|
Грязев Николай Поход Суворова в 1799 г.
IV. В Богемии Стр. 244 В то время, когда русские войска решительным образом удалялись с театра войны, Англия сильно встревожилась разрывом союза между Россией и Австрией. Имея интерес постоянно ссорить между собою державы европейского континента, участвуя всегда в коалициях одних государств против других (преимущественно против Франции), доставляя для подобных войн деньги и желая прежде всего ослабить наиболее опасного своего врага, Францию, Англия опасалась, чтобы венский Двор не заключил отдельного мира с Французской республикой. Поэтому английским послам в Петербурге и Вене, Витворту и Минто, предписано было всеми способами содействовать примирению обоих императорских Дворов и продолжению войны общими силами. Состоявший при армии Суворова английский уполномоченный Викгам не раз имел с ним, сначала в Линдау, а потом в Аугсбурге, рассуждения о плане будущей кампании. Лондонский кабинет принял план генералиссимуса с таким живым участием, что немедленно же сообщил его в Петербург и в Вену как собственное свое предложение, обещал выдавать денежные субсидии на содержание 80000 русских войск с тем, чтобы главное начальство над ними было вверено Суворову, а Стр. 245 король Георг III в собственноручном письме от 16 ноября выразил желание, чтобы Павел Петрович показал еще раз свою снисходительность к венскому Двору и «справедливое свое негодование принес в жертву своим же собственным благим целям». Русский император, вынужденный покинуть Австрию на произвол судьбы, вместе с тем не мог желать успеха и французам; гнев его на венский Двор уже был обезоружен видимым раскаянием, с которым Франц принял известие о возвращении русских войск; просьбы венского Двора об отмене этого решения казались государю желанием загладить прошедшее и возобновить расторгнутый союз. Павел с радостью готов был забыть все и, в уважение ходатайства короля Великобританского, согласился возобновить переговоры о будущей кампании, с тем, однако же, чтоб Австрия отказалась от своих честолюбивых притязаний; государь поставил два непременных условия: смену барона Тугута и восстановление в Италии прежнего политического разграничения, существовавшего в начале 1798 г. Не ожидая ответов на свои требования, император Павел решился все русские войска, бывшие за границей, оставить там на зиму и 20 ноября отправил по этому предмету надлежащие повеления. Но еще ранее получения Высочайших повелений Суворов решился остановить движение своих колонн. Дело в том, что зима была необыкновенно сурова во всей Германии; русские войска в течение короткой стоянки своей в Баварии не успели ни отдохнуть, ни обмундироваться, а теперь, после нескольких недель похода, оказалось необходимым починить обоз. Генералиссимус счел нужным дать армии отдых недели на две и расположил полки по квартирам в Богемии и в верхней Австрии. Войска каждой колонны заняли полосу от 2 до 5 миль в обе стороны от дороги; главная квартира Суворова была в Праге. 9 декабря было получено Высочайшее повеление от 20 ноября, а 10-го главнокомандующий донес императору Францу, что воля императора Павла исполнена, и в заключение добавил: «По первому мановению войско Русское готово опять выступить в поход, и я, со своей стороны, с радостию пожертвую последнею каплей крови для пользы благого дела»... О пребывании в Богемии капитан Грязев повествует так: «2 декабря марш до города Будвейса, 4 мили, где назначено быть главной квартире корпуса генерала Розенберга, а в местечке Весели, за 3 мили от оного, — штабу нашего полка для расположения на винтер-квартирах. Первый корпус генерала Дерфельдена остановился главною квартирой в городе Праге, столице Богемии, где и фельдмаршал Суворов находился. Город Будвейс не велик и мало примечания достоин. Площадь и лавки изрядно устроены; Стр. 246 есть маленький театр, но весьма неважный; играли комедию «Edelmann und Burger»; за вход в партер 20 крейцеров. Я с ротою стоял в деревне Буревицах, в 20 домах. 12-го — отдохновение. 