверждал, что им замечено это несколько раз в жизни его, — то и я за вас боюсь; однако посмотрю, нет ли в корне червя, который портит дерево?» И тотчас открыл его и осмотрел весь корень. Ничего не нашел, — и корень довольно здоров. Мы еще после сего месяц жили, и деревцо совсем умерло, сколько он ни прилагал к нему трудов и знаний, хота его иметь у себя; но не мог спасти... Итак, я, простившись с моими друзьями и благодетелями, отправилась в дальнюю дорогу. Заехали в деревню к моему милому и почтенному отцу и благодетелю и прожили две недели, а барка дожидалась нас в городе Яро<славле>. Прощанье мое было самое горестное; они меня так оплакивали и провожали, как бы я умерла. И я выехала от них с растерзанным сердцем, и дух мой так упал, что я ехала до самого Ярославля, почти ни слова не говоря, и не ела, а все лежала. И меня и привезли больную на барку, где я две недели лежала. Муж мой показывал все свое внимание и уважение ко мне и с сожалением смотрел нередко и плакал, говоря: «Видно, я сотворен для твоего несчастия! Ты, кроме огорчения, еще ничего от меня не видела: я умел у тебя все любезное отнять, а дать ничего не могу. Но веришь ли ты, что я тебя люблю и что ты для меня драгоценна?» Я вздохнула и сказала: «До сих пор еще я не видела, мой друг, этого, а что будет впредь — не знаю. Только прошу тебя вспомнить, что я теперь без благодетелей, без брата, без друзей, — то дай сам мне все найти в тебе! Вот мое благо; тогда бы я все в мире забыла и жила бы для одного тебя!» Он заплакал и сказал: «Будет, мой милый друг, это ты увидишь, только не грусти! Твое спокойствие мне дорого становится, и я тебя истинно люблю!»— «Дай Бог, чтоб все это совершилось, и я бы была счастливое творение!» Наконец я выздоровела. Ехавшие с нами камерир и кассир с женами, которые меня сердечно полюбили, и старались меня всячески утешать... Наконец грусть моя стала проходить. Муж мой стал очень ласков ко мне и делал мне все угодное, что только от него зависело. И я так обнадеялась на свое благополучие, что ни об чем больше не думала, как делать моему мужу угодное, и старалась не поминать ни об чем неприятном и прошедшем. Итак, вся наша дорога кончилась в совершенном спокойствии. Наконец мы приехали в Иркутск; отвели нам квартиру довольно порядочную. На третий день нашего приезду сделали мне визит губернатор, вице-губернатор с женою и обласкали меня чрезвычайно, и все тамошние дамы и кавалеры начали приезжать. Побывавши у меня, Стр. 68 на другой день, губернатор прислал карету с лошадьми, пока мы не заведем своих; купечество прислало все нужное для дому, поверенные — водки и вин, две коровы и даже сена и розных домашних птиц; и я ничего не покупала. Наконец я поехала с визитами, и меня везде принимали, как бы принцессу какую, и очень меня все полюбили, особливо дом губернатора и вице-губернатора, — и самолюбию моему очень было приятно. Мужа моего чрезвычайно полюбил губернатор, и я, казалось, начала блаженствовать... Но недолго продолжалось мое спокойствие... Живши месяца четыре, я занемогла, и муж мой лег спять на канапе. Ночью, так как от болезни сна у меня не было и я лежала молча, опасаясь обеспокоить мужа моего, —вижу, что он встает очень тихо и подходит ко мне, спрашивает, сплю ж я? Но я не отвечала ему, и он, уверившись, что я сплю, пошел в другую комнату, где спала девка, — и я увидела все мерзости, которые он с ней делал! Сердце у меня кровью облилось, и я увидела свое несчастие и считала худшим, нежели было, потому что дома он никогда не имел девки. Поутру подали мне чай, и муж мой услуживал мне очень, но, видя, что я очень невесела и насилу удерживаю слезы, начал спрашивать, кто меня огорчил и что со мной сделалось? Я отвечала, что у меня сильная боль в голове, но, кажется, он догадывался и примечал, не знаю ли я чего. Матери моей я сказать боялась—не знала, вынесет ли она по слабости своей. Итак, решилась терпеть и молчать... Лекарь, приехавши, удивился, нашедши меня хуже, нежели я накануне была, и сказал: «Что с нею сделалось? У