Стр. 30

женщина и девочка лет четырех. Мужчины оба говорили по-русски столько, что нас понимали и мы их могли разуметь без затруднения. Они нам привезли обещанное письмо японского начальника к главному командиру в Урбитче, уверяя, что оно содержит извещение о приходе нашем сюда не со злым, а добрым намерением, и сказали, что тотчас по отъезде нашем из селения японцы отправили в Урбитч с подобным известием байдару (большую лодку), которую мы и сами видели, когда она отправилась. Письмо было писано на толстой белой бумаге и сложено кувертом длиною в 6У2, а шириною в 2'/4 дюйма; куверт был сделан таким образом, что с одной стороны бумаги оставался треугольник, который краями был приклеен к той стороне, а верхний оставшимся углом длиною в полдюйма загнут на другую сторону, где края также приклеены, а на самой вершине положен черными чернилами штемпель; надпись была сделана с обеих сторон. Сверх того, вот какие вести курильцы нам сообщили: японцы не хотят верить, что мы пришли к ним за каким-нибудь другим делом, кроме намерения их грабить, утверждаясь в своем подозрении на прежнем примере; рассказывая о сем поступке русских, они обыкновенно говорят: русские на нас напали без вины, перебили много людей, некоторых захватили, разграбили и сожгли все, что у нас было; они не только отняли у нас обыкновенные вещи, но даже лишили всего нашего пшена и саги* и оставили нас, несчастных, умирать с голоду; а потому, по уверению курильцев, японцы пребывают в полном убеждении, что россияне решились делать им всякое возможное зло, подозревают, что и мы пришли к ним с таким же намерением, почему они давно уже все свое имущество отправили внутрь острова.

Весть сия крайне огорчила всех нас; однако же курильцы утешали нас уверением, что не все японцы так мыслят о русских, но что один только здесь находящийся при них начальник и товарищи его считают русских грабителями и боятся их, чему, конечно, чрезвычайная трусость сих людей причиною. В доказательство сего они рассказали нам свои приключения: в прошлом лете принесло их сюда бурей; японцы их взяли и посадили в тюрьму, предлагали им

* Единственная их пища и питье в здешних местах.

Стр. 31

множество вопросов касательно сделанного на них русскими нападения, на которые они отвечали, что курильцы в поступках русских никакого участия не имели, притом слышали они в Камчатке, что начальники тех судов, которые их грабили, были промышленные, а не государевы офицеры и нападение сделали без приказу, за что исправник* отобрал от них японские вещи и положил в государевы балаганы (магазины), а их самих посадил в тюрьму. После сего объявления (продолжали курильцы) японцы сделались к ним добрее, стали их лучше содержать и наконец велели немедленно отпустить, одарив пшеном, сагою, табаком, платьем и другими вещами, а теперь они сюда привезены с тем, чтобы им с первым благоприятным ветром отправиться на свои острова.

Между прочими разговорами, когда они сделались посмелее от двух рюмок водки, часто упоминали они, что имеют крайнюю нужду в порохе, что им зимой нечем будет промышлять зверей и что япони (так они называют японцев) все им дают, кроме пороху. Частое повторение о порохе нетрудно было понять: они хотели просить его у меня, но не смели, а я, будучи уверен, что они имеют в нем надобность действительно только для промыслов, подарил им 1V2 фунта мелкого английского пороху, прибавив к тому еще табаку, бисеру и сережек. Позднее время не позволяло мне продолжать с ними разговор, и я отпустил их в десятом часу на берег, сказав, чтобы они сколько возможно старались изъясниться с японцами и уверить их в нашем миролюбивом и дружеском к ним расположении. Между тем как курильцы у нас гостили, я посылал на берег мичмана Филатова, дав ему табаку, чтоб достать черемши и сараны от мохнатых курильцев. Он скоро возвратился и привез несколько пучков, которые я велел оставить для больных. Тишина, во всю ночь на 18-е число продолжавшаяся, не позволила нам удалиться от берега, а рано поутру увидели мы едущую к нам байдару под флагом. Думая, что японцы хотят нас посетить, мы приготовились принять их и показать, что мы их дожидаемся; я велел опустить паруса, хотя по причине безветрия настоящей нужды в том и не

* По мнению сих людей, исправник должен быть один из первых государственных чиновников в России.