13-го — следовал полк с ротами прямо в назначенные им под квартиры селения. Я со своею ротой занял деревни: Гамер, Вулков, Вал и Понедрашко, в коих 58 домов, расстоянием от Будвейса 4 1/2 мили, а от Весели одна миля. Все сии селения принадлежат владетельному князю Шварценбергу, богатейшему во всей Богемии, коему и город Крумау с его окрестностями принадлежит же. Здесь места весьма лесисты, низки и изобильны озерами, приносящими большой доход своему владельцу посредством рыбной ловли. Я расположился в селении Гамер, в доме управляющего сим имением, скупого старика, который всякую минуту давал мне чувствовать разницу между ним и добрым пастором в Швабии, у которого я некогда проводил свое время приятно, а здесь, кроме скуки, я ничего более не чувствовал; единственная моя отрада состояла в том, что я часто ездил с борзыми своими собаками и травил много зайцев, ибо снега здесь не глубоки; их осталось у меня только три, а прочие разными случаями убыли. 24-го, по ордеру генерала Розенберга и шефа нашего полка, свидетельствовал я все роты инспекторским смотром, относительно получаемого ими на нижних чинов казенного жалованья, амуничных годовых вещей и заграничных за разные сражения денежных дач; равным образом производил поверки в людях, в бессрочных и срочных вещах, их состояние и убыли против положенного по штату, а в заключение и артельные экономические суммы. По сему случаю все роты были сближены между собою. Такая доверенность начальника в моем капитанском чине, тогда как у нас находились полковой командир и штаб-офицеры, весьма лестна, но она же доставляла мне и врагов, чему основанием были мое беспристрастие и законная точность, с коими проходил я мое служение на поприще военном. Сие-то самое, будучи моею отличительною чертою, доставляло мне то преимущество, которым я пред всеми моими товарищами пользовался и был уважаем моим начальником. Итак, кончив сию трудную и критическую операцию и учинив по оной все надлежащие отчеты, я возвратился в скучный Гамер свой. Здесь, между прочими моими упражнениями, сделал я свое собственное замечание о войсках иностранных, для примечания оных нашим русским; замечание, основанное на самом опыте, а как оно касается только до военной части, то не излишним почитаю приобщить его к моим запискам*. * Замечания Грязева составляют весьма важный документ для истории военного дела в те времена. Стр. 247 Дисциплина в войсках иностранных, как австрийских, так и французских, при всей своей системе равенства и свободы у последних, основана на одних правах и законах. Чрезмерно строгое взыскание употребляется в большой силе, иногда и несоразмерное преступлениям; но все сии наказания не иначе приводятся в исполнение, как по форме суда; частных же, подобных нашим, совсем нет в употреблении. Это происходит оттого, что иностранные войска составлены из людей свободных, а наши — из подданных; с первыми потребно иметь более осторожности, а наши терпеливы и безответны. Порядок и опрятность видны даже в самых военных действиях и, в особенности, в войсках австрийских, что походит более на педантство. В сражении против неприятеля потребны не пудра, не глянец на ремнях, не блеск метальных вещей, но мужество, отважность, стойкость. Да и самая их амуниция есть весьма затруднительная для воина, обращающегося в беспрерывных действиях, как-то: белого цвета мундиры, панталоны и все ремни вообще требуют великого сбережения от всякой нечистоты, дабы сохранить их в своих видах; почему случалось мне заметить, что они не столько заботятся о военных своих подвигах и славе, сколько о чистоте своей амуниции; ибо всякий почти раз на роздыхах упражняются в чищении оной мелом, равным образом и бессрочных вещей, от чего ружья у них, правду сказать, в великой исправности; но к сему надобно добавить и другую правду, что огнестрельное их оружие в доброте далеко превосходит наше, заготовляемое пополам со злоупотреблением; сверх сего, затрудняются они еще насчет своих голов и ног, ибо носят косы и всегда во всякое время под пудрою, как и мы, а ноги их стянуты до колена черными суконными щиблетами с пуговицами и в башмаках, как и наши, что для воина вовсе не