ней кровь в сильном волнении, и ей сию минуту надо пустить кровь!» Муж мой испугался, матушка чрезвычайно потревожилась. Итак, пустили мне кровь. После обеда пришел ко мне губернатор и, увидя меня, сказал: «Не от духа ли ваша болезнь происходит? Нет ли горести в сердце вашем? Я на лице вижу не болезнь, а скорбь. Откровенности от вас требовать не смею, потому что вы меня еще коротко не знаете, но желал бы я доказать вам, сколько я вас люблю и почитаю и сколько я беру участия во всем, касающемся до вас! Узнайте меня короче и будьте искренны; требуйте от меня всего того, что вам угодно!» — «Я ни в чем не имею нужды, кроме советов добрых, и чтоб вы были моим наставником и благодетелем; не откажите мне в сем моем покорном прошении: я до сих пор не жила без друга и путеводителя, — но я теперь с вами говорить не могу...» Была у нас девочка десяти лет, которая служила матушке: водила ее и подавала, что должно; он и до этой девочки добрался. Меня не было дома. Он ее заманил в спальну, заперся, однако боялся, чтоб крик не привел кого-нибудь к нему... Девочка сама все сказала своей тетке... Тетка ее мне сказала. Что мне было делать и чем помочь? Я была одна, открыть кому я могла такие ужасные и безбожные дела? В самое это время пришел муж мой из банку, — и так разговор кончился. После я думала: «Как я открою стыд мужа моего, и помогут ли мне в том несчастии, которое я должна сносить? Нет помощника, кроме Создателя моего! Буду Его просить. Он Стр. 69 меня не оставит!» И мне гораздо сделалось отраднее. На третий день я встала с постели, и муж мой был, по-видимому, очень рад и просил наших камерира и кассира, чтоб их жены меня посещали. Они меня очень любили и никогда меня не оставляли; их любви я никогда не забуду. Негде было от них укрыться, хотя я им и не говорила ничего, но, бывши всякий день вместе, сами примечали. Один раз были мы на покосе, где неделю пробыли. Тут они многое увидели, как он ходил к девкам и всякие мерзости делал и никому не спускал — ни бабам, ни девкам, которые его часто толкали и называли самыми неприятными именами, но ему не стыдно было, только всегда запрещал им мне сказывать и грозил их высечь плетьми. Вся моя была ограда в слезах... Матушка потеряла зрение и сделалась очень слаба, то я и не мота с ней делить мои горести. В самое то время губернатор отправил нас в Нерчинск в рассуждении смерти тамошнего начальника, чтоб не остановилась плавка серебра. Муж мой хотел меня оставить, но я не захотела и поехала с ним, оставивши матушку и весь дом, и препоручили нашему благодетельному губернатору. Приехавши туды, вступил он в должность, а я стала заниматься хозяйством. И с самого моего приезду я увидела всех служащих при доме без ноздрей и с клеймами. Сердце у меня замерло, и я в великом была страхе; особливо я одного очень боялась, называемого Феклистом, у которого зверское лицо и вид ужасный, а он всякий день входил в комнаты топить печки. В одно утро я лежала еще на постели и слышу, что кто-то вошел в комнату. Я тихонько встала и посмотрела через ширмы, которыми была заставлена кровать наша, и, увидя этого страшного Феклиста, не помню, как упала в постелю и дожидалась, когда он придет меня убивать, но вошла моя женщина и сказала, что подан самовар. Я встала и послала за полицеймейстером и просила его избавить меня сего страшного человека. Он меня уверял, что это самый лучший человек из несчастных. «Узнаете его короче — вы его полюбите, а у меня нет лучше его, и к такой должности не могу никого, кроме его, определить. Будьте спокойны: я за него вам отвечаю!» Я после этого сделалась поспокойнее, но не могла все-таки без страха на него смотреть. Узнала я многих несчастных и из благородных, которым старалась всевозможные показывать ласки. Тут во мне снова родились чувства и наставления моей матери, и живо представились все ее добрые дела и дружеское обхождение с несчастными, в которых и меня делала участницей, — и с радостным сердцем предприняла, сколько возможно, облегчать их участь: помогать