Стр. 32

было. Около восьми часов байдара подъехала к нам столь близко, что вместо флага виден был белый кусок мата или рогожки, а вскоре после того узнали мы старых своих друзей, курильцев, всех тех же, которые и вчера нас навестили; с ними был еще молодой мужчина, который называл себя Алексеем Максимовичем. Мужчины были одеты в японские длинные и очень широкие халаты с короткими, широкими рукавами; халаты сии сшиты из толстой бумажной материи синего цвета с частыми сероватыми полосками; а женщина одета была в парку*, сшитую из птичьих шкур; на спине у нее, для украшения, висели в несколько рядов носы топорков**, на голове был бумажный платок. Мужчины были с открытыми головами; на ногах торбасы, или русские бахилы, сделанные из горл сивучей. Есаул на шлюп вошел босой, но прежде нежели поклонился или стал с нами говорить, сел на шкафуте, надел свои торбасы, а потом подошел ко мне и присел с таким же подобострастием, как они кланяются японцам.

Из сего я заключил, что у них неучтиво босому показаться людям, которых они уважают. Человек он лет пятидесяти и, по-видимому, очень дряхлый; маленькую дочь свою во все время таскал он у себя за спиною в своем халате, придерживая веревкою, кругом его обвязанною, которая обыкновенно была против груди спереди, а когда надобно было ему действовать руками, то, чтобы, сжимая плечи, она не мешала, он поднимал ее на лоб, для чего в том месте, где веревка должна касаться лба, пришит был к ней широкий ремень. Мужчины имели большие, густые, черные как уголь волосы и бороды; волосы они так носили, как наши ямщики; искусственных украшений никаких у них на лице и на теле не было, а у женщины рот кругом по губам на '/5 или '/4 дюйма выкрашен синей краской, и так же испещрены руки. Они привезли к нам в гостинец два пуда рыбы кунжи и трески, несколько сараны и черемши9.

Первый вопрос мы им сделали о японцах и узнали, что начальник их, вследствие подаренной ему мною бутылки водки, весь вечер и ночь до самого утра весьма покойно и крепко спал; но прочие во всю ночь не спали и стояли в

* Род камчадалской одежды.

** Топорок — морской попугай.

Стр. 33

ружье. Подозрения своего в дурных наших против их замыслах они не оставляют и грозят курильцам, что если мы на них сделаем нападение, то они им головы отрубят, как русским подданным, для чего и отпустили их к нам всех, а некоторых оставили у себя под стражею, равно как и этих во всю ночь караулили, а поутру послали сами нарочно к нам, чтобы точнее выведать, зачем мы пришли и чего хотим. В сей раз курильцы наши сбились в словах и признались, что их сюда не погодой занесло, а приехали они к японцам торговать, что в старые годы им позволялось, но ныне, по причине неприятельских поступков со стороны русских, японцы их захватили и поступили с ними, как выше описано, а потом велели отпустить, дав им на дорогу 20 мешков пшена, саги и табаку; хотя им возвращена была свобода, но дурная погода мешала им уехать до нашего прихода; ныне же японцы хотят опять их держать с тем, что они головами своими должны будут отвечать за наши дурные против них поступки. Они приехали к японцам в числе семи мужчин, шести женщин и двух ребят, из коих во время их пребывания на сем острове от заключения в тесном месте умерло трое мужчин и три женщины; они не умели назвать по-русски болезни, бывшей причиною их смерти, но по описанию должна то быть цинга и слабость. Однако же японцы прилагали попечение о сохранении их здоровья, и им удалось побывать в руках японских врачей. Один из курильцев имел опухоль в руках, а в ногах судороги, так что ноги притягивало икрами вплоть к задним частям лядвей [ляжек]. Его лечили бросанием крови, сначала вдруг из обеих ног, а после из рук, из одной после другой. Впрочем, по незнанию выражений, не могли они описать ни инструментов, ни средств, употребленных японцами; только они сего курильца вылечили. Он жаловался лишь на то, что после сей болезни не стало у него, так он изъяснялся, мяса ни на руках, ни на ногах. По мнению нашего лекаря господина Бранда (человека в своем деле весьма искусного), этому должна быть другая причина. Рассказывая свои приключения, они часто сбивались и противоречили друг другу; наконец стали меня просить взять их с собою и отвезти на их остров Расшуа, потому что они имеют крайнюю нужду там быть. На вопрос мой, если я их возьму, что тогда будет с их товарищами, двумя женщинами и ребенком, оставшимися