удобно, особенно во время военных действий, где часто случается переходить ему топи, болота, реки, грязь, камни и тому подобное; ноги его всегда мокры, не так, как бы могли быть сбережены в свободных сапогах, и оттого подвергаются беспрерывным болезням, убылям, от замещения коих терпят все состояния государства и земля лишается рук, ее возделывающих, внутреннее богатство и сила оскудевают и прочее и прочее, подобно как и у нас. Одно спасение австрийцев в рассуждении сохранения целости их мундиров, есть серого сукна шинели до колена, которые они почти завсегда на себе имеют, кроме парадных маршей, тогда скатывают их во всю длину в трубки и перекидывают через плечо, и в сем случае они гораздо спокойнее и полезнее наших размашистых плащей, потому что шинель надевается в рукава, спереди застегивается пуговицами и перетягивается портупеею, и так далее надевается по-верхи оной патронная сума; небольшие каскеты, а частию и треу- Стр. 248 гольные шляпы, как и у нас, украшают несчастные головы. Полки их различаются, как и у нас, разноцветными лацканами; но эта пестрота в войске и глазам, и хорошему вкусу, и устройству противна; еще, к счастию, что у них покрой мундиров одинаковый, а не как у нас, разнообразный. Что ж принадлежит до венгерских полков, составляющих немалую часть австрийского войска, то и они имеют те же самые мундиры, с тем только различием, что все вообще, как конница, так и пехота, имеют вместо белых пантало-нов голубого цвета гусарские чикчиры с выкладкою снурком, а вместо щиблет короткие, в обтяжку, полусапожки; равным образом и голов своих не пудрят, но волосы свои заплетают вместе с лавержетом в длинные косы и сзади закалывают гребенками и носят длинные виски, наподобие вьющихся локонов по обеим сторонам; на головах имеют кивера, а гренадерские их полки огромные медвежьи с шерстью каски, придающие им более мужества и важности, нежели наши сахарные головы. Венгерцы сами по себе есть люди прекраснейшие, рослые и стройные, каких только может произвести природа. О французской одежде не могу сказать ничего постоянного: она так разнообразна и пестра, как души их, которые весьма трудно объяснить. Что ж принадлежит до характера и тех и других, то, думаю, всякому известно, какая большая разница находится между немцем и французом, а как характер имеет непосредственное влияние и на действие духа, то по поводу сего могу утвердительно сказать, что ни те, ни другие не могут равняться в духе с нашими русскими воинами; ибо в них нет той уверенности или, лучше сказать, самонадеянности, той отважности, решимости и стойкости, коими россиянин заставляет удивляться себе. Относительно офицеров австрийских можно сказать, что они при весьма медлительном исполнении своей обязанности оказывали всегда более снисходительности к человечеству, нежели твердость своего характера, но снисходительности пристрастной и порочной; ибо чрезмерная их наклонность к корыстолюбию делала их более слабыми, упустительными, а потому и преступниками верности к своему отечеству: и вот главные их догматы добродетели и человеколюбия! О образованности их можно сказать то же, что Бог дал миру все пополам; между тем имеют они среди себя хороших тактиков и инженеров, но все пахнет от них флегматизмом и педантством. Таланты сии превосходны, отличительны; но они видны тогда, когда блестят на опыте. Образ жизни их одушевляется более праздностию и приметным занятием самих с собою и сварливостью, где не могут при том скрыться их гордость, тщеславие и низость душ. Главные их начальники или баричи, или дослужившиеся, или фавориты Двора и вель- Стр. 249 мож, а потому мало имеют познаний в военном искусстве, или оное бывает ослаблено временем, или педантизмом, или медлительною осторожностью, бываемою столько гибельною для подчиненных, или собственными своими видами. Будучи, впрочем, сыны одного отечества, питомцы одной матери-земли, их чувства и наклонности есть общие, частным же в них может почесться одна наружность. Сверх того, говоря о главных австрийских начальниках, надобно добавить и то, что они во всех своих военных действиях