им и стараться их любить. С сими мыслями я вышла в сени, которые вели во двор, где встретила Феклиста и опять испугалась. Он меня остановил и с робостью просил выслушать. Я остановилась и спросила: «Что тебе надобно?» Он упал мне в ноги. «Я вижу, что вы меня боитесь; иначе — нельзя: печать злодейств моих осталась на страшном моем лице, но меня убивает то, что вы меня не любите. Знаю, что нельзя любить, но хоть терпите и не меня бойтесь. Стр. 70 Меня Христос Спаситель простил; я смею потому думать, что дано мне сердце новое, а не то зверское, которое я прежде имел». Я обняла его и сказала: ЦЯ тебе даю мое слово, что буду стараться не только терпеть, но и любить тебя», — и определила его смотреть за птицами, чтоб мне с ним чаще быть. И вскоре после этого вдруг приходят и сказывают, что Феклист умирает, упал на дворе. Я пошла и увидела его безо всяких чувств; велела его внести к себе в комнату, послали за лекарем и пустили кровь. И как он пришел в чувство, то осмотрелся вокруг себя и, увидя, что лежит у меня в комнате, сказал: «Теперь я вижу, что вы меня начинаете любить». Я спросила, что ему сделалось? — «Вы не знаете еще моих злодеяниев. Я был разбойник и ходил по Волге 17 лет. Первое было мое удовольствие — резать себе подобных и оставлять им несколько жизни, — и их мучительное трепетание делало мне радость. Сегодня я отдал повару цыплет для стала и, идя по двору, нечаянно взглянул на крыло у кухни и увидел заколотых цыплят, — и они трепещут. Я, вспомня свое злодейство, вся кровь во мне остановилась, и я больше ничего не помню. Вот, моя благодетельница, теперь тебе известны мои злодействы и причина моей болезни!» И я запретила, чтоб остерегаться делать все то, что может ему привести на память первую его жизнь, и с тех самых пор он был моим любимцем, — да и стоил того: весь дом поручен был ему, и кода мы уезжали куда, то и комнаты ему же поручались. Он часто доставлял мне случаи делать добро несчастным, ходатайствуя за них и объявляя их нужды, и я была счастлива, что исполняла опять волю матери моей: посещала больных, чем могла, награждала бедных, несчастных посещала в их жилищах. Там нет тюрьмы, и все ходят по воле и живут другие своими домами. Один раз я ходила гулять с двумя моими приятельницами, и очень устали — и зашла к несчастному, который был из благородных, Жилин. Пришедши к нему, сказала: «Я пришла к вам отдохнуть и напиться чаю...» Он так был сим моим посещением тронут, что зашатался и упал. Я ничего не понимала, отчего с ним сие сделалось; бросились все ему помогать; наконец он опомнился, и мы его посадили. Я спросила, что он чувствует, и не надо ли послать за лекарем, и отчего сделалась такая дурнота? Он отвечал: «От радости сильной и чувства благодарности. Могли я ожидать в моем несчастном положении такого милостивого посещения? Ты — ангел, принесший мне радость и мир в сердце мое, в шестнадцать лет в первый раз! Я вижу посещение жены начальника моего и вижу, что и он меня не презирает. Да наградит вас Творец всеми дарами!» Я стыдилась слушать такую благодарность и сказала: «Вы говорите, что рады моему приходу, а чаю мне не даете, а я очень пить хочу!» Он сидел весь в слезах... Итак, мы напились чаю. Я, прощавшись с ним, пригласила его на другой день к себе отобедать, и с тех пор он очень часто бывал у меня и хаживал гулять со мной. И я радовалась, что доставляла ему спокойствие, хоть на несколько времени. Вот как мало стоит в тех местах начальнику Стр. 71 делать несчастных счастливыми! Один раз он, сидя у меня, сказал: «Вы столько добры и милостивы, что я осмеливаюсь вас просить: не можете ли вы увеличить еще ваши благодеяния и спросить у супруга вашего? Есть один несчастный мой товарищ, за триста верст живущий, сосланный по одному делу со мной, которого я с самого несчастия нев видел, — то не позволено ли мне будет с ним увидеться на несколько времени? Пусть бы он узнал моих милостивых благодетелей и увидел, что и в несчастии человек может наслаждаться счастием!» Я не могла ему сего обещать, а