Стр. 34

на берегу у японцев, они молчали, но скоро опять возобновили свою просьбу, говоря, что япони их убьет. Вчера ни слова не было ими сказано нам о нуждах их ехать скоро на свой остров, а только лишь твердили, что пороху нет и что не знают, чем им промышлять на Урупе. Дурная погода, препятствовавшая им отправиться, была также сущая ложь. Им неизвестно было, что мы давно уже в соседстве их плаваем и знаем, когда какие погоды стояли; крепких ветров давно не было, и туманы случались не так часто, чтобы с острова на остров нельзя было ехать, а особливо с Итурупа на Уруп, где переезд менее 25 верст, а притом туманы им неопасны, потому что у них был компас, который мы видели. Они его привозили к нам и берегут как глаз, не оставляют даже в лодке, а выносят с собой*.

По всем их рассказам, из коих многие не стоят того, чтобы об них здесь упоминать, можно было догадываться о их положении: коль скоро японцы, подозревая, что мы хотим напасть на их селения, сказали об этом курильцам и погрозили их наказать за наши поступки, то они, имея причину так же об нас дурно мыслить, как и японцы, стали опасаться, чтобы не потерять голов, для спасения коих желали лучше быть у нас, оставляя на жертву своего товарища, двух женщин и ребенка, почему и просили меня взять их с собой. Я старался их убедить, что им японцев бояться нечего; мы им ни малейшего зла не желаем и не сделаем, следовательно, и они нашим вредить не захотят; что мы только сыщем гавань, запасемся водою и дровами и потом оставим берега их в покое, и что в Урбитче мы постараемся своими поступками уверить японцев в нашей к ним дружбе, почему и советовал им, ничего не боясь, ехать на берег. Для начальника японского послал я в подарок четыре бутылки французской водки, узнавши, что им отменно нравится сей напиток. При расставании я предложил, не хочет ли один из них остаться на шлюпе, чтобы показать нам гавань в Урупе и, если пойдем в Урбитч, служить переводчиком; на предложение мое они все тотчас согласились остаться, но сего нельзя было сделать, и так решено оста-

* Компас сей был в круглом футляре, диаметром дюйма три; картушка разделена на румбы без градусов и раскрашена; вместо стекла слюда. Футлярчик компасный они хранят еще в ящике с задвижною крышкою; по их словам, получили они его в Камчатке.

Стр. 35

ваться Алексею, а прочим ехать на берег. Они так уверены были в нашем намерении неприятельски поступить против японцев, что перед отъездом один из них уведомил нас, хотя прежде о том ни слова не говорил, будто они слышали что в Урбитче поставлены пушки, и коль скоро русские покажутся, то станут стрелять, а через минуту после другой сказал нам, что там у них одна только пушка. К полудню ветер стал изрядно дуть от Z. Погода была светлая, и так, чтобы успеть осмотреть восточный берег Урупа, отправив наших гостей, мы поставили все паруса и пошли к О. Но, оставив их от нас на полмили или на версту, мы увидели, что они стояли в байдаре с поднятыми вверх руками, махали нам и громко что-то кричали. Думая, что байдара тонет, я велел тотчас остановиться. Они приехали к нам опять очень благополучно только для того, чтобы сказать, что они боятся японцев, которые их убьют, если мы сделаем им что-либо дурное. Надобно было снова их уговаривать; наконец решились они ехать с величайшею робостью, не оставляя мысли, что мы покусимся разбить японцев. Последнее прощание с нами сих жалких бедняков очень меня тронуло; они кричали нам с байдары своей: «Прощайте, мы вам наловим рыбы, наберем черемши и сараны и будем вас ожидать, если японцы не убьют нас!»