есть невольники так называемого придворного военного совета, имеющего непосредственную власть в распоряжениях оными. Совет сей состоит из старых избранных генералов, оставивших уже поприще своего отечественного служения, я не говорю: опытных, ибо значение сего слова требует многого. Сей-то совет, или Гофкригсрат, на случай военных действий назначает главнокомандующих и, сообразно положению дел своих против неприятелей, предписывает им планы расположения и действия их армии, так что главнокомандующий или какой отдельный начальник не вправе уже нарушить сии предписания, хотя бы неприятель тогда же переменил свою позицию и действия. В таком случае всякий начальник обязан относиться о том в совет и ожидать от него новых предписаний, коими бы мог руководствоваться. Такое стесненное положение военных начальников часто ввергало их и всю подведомственную им армию в величайшие опасности и влекло за собою гибельные последствия, что и видели мы неоднократно на самых опытах в первую их кампанию в Италии, когда великий гений Франции умел пользоваться как австрийскою медленностью, посредством своих быстрых движений, так и предписаниями венского военного совета, посредством золота. Тайна сия всем сделалась известною, с помощью которой сей блестящий метеор пролетал обширные владения своих врагов, совершал над ними неимоверные победы, брал тысячами в плен, стеснял их в одну точку и наконец давал законы в Вене, столице Германии, с императорского престола, доселе знаменитого своим могуществом, и император Рима, сложив с себя сие достоинство, учинился рабом наглого корсиканца. И может ли что быть безрассуднее упомянутых предположений военного совета, тогда как военные действия есть не иное что, как быстротекущая машина, действующая согласно направлениям неприятеля; одна минута ранее, одна минута позже определяет судьбу сражения, или поглощает тысячи невинных жертв, или спасает их. Не видели ли мы сему опыт над собою, когда с отважностью стремились мы овладеть неприступными укреплениями Нови и должны были отступать, потому что не приспело еще время поколебать твердую его пози- Стр. 250 цию? Но когда сия решительная минута настала, тогда только совершился план нашего великого полководца и победители провозгласили: ура! Но обратимся к продолжению моих замечаний. Нижние воинские чины Австрийской монархии не принадлежат ни к каким существенным членам оной; они не иное что суть, как раболепные исполнители самовластия, но они могли бы быть и хорошими воинами, если бы примеры начальников сопровождали их к славе, если бы привычка видеть себя всегда побежденными, быть только странствующими узниками своих врагов, не ослабила в них дух воинственного мужества и не влила бы в них яд хладного флегматизма и равнодушия ко всему унижающему. Но Австрия имеет еще в недрах своих надежных воев. Венгерцы, исполины мужества и испытанной верности, могли бы быть всегда главною подпорой престола и защитою областей; но, будучи стеснены в своей свободе, ограничены в деятельности, подчинены немецкому самовластию, они не могут распространяться в сфере своей предприимчивости, которою природа их окружила, не могут оказать твердость своего духа и крепость своей руки так, как бы им желалось; но всякий знает их, сожалеет о них, а между тем австрийцы торжествуют над ними, и монархия терпит. Венгерское войско состоит из одних нижних чинов; но начиная с субалтер-офицера до высшего класса, все — природные немцы. Неужели венгерское дворянство не способно отличать себя на поприще военном вместе со своими соотечественниками? Неужели не заслуживает оно стать наряду со своими притеснителями? Нет! О том и думать обидно; но одна политика, одни интриги немецкого правительства отдалили его от соревнования быть полезными своему отечеству и монархии и, может быть, еще что-нибудь другое, которое скрывается за завесою непроницаемой тайны. О французских войсках надобно сказать, что сия великая, славящаяся своим просвещением нация, со времени происшедшего в ней переворота, когда нравственность ее изменилась, когда все священные обязанности в