только взялась поговорить с моим мужем, можно ли сие сделать. И, нашедши случай, когда он был хорошо расположен, просила его, и он под видом осмотру заводов поехал в город Нерчинск, и я с ним, и Жилина он взял с собою. Приехавши в город, Александр Матвеевич послал за Озеровым, который тотчас и явился. И какое было свидание горестное сих двух несчастных! Сколько слез было пролито! И они оба упали в ноги к мужу моему и мне, называли отцом и благодетелем... И так мы целую неделю прожили. И Озеров воспитан очень хорошо: на розных инструментах играл, пел, в обхождении любезен. Поехавши, мы Озерова взяли с собой под видом излечения болезни: у нас в городе лекарь был очень хороший. И так он жил семь месяцев с нами и уехал тогда, когда нам уж надо было выехать. Узнавши они все о нашем отъезде, в такое пришли уныние, что я видеть их не мота без сердечного чувства скорбного. Я же скажу: сколько я там была нелестно всеми любима, это доказали они все мне. При моем отъезде целые две недели безвыходно все у меня были, особливо несчастные, руки мои обмывали слезами, и я искренно с ними плакала и жалела их. Я точно их считала самыми ближайшими к сердцу моему, и эти полтора года, проведенные мною в Нерчинске, никогда не возвратятся. Всякий день Бог подавал мне случай делать добро для ближних; я все приказания матери моей туг выполнила: страждущих и больных посещала всякий день, лечила. Даже мне были случаи в отдаленности делать добро: узнававши через несчастных, езжала и по деревням делать вспоможение. Ах, как сердце мое тоща было спокойно! Совесть моя ничем меня не упрекала, мыслей даже дурных никогда не имела, и меня меньше трогали поступки мужа моего постыдные, деланные против меня. Я веселилась тем, что он меня ничем упрекнуть не может, и я против него не была виновата, даже не обличала его в пороках. Я в Нерчинске тем была спокойнее, что дома не было у меня таких женщин, к которым бы он мог идти, и я этого не боялась, чтоб он мог пристраститься к одной: ему все равно было, красавица ли или безобразная, лишь бы была женщина. Наконец мы собрались ехать обратно в Иркутск, и в который день поехали мы из Нерчинска, тог день для меня будет памятен по смерть мою. Все несчастные собрались к нашему дому, а многие и ночевали у нас, а благородные и не спали, и я целую ночь с ними просидела. Разговоров было очень мало, но стоны только были слышны. В пять Стр. 72 часов поутру привели лошадей, и как начали закладывать, то сделался глухой шум и стон. Заложили лошадей, и мы стали прощаться. Туг уж они не могли удержать своего рыдания, бросились все в ноги и закричали: «Простите, наши благодетели, осиротели мы, несчастные, и участь наша опять станет нас тяготить, и облегчить нашей горести будет некому! Бог да наградит вас и благословит за нас, несчастных!» И так, распрощавшись, поехали; они все за нами бежали с воем и криком, в отчаянии. Полицеймейстер хотел их гнать, — они все закрычали: «На этот раз убей нас, но мы не послушаемся! Знаешь, что мы теряем и чего лишаемся? Отца и матери!» Мы остановились, и Александр Матвеевич стал их уговаривать: «Друзья мои, вы так же будете счастливы и спокойны, как и при мне. Начальник у вас добрый: он вас будет беречь. Я его просил об вас, только будьте таковы, каковы были при мне!» — «Мы давно таковы, но нам все было худо! Мы до тебя были голодны, наш и босы, и многие умирали от стужи! Ты нас одел, обул, даже работы наши облегчал по силам нашим, больных лечил, завел для нас огороды, заготовлял годовую для нас пищу, и мы не хуже ели других. И мы знаем, что ты много твоего издерживал для нас и выезжаешь не с богатством, а с долгами, —но Бог тебя не оставит! Ты это в долг давал, и тебе вдесятеро возвратит Отец Небесный! То как же хотеть, чтоб мы не рыдали? Позвольте нам проводить себя до горы!» (расстоянием 18 верст). И никто не мог остановить, и Александр Матвеевич выпросил для них это удовольствие, и мы ехали шагом, а они все, повеся голову, шли пешком. Как доехали до горы, тут остановились, и я не