От Итурупа пошли мы к восточному берегу Урупа, у которого для описи провели три дня, а потом хотели возвратиться к Урбитчу, но ветры не позволяли пройти проливом де-Фриза, а посему и стали мы держать к югу вдоль восточного берега Итурупа, для описи сего острова. Между тем, по необходимости, мы должны были усилить подозрение нашего курильского лоцмана в том, что хотим напасть на японцев; я, с моей стороны, охотно бы старался в других случаях искоренять из него такую мысль, но в таком деле этого миновать было нельзя. Когда день был тихий, со светлой, сухой погодой, мы обучали команду абордажной экзерциции с настоящей пальбой; коль скоро курилец наш увидел всех в ружье, одно отделение с большими мушкетонами, другое с малыми, третье с пистолетами и пиками и проч., то при виде такого, по его понятиям, множества оружия не мог он скрыть своего удивления. Мы старались уверить его, что сами боимся нападения на нас японцев, и для того готовимся защищаться, а им от нас вреда никако-

Стр. 36

го не будет, если они обойдутся с нами дружески. Он, хотя и качал головою в знак согласия, но про себя совсем не то думал. Впрочем, часто он сам открывал нам нечаянно такие вещи, в которых на вопросы наши запирался и приходил в замешательство; например, он не хотел признаться, каким образом они прежде производили торговлю с японцами, когда мы его о том прямо спрашивали, а после, между посторонними разговорами и особливо за чаем, сам рассказывал, почем за какие товары японцы им платили, не помышляя нимало, что объявлял тайну, которую прежде хотел скрыть. Я был очень доволен, что мы могли, не приводя его в замешательство и не причиняя страха нашему гостю, узнать в обыкновенных разговорах все, что только нужно было и что вредить ему никак не могло, а потому я не стал его спрашивать ни о чем, кроме самых обыкновенных всеобщих вопросов, иначе как заведя сначала постороннюю речь; сим способом, при разных случаях, я от него узнал, что торг с японцами до разрыва с нами они действительно производили постоянный и правильный, так, как бы он был учрежден публичными актами двух государств, а может быть, еще и с лучшим порядком и с большей честностью. Курильцы возили к японцам на промен бобровые10 и нерпячьи (тюленьи) кожи, орлиные крылья и хвосты, а иногда лисиц, которых, однако же, японцы покупают редко и за дешевую цену; от них же получали сорочинское пшено, бумажные материи, платье (главное, халаты), платки, табак, курительные трубки, деревянную лакированную посуду и другие мелочи. Пшено меряется у японцев мешками, большим и малым; три малых мешка составляют один большой, который, по описанию курильцев, так тяжел, что один человек с нуждою его поднимает, следственно, можно положить, пуда в четыре; мена товаров происходила по взаимному согласию с обеих сторон без всякой обиды и притеснения; цены вообще почти всегда постоянны и одинаковы; обыкновенно японцы давали курильцам: за одного полнорослого бобра десять больших мешков сорочинского пшена; за тюленью кожу семь малых мешков; за десять орлиных хвостов двадцать малых мешков или шелковый халат; за три орлиные хвоста дают бумажный халат с такою же подкладкой и с ватой в средине; за десять орлиных крыльев папушу [связку сухих листьев] табаку, до

Стр. 37

которого курильцы великие охотники. Они вообще кладут его за губу, некоторые нюхают, а другие и курить научились у японцев из таких же трубок.