отношении к Богу, к престолу и к ближнему среди ее разрушились, она превратилась в лютых хищников и кровожадных зверей, утоляющих свои страсти и заблуждения самым варварским образом, не свойственным ее просвещению. Но, говоря собственно о воинских ее качествах, надо отдать справедливость, что французы дерутся славно, твердо и искусно; начальники их отважны, единодушны; диспозиции их основательны, тонки; движения их быстры и могли бы быть для них полезны, если бы русские, своим преимущественным стремлением, необоримым мужеством и твердостью характера не опровергали их; никакой продолжительный огонь не может их принудить оставить их своего места, кроме русского штыка. Впрочем, не знаю, какой другой народ, кроме русского, может Стр. 251 противостоять французам? Со временем, кажется, увидим мы событие сего моего заключения. Каких следствий, какого переворота должна ожидать волнующаяся Европа! Стало быть, мы имеем многим чем возвышаться пред прочими просвещенными нациями: благосостояние монархии во всех отношениях, неисчерпаемое богатство, могущество, твердость, неприкосновенность достояния всех сословий, в особенности дворянства, незыблемое спокойствие и все гражданские и воинские доблести суть те преимущества, которых лишены многие общества, под солнцем обитающие; и дай Бог нам завсегда так прожить, как мы ныне под сению мудрого своего правительства наслаждаемся; так будущее столетие провести, как сие протекло, и мы будем всегда гордиться именем Россиянина! Сим оканчиваю я мои слабые замечания и применение войск иностранных к русским. Здесь же прилагаю я записку всем нашим полкам, бывшим в продолжение достославной кампании в Италии и Швейцарии, не исключая и корпуса генерала Римского-Корсакова, потом с нами соединившегося. Все полки и батальоны стоят под именами своих шефов, которые тогда ими командовали. Кавалерия Корпуса Корсакова полки: 1) Лейб-Кирасирский Ея Величества. 2) Кирасирский Воинова. 3) Драгунский Шепелева. 4) Драгунский Гудовича 6-го. 5) 2-й Драгунский Свечина. 6) Гусарский Головина. 7) Гусарский Боуера. 8) Татарский Барановского. Корпуса Суворова Донские Казачьи полки: 9) Грекова. 10) 1-й Денисова. 11) Семерникова. 12) Молчанова. 13) Поздеева. Корпуса Корсакова Донские Казачьи полки: 14) Астахова. 15) Курна-кова 1-го. 16) Сычева. 17) Курнашева. 18) Кумшацкого. Инфантерия Корпуса Суворова Гренадерские сводные батальоны: 1) Грязева, бывший Ломоносова. 2) Калемина. 3) Дендрыгина. 4) Оленина. 5) Шкапского. Корпуса Корсакова Гренадерские сводные батальоны: 6) Трейблу-та. 7) Чижова. 8) Потапова. 9) Рахманова. 1) Гренадерский Розенберга полк, из корпуса Суворова. 2) Гренадерский Палицына полк, из корпуса Корсакова. Стр. 252 Корпуса Суворова Мушкатерские полки: 1) графа Каменского 2-го. 2) Ласунского 1-го. 3) Быкова. 4) Милорадовича. 5) Барановского. 6) Ферстера. 7) Белецкого. 8) Швейковского 1-го. Корпуса Корсакова Мушкатерские полки: 9) Тучкова 1-го. 10) Эссена 3-го. 11) Фон-Гартунга. 12) Дреммеля. 13) Швейковского 2-го. 14) Пршибышевского. 15) Селехова. 16) Фертша. 17) Бруннова. 18) Измайлова. 19) Графа Разумовского. Корпуса Суворова Егерские полки: 1) Князя Багратиона. 2) Чу-барова, потом Миллера. Корпуса Корсакова Егерские полки: 3) Алфимова. 4) Гангебло-5) 2-й Титова. Артиллерия Одна рота конной Богданова. Пять рот Сиверса батальона. Две роты Капцевича батальона. Две роты Маркеля батальона. Одна рота пионеров и саперов. Сверх сего, по инженерной и квартирмейстерской части, комиссариатские, штабные, врачебные и гражданские по дипломатическому отделению чиновники и несколько волонтеров». На зимних квартирах в Богемии русские пробыли более месяца и успели хорошо отдохнуть, оправиться и починить обозы. Один из участников похода (Старков) так рассказывает о стоянке в Богемии: «Тут нас (ратников) обмундировывали, выдали холст на рубашки, башмаки и на многих шили мундиры и шинели; выдали и жалованье, и за прошедшее давно порционные деньги. Квартиры наши у соплеменников были роскошны. И до сего часу моей жизни помню доброе, милое их к нам, русским, расположение, и забыть это был бы тяжкий грех душе нашей. Многим из ратников жители насильно, так сказать, втерли от себя белье, чулки, платки и прочее, что было только нужно ратнику; а кормили... истинно на славу. Мы отдохнули; позабыли прошлое, в Альпийских горах перенесенное, — и были бы готовы идти с радостью на врага»*. * Вообще в славянских землях Австрии к русским относились крайне сочувственно, имя же Суворова было окружено ореолом славы. Тот же Старков рассказывает, как в 1805 г. (после поражения русских и австрийцев Наполеоном под Аустерлицем) ехал он через Галицию и в м. Мысленицы остановился в заездном доме, послав просить тамошнего австрийского начальника дать лошадей. В обширной комнате этого дома было человек пять стариков, солдат австрийских, пехотных и драгун. «Вслушавшись в их разговор, узнал я, что они, горюя о потерянном сражении и о занятии французами Вены, толковали — отчего и как потеряна их столица. Я вмешался в их разговор, и они говорили мне: «Виноват Макк! Виноват Вейн-Ротер!» «Эх, — говорили седые усачи, — в Италии с бойцом Шуворовым (Суворовым) били ль мы французов; с Лавдонем (Лаудоном) били ль мы турок! А те раз нас побили?.. Не стало их, и нас био». И слезы у седого драгуна показались. Я спросил, в котором полку он служил в Италии. «Служителем в регименте Коррачая», — отвечал он. Все они превозносили Александра Васильевича Суворова. Стр. 253 Сам Суворов писал Ростопчину про зимние квартиры: «Мы здесь плавали в меде и масле». Пребывание генералиссимуса в Праге оживило столицу Богемии: в главную квартиру русской армии приезжали офицеры повеселиться и взглянуть на обожаемого вождя. Отель барона Вимера, который он занимал, сделался rendez-vous для высшего общества, обратился в подобие дворца владетельной особы, куда все стремилось: иностранные генералы, министры, дипломаты искали расположения русского полководца, ловили каждое его слово; везде ему устраивались торжественные встречи, хотя он этого избегал; всякое общественное собрание жаждало иметь его своим гостем. Старик охотно принимал приглашения, казался веселым и беззаботным. Русские святки не были забыты в Праге, и Суворов заводил разные игры: жмурки, фанты, жгуты, хороводные песни; сам пел и заставлял петь по-русски немецких дам. Важные австрийские сановники, сам напыщенный граф Бельгард и англичанин лорд Минто, принуждены были принимать участие в этих забавах. Суворов пускался в танцы, путал игры и смеялся от всей души. Образ жизни его и обращение отличались такими же странностями, как и прежде. Например, бывали у него утренние приемы и обеды; гости приглашались присутствовать на богослужении в его домовой церкви. За стол садились обыкновенно между 8 и 9 часами утра; стряпня была просто невозможная, переносимая только привычными людьми. Выйдя к гостям, эксцентричный хозяин обыкновенно целовался со всеми и каждого по очереди благословлял; за столом ел и пил больше всех, ведя оживленный разговор, причем сам говорил тоже больше всех; беседа часто сворачивала на военные заслуги хозяина, который в этих случаях не отличался скромностью, извиняя себя примером древних римлян, которые прибегали к самовосхвалению для того, чтобы возбуждать соревнование в слушателях. Обед продолжался часа полтора или два. По окончании обеда Суворов вставал, давал всем свое благословение и отправлялся на несколько часов спать. В церкви Суворов бывал часто, выстаивал непременно всю службу, молился очень усердно, поминутно крестясь и делая земные по- Стр. 254 клоны, пел на клиросе, дирижируя певчими. Вообще повсюду он держал себя одинаково непринужденно, сообразно со своими взглядами и привычками. Но эти взгляды и привычки нередко во многом расходились с общепринятыми и, кроме того, беспрестанно проскакивали совсем уже необычные причуды и выходки. Однажды в Праге ему представлялся австрийский генерал большого роста; этим генералом Суворов почему-то был недоволен*. Когда доложили об австрийце, генералиссимус поспешно вышел в приемную, схватил стул, встал на него, поцеловал генерала и, обратившись к присутствующим, сказал: «Это великий человек, он вот меня там-то не послушал», а потом повторил свои слова по-немецки. Генерал побледнел, а Суворов перестал обращать на него внимание. В Праге же один из местных вельмож давал бал; русскому главнокомандующему была приготовлена пышная встреча; вся лестница уставлена сверху донизу растениями; нарядные дамы образовали с обеих сторон шпалеры. Князь Италийский пошел по лестнице, раскланиваясь на обе стороны; наверху его встретили музыкой, и одна из дам запела: «Славься сим, Екатерина». На грех, эта дама была беременна. Сначала Суворов слушал с видимым удовольствием, потом подошел к певице, перекрестил ей будущего ребенка и поцеловал ее в лоб, отчего она вся вспыхнула. Начались танцы. Высокопочитаемый гость ходил и смотрел на танцующих; но когда заиграли вальс и пары понеслись одна за другой, он подхватил своего адъютанта и пошел с ним вальсировать не в такт, в противоположную сторону, беспрестанно сталкиваясь с танцующими. Обходя затем разные комнаты, наполненные гостями, он заметил картину, изображавшую знаменитое отступление Моро (в 1796 г.). Суворов посмотрел на нее и спросил хозяина, не желает ли он видеть на самом деле, как Моро ретировался. Хозяин не понял вопроса, но из вежливости отвечал утвердительно. «Вот как», — сказал Суворов, побежал по комнатам, спустился с лестницы, сел в карету и уехал домой. Потом говорили, что вся эта неприличная сцена была разыграна Суворовым, потому что хозяйка дома была дочерью Тугута. Все сходило с рук знаменитому чудаку, привлекавшему внимание Европы и находившемуся в апогее своей славы. Отовсюду получал он знаки уважения и новые почести. Вдова бывшего герцога Курляндского охотно согласилась выдать свою дочь за сына Суворова Аркадия. Курфюрст Саксонский прислал в Прагу своего придворного живописца Шмита, чтобы написать портрет генералиссимуса для Дрезденской галереи. Курфюрст Баварский прислал орден св. Губерта. Сам император Франц, как будто желая загладить прежние несправедливости, выражал в реск- * Может быть, это был граф Бельгард? Стр. 255 рипте от 3 декабря Суворову свою признательность и оставил ему на всю жизнь звание австрийского фельдмаршала с соответствующим жалованьем в 12 000 гульденов. Известный английский адмирал Нельсон прислал русскому полководцу письмо, в котором писал: «В Европе нет человека, который бы любил вас так, как я; все удивляются, подобно Нельсону, вашим великим подвигам, но он любит вас за презрение к богатству». Считая себя по наружности весьма похожим на Суворова, Нельсон радовался такому сходству и по этому случаю прибавил в своем письме: «Знаю, что мои подвиги не могут равняться с вашими; но, верно, мы с вами в родстве, и я прошу вас никогда не лишать меня драгоценного имени любящего вас брата и искреннего друга». На это эксцентричное письмо Суворов отвечал в том же духе: «Рассматривая портрет ваш, я действительно нашел сходство между нами; это лестно для меня; но еще более восхищаюсь тем, что мы сходимся умом и мыслию...» Наступил 1800 год, вместе с тем новое столетие. Император Павел послал собственноручное поздравление полководцу, пользовавшемуся в это время его неограниченною милостью. «Князь! — писал русский государь. — Поздравляю вас с новым годом и, желая его вам встретить благополучно, зову вас к себе. Не мне тебя, герой, наградить; ты выше мер моих; но мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное. Благосклонный Павел». Окруженный знаками царских милостей, общего почтения, любовью армии и всей России, Суворов казался бодрым и веселым. Смотря на него в это время, никто не подумал бы, что видит перед собою семидесятилетнего старика, удрученного глубокими страданиями душевными и уже близкого к могиле. Он представлялся беззаботным для того только, чтобы скрыть душевные свои раны. Во всех заметках, писаных генералиссимусом в Праге, слышится какое-то грустное разочарование. Он чувствовал, что поприще его кончено! Армия тоже встречала новый год. Обычные визиты существовали и тогда. Так, Грязев в своем дневнике пишет: «1 января 1800 г., в городе Будвейсе. Утро проведено в обыкновенном чинопочтении, как долг нашей службы требовал. Вечером был редут, но не могу сказать, чтобы он занимал нас собою, хотя, впрочем, был многолюден по причине годовой ярмарки, здесь продолжающейся. 2-го — отправился обратно из Будвейса и возвратился опять в скучный Гаммер свой. 3-го — получил от полка объявление, что я Высочайшим государя императора Павла I приказом, последовавшим прошлого 1799 г., октября 24 числа, произведен в майоры, с назначением команди- Стр. 256 ром сводного гренадерского батальона, составленного из двух флигель-рот нашего и таковых же двух Екатеринославского, что ныне генерала Палицына, полков, который батальон находился в первом корпусе и стоял на квартирах близ города Праги. Сие возвышение, как новая милость моего Государя, исполнила душу мою неизреченною радостью; ибо вместе с сим возвышением получил я новые чувства и новые силы к служению признательному Монарху и отечеству. Между тем должно было оставить полк и отправиться к своему батальону для принятия оного от прежнего его командира полковника Ломоносова; почему следующие дни и употребил я на приготовление всего того, что было нужно для сдачи командуемой мною роты в полку и для отправления своего в путь. 6-го — сдал свою роту капитану Штегеману. Привычка к людям, разделявшим все труды мои со мною и на кровавом поле брани доказавшим мне свою доверенность, преданность и любовь много подействовали надо мною в сей день моей разлуки с ними — но должно было повиноваться обстоятельствам и новой призывающей меня обязанности. Прага, столица Богемии, есть город весьма обширный, правильно устроенный, великолепный и богатый, с регулярными укреплениями. Положение его при большой реке Молдау, через которую сделан прекраснейший каменный мост, считающийся во всей Германии редкостью. Река сия разделяет город на две части, но первая превосходней последней. Было бы что заметить здесь более, но время было столь для меня дорого, что я считал каждую минуту, долженствующую меня приблизить к моей новой обязанности. 13-го, чрез местечко Бернаун до местечка Лоховщ 5 миль, где расположен был штаб моего батальона, а роты оной составляющие в окружных селениях. Прежнего командира сего батальона, Ломоносова, я здесь не нашел; он находился за болезнию в отлучке и потом отставлен от службы с награждением генерал-майорского чина. 14-го и 15-го — занимался осмотром всех частей, составляющих батальон, и нашел их в совершенном расстройстве: люди и состоящая на них казенная амуниция, срочная и бессрочная, доведены до самого ничтожного положения; многие не удовлетворены положенными и награжденными денежными дачами, артельные экономические суммы расхищены, казенный обоз, лошади и упряжь в самом жалком состоянии, ротные командиры и многие офицеры находились за ранами в отлучке; ибо сей батальон, будучи во всю кампанию в авангарде князя Багратиона, много потерпел, и за большими убылями, как офицеров, так и нижних чинов, налицо состояло немного. Но все это вместе не должно было расстроить его до такой степени, в какой при обозрении моем он оказался, если бы начальник его имел лучшее об нем попече- Стр. 257 ние, словом, такое, какое бы по долгу службы иметь надлежало. Но он при помощи своих канцелярских друзей и прочих пособий умел только пользоваться чинами, орденами, а о чести и действительных отличиях вовсе не помышляя, не радел и о своей обязанности*. Такое положение батальона и его прием, в рассуждении ответственности, много затруднял меня и многим мог доставить неприятности, судя по строгости, введенной в образ военной нашей службы; ибо я обязан был со всею подробностью о приеме батальона и его положении отнестись рапортами к частному начальству, в инспекторский департамент и в собственные руки государя императора. Но я решился не упускать из виду ничего из правил, определяющих порядок службы и обязанность каждого чиновника. Продолжал свои исследования, соображения, поверки и заготовлял все нужные по сему предмету бумаги, дабы в свое время исполнить все то, что от меня требовалось». Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. |