могу описать того отчаяния и горести, которое я в них видела. И с страшным сгоном пошли назад, и эхо повторяло их стоны... Я истинно не помню, как я с ними расставалась уж в последнюю минуту, и муж мой горько плакал. В нем много было доброго, и эта добродетель в нем велика была, чтоб делиться с бедными. Случалось так, что и у себя не оставит, а последнее отдаст! Ему, конечно, вменится сия добродетель во что-нибудь и покроет другие его дела... Ехавши дорогой, было время самое приятное — весной; местоположения были живописные: горы, наполненные цветами душистыми и персиками, яблонями, из гор били ключи и между цветов протекали по долинам. Я, смотря, вспоминала те виды, подобные сим, в самом Нерчинске, где с приятностию сиживала на горах, при восходе солнца, когда оно бросало лучи свои на блестящие капли росы, и все цветы, подымая свои головки, испускали благовоние. Сердце мое в тишине радовалось, нередко и слезы лились, хотя я и не знала еще тогда познания натуры и не находила или не умела находить и видеть Творца в творении, но внутренная радость и тоща меня услаждала и смиряла чувствы мои; и я в таком мире приходила домой, что, кажется, никакая досада тогда не могла меня растрогать; все тоща матери моей наставления и слова так живо возродились в моей памяти, и я часто говаривала так, как будто б она слышала меня: «Вот, почтенная моя родительница, дочь твоя исполняет теперь твои завещания! Ты, Стр. 73 конечно, слышишь и видишь, ежели это возможно — то ты радуешься. Долго твои наставления во мне погребены и недействительны, и, ежели выеду отсюда, может быть опять то же будет. Я здесь совсем без путеводителя, но пусть дух твой будет моим хранителем!» Итак, мы приехали в Иркутск. Губернатор был очень рад нашему приезду и, смотря на меня, сказал: «Мне кажется, тамошний воздух более на вас имел благотворное свое действие, нежели здесь. Вы совсем переменились: я вижу спокойствие на лице вашем. Я этого ожидал, — меня уведомляли о вашей тамошней жизни, я все знаю, как вы жили и чем вы занимались». Я сказала: «Ежели вы все знаете, то кто ж мне доставил тамошнюю мирную жизнь, как не вы, то я и отношу всю мою перемену к вам, моему почтенному благодетелю. Одного только жалею, что я немота жить там до конца дней моих: я б могла всякий день видеть новые радости». — «Не скорбите: вы и здесь можете быть счастливы и наслаждаться приятностями жизни. Примите меня в друзья ваши и не откажите в сем для меня приятном названии!» — «Я должна сего испрашивать у вас, а не вы у меня!» — «Итак, дайте руку, что ваше сердце будет открыто вашему другу и ваши тайны будут заключены в моем сердце!» Я заплакала и сказала: «Будьте не только другом, но и отцом; мне нужны ваши советы и наставления!» И так мы начали опять нашу жизнь по-прежнему; мать оставалась в Иркутске и была очень рада нашему приезду. «Спокойно ли ты, мой друг, там жила?» Я ей все рассказала, и она благодарила Бога, что хоть это короткое время я нашла для сердца своего пищу и удовольствие. «Но я предвижу, что здесь опять твои страдания начнутся, но прошу тебя, как друг тебе уж двадцать второй год, и я могу с тобой говорить. Скрывай, моя любезная, что ты знаешь худое поведение мужа твоего, — это одно только может его остановить, чтоб все делать явно, и по поведению твоему будет бояться обнаружить свои дела. Знаю, что тебе горько и несносно, но молись ходатаю нашему Иисусу Христу, чтоб Он послал тебе свою помощь и терпение. Он тебя не оставит и наградит тебя за твое терпение великими дарами!» Муж мой принялся опять за свои старые дела, и так как у нас была квартера очень тесна: две комнаты и на другой половине у матушки две комнаты, то ему много мешало исполнять свои похоти, и в рассуждении сего он меня часто посылал со двора под видом, чтоб не приехали ко мне гости нему не помешали в его упражнении. И я всегда ему повиновалась, а ежели не послушаюсь его, то чрезвычайно был сердит, то, избегая всего, я уезжала, и все мои выезды были больше к губернатору, а уж ежели мне бывало очень