Японцы употребляют крылья и хвосты орлиные для своих стрел, почему они у них отменно ценны; впрочем, в большом уважении и по весьма дорогим ценам продаются у них разные европейские вещи, которых курильцы не имеют. Главные из них: алое или красное и других цветов сукна, стеклянная посуда, янтарные и бусовые ожерелья, стальные вещи и прочее. Алое сукно употребляют они для знатных гостей, расстилая кусок оного в квадрате на аршин и более на том месте, где гость должен сидеть, а из других сукон шьют платье.

С неменьшею откровенностью гость наш Алексей Максимович, когда кстати и обиняками заставляли его о том говорить, рассказывал нам об успехах своих промыслов, также о способах, какими они производят их, и о своем прокормлении. Он жаловался, что ныне бобров стало мало, в чем верить ему очень можно, и даже одно это показание достаточно вселить доверенность к другим его рассказам; ибо и на Алеутских островах, и на Американском берегу, занимаемом работниками промышляющей там компании, сих животных ныне не стало. Они все, испугавшись человеческого гонения и взора, удалились далее к югу в проливы, рассеянные между бесчисленными островами, окружающими северо-западные берега Америки. Летом, когда море бывает покойно и позволяет безопасно ездить и отдаляться от берегов на байдарах, курильцы бьют бобров стрелами, а зимою у берега стреляют их ружьями или ловят сетями, протягивая оные между каменьями, где сии животные бывают. Лисиц они промышляют как черно-бурых, сиводушек, так и красных, тремя способами: во-первых, если попадется, то стреляют винтовками; во-вторых, ловят кляпцами, как и в Камчатке, то есть ставят западню с приманкой, которую коль скоро зверь дернет, то спускается острое железо и ударяет в него; а третий способ чайками: привязав чайку к чему-нибудь в том месте, где приметят лисьи следы, окружают ее петлями, а охотник сидит притаившись, чтобы лисица не успела, попавшись в петлю, перегрызть оную; зверь, услышав порханье чайки, тотчас бросается на свою добычу и попадает в петлю. Песцов на Курильских

Стр. 38

островах нет, и жители имени их не знают. Увидев у нас кожи сих животных, они называли их белыми лисицами. Сивучей и нерп они стреляют, а орлов ловят чайками, только не таким образом, как лисиц: ставят небольшой шалаш с одним отверстием на самом верху; внутри шалаша под отверстием привязывают чайку, в которую орел, спустившись, вцепляется когтями, и пока он силится добычу свою оторвать или остается там пировать на ней, его убивают. Орлы у них бывают только зимой, а летом, как они говорят, улетают хищные сии птицы в Камчатку, что и справедливо: их там бывает великое множество; многие рыбой изобильные реки, текущие по сему полуострову, доставляют им обильную пищу. Бобры, сивучи, тюлени, лисицы и орлы суть единственные промыслы курильцев, производимые для торговли; впрочем, для своего прокормления и домашних потреб они промышляют разных морских птиц, как то: гусей, уток разных родов, чирков и прочих, и рыбу, которой нам принадлежащие Курильские острова очень неизобильны; при берегах обитаемых островов 13-го и 14-го, то есть Расшуа и Ушисира, только и есть один род рыбы, жителями называемой сирбок; она величиной с горбушу, красноватого цвета; ловят ее удами между каменьями; из птиц гусей и уток они промышляют редко, потому что сей промысел сопряжен с трудами и издержками пороха и свинца*, но ловят руками топорков, старичков и еще род птиц, на их языке называемых мавридори, в их гнездах, так что один человек в день наберет их 40—50 штук, с коих кожу с перьями сдирают и, сшивая, делают парки для жителей обоего пола; из жиру топят сало, а мясо, выкоптив над дымом, берегут в зимний запас своей пищи, которое, вместе с черемшою, сараною, разными дикими кореньями, ракушками, морскими яйцами и разными родами морского растения, составляет главный и, можно сказать, единственный их запас, к которому иногда прибавляется купленное у японцев пшено.

Вдобавок к сему описанию присовокупляю еще следующие подробности касательно курильцев. Наши курильцы

* Как камчадалы, так и курильцы, если им нужно убить хотя маленькую птичку, стреляют пулей из винтовки. Впрочем, у них из фунта пороху выходит около и более 100 зарядов; для сего числа на пули свинца надобно 2 фунта.