горько, то я уезжала к нашей секретарше, которая жила за городом. И там, садя на берегу, давала вольное течение слезам, и она со мной плакала, зная всю мою жизнь, не от меня, но от людей. И опять через несколько времени дух мой пришел в уныние, Стр. 74 и ничто меня не веселило, хотя я и показывала наружно, что я весела. Но иной раз, забывши, вздохи мои открывали состояние души моей. Один раз, бывши я у губернатора, он сказал мне: «Я жалею, что вы тесно живете; вам бы надо свой дом иметь; от меня недалеко продают дом за триста рублей: он ветх очень, но место хорошо и велико, то вы могли бы выстроить». — «Конешно б, это было хорошо, но мы не в состоянии сего сделать». На другой день был дом куплен на мое имя и приказано было ломать и возить бревна, и план был сделан. Я столько была сим тронута, что не было слов, но слезы мои изъявляли мою благодарность. На закладке сам был наш благодетель и велел и сад раз-весть, и это все imo вместе— и строение дому, и саду; и всякий день ходил надсматривать над работой. И так я зимой была с домом, и что было надо в доме, — все нашла, и благодетель наш у нас обедал на новоселье; и в доме были для меня две комнаты: одна— диванная, а другая — самая уединенная, и убраны с большим вкусом: не богато, но просто и чисто. Он привел меня в эти комнаты и сказал: «Вот, мой друг, собственно для тебя. Ежели могут сии комнаты тебе в смутные часы твоей жизни хоть сколько-нибудь дать спокойствия, то я уж заплачен от тебя буду. Вот и распятый Иисус, которого проси помощи и успокоения. Он тебя не оставит, только ты Его не оставляй!» И я, оставшись одна, первое было мое чувство — войти в мои комната и упасть перед распятием и благодарить, что Он опять мне дал отца и друга, в котором я нанду моего путеводителя и наставника. Муж мой, увидя меня в слезах, спросил: «Что тебе сделалось?» — «Не оскорбляйся, мой друг, ты видишь слезы благодарности к Спасителю моему и к нашему благодетелю!» Он сам заплакал и сказал: «Чем мы заплатим за толикие милости?» — «Друг мой Бог не требует от нас больше ничего, как чистоты сердец наших и предания себя в волю Его, и чтоб мы жили в чистой супружеской любви и прославляли б Его милосердие жизнию нашею и поведением и чистою любовию к Нему: Он не требует слов, но смотрит на дела наши; а благодетелю нашему будем стараться всячески показывать детскую любовь и благодарность, и будем к нему искренны. Особливо мне надо хвалить Господа моего: у меня опять есть отец, которому я моту открывать все чувства мои, и, конечно, мое сердце будет ему открыто!» Муж мой, все сидя, плакал; вставши, очень тяжело вздохнул и сказал: «Твое сердце может открыто быть — оно чисто, а я не могу: мне надо скрывать, что в нем происходит!» Обнял меня и ушел спать. Поутру мы пошли оба к нашему благодетелю благодарить его. Я, вошедши к нему в кабинет, хотела благодарить, но рыдание прервало слова мои. Он встал, обнял меня и назвал самым приятным именем: «Дочь моя и друг мой! Сколько сердце мое желает тебе добра и спокойствия, это видит мой Спаситель. Твое спокойствие тесно сопряжено с собственным моим спокойствием; сердце мое открыто для тебя, пусть и твое Стр. 75 будет таково! Ежели я буду столько счастлив, что ты будешь во мне видеть друга и отца и будешь открывать мне твое сердце, — я буду сколько можно облегчать грусть твою и разделять с тобою, и советы мои будут тебе, может быть, полезны». Оборотясь к мужу моему, сказал: «Ты, мой друг, также для меня дорог, и я уверен, что ты меня любишь. От тебя требую, чтоб ты со мной был всякий день. Я не думаю, чтоб жена твоя была недовольна тем, что ты часто будешь ее оставлять одну. Я в ней уверен, что она не будет в скуке, потому что у ней есть занятия. А ежели ей будет когда скучно, то и она может снами делить время. Ее же ваши подчиненные очень любят, это я знаю, то она одна не будет, — они ее не оставят. Да, она столько счастлива, что все ей радуются и хотят с ней быть, только б она захотела». Стр. 76
Оцифровка и вычитка -
Константин
Дегтярев, 2004 |