Стр. 39

вообще бреют бороды; хотя найденные на Итурупе были с бородами, но это делают они из подражания мохнатым, которые носят длинные бороды, а потому наш Алексей, находясь между русскими, изъявил желание выбриться, в чем его и удовлетворили, а сверх того я велел дать ему пару казенного платья, оставшегося после умерших. Жители Сумшу и Парамушира ездят на собаках подобно камчадалам, а на Расшуа и Ушисире не ездят, по неумению, но некоторые держат сих животных для лисьей травли. Я выше не говорил о сем способе промышлять лисиц, потому что он не общий и употребляется только некоторыми на острове Расшуа, где есть свои лисицы, а ушисирские жители, не имея их у себя, ездят на другие острова, и потому с собаками таскаться им невозможно; впрочем, на обоих островах собачьи кожи употребляют для зимних парок.

Алексей нас уведомил, что на южной стороне острова Кунашира (20-го Курильской гряды) есть безопасная гавань и укрепленное при оной селение, где могли мы запастись дровами, водою, пшеном и зеленью; почему я и вознамерился в Урбитч уже не ходить, а идти прямо к Кунаширу, главной же причиной сему намерению было желание мое описать подробнее гавань и пролив, отделяющий Кунашир от Матсмая, который прежде сего европейским мореплавателям не был известен, и на многих картах означен вместо него сплошной берег, да и на карте Бротона оставлен он под сомнением. Сверх того, и другая причина еще понуждала меня поскорее прийти к селению в безопасную гавань: мы нашли, что в трюме у нас крысы съели более четырех пудов сухарей и около шести четвериков солоду, а как мы не могли знать, в каком состоянии находится провизия, лежащая внизу, то и нужно было поспешать к месту, где бы в случае нужды можно было получить какой-нибудь запас.

Ветры, туманы и пасмурность не позволяли нам войти в пролив между Матсмаем и Кунаширом прежде 4 июля. Во все сие время мы бились у островов Итурупа, Кунашира и Чикотана, часто их видали, но по большей части они были скрыты в тумане. Вечером подошли мы близко к длинной низкой косе, составляющей восточную сторону кунаширской гавани, а чтоб не причинить беспокойства и страху японцам входом нашим в гавань к ночи, я рассудил стать в проливе на якорь. Во всю сию ночь на двух мы-

Стр. 40

сах гавани горели большие огни, вероятно, для сигнала о нашем приходе.

На другой день (5 июля) поутру мы пошли в гавань; при входе нашем с крепости сделаны были два пушечные выстрела ядрами, которые упали в воду, далеко не долетев до нас. Мы заключили, что японцы здесь не получили еще известия с острова Итурупа о миролюбивом нашем расположении. Между тем густой туман покрыл крепость и залив, почему мы бросили якорь; а когда погода прочистилась, то опять пошли ближе к крепости, с которой уже более не палили, хотя промеривавшая глубину впереди шлюпка была от нее не далее пушечного выстрела. Крепость вся кругом была обвешана полосатой материей, состоящей из белых и черных или темно-синих широких полос, так что ни стены, ни палисад нельзя было видеть; местами между материи поставлены были щиты с нарисованными на них круглыми амбразурами; но так грубо, что даже издали нельзя было принять их за настоящие батареи. Мы могли только видеть некоторые строения внутри крепости, кои, будучи расположены по косогору, видны были через вал; в числе их дом начальника отличался от прочих множеством флагов и флюгеров, над ним выставленных; на прочих частях города также много сих знаков развевалось, но гораздо менее, нежели у начальника. Алексей не знал причины, для чего это делается, но сказывал, что всегда город таким образом украшается, когда приходит в порт чужое судно или приезжает чиновная особа.

Остановясь на якоре в расстоянии верст двух от крепости, поехал я на берег, взяв с собой штурманского помощника среднего, четырех гребцов и курильца. Японцы, подпустив нас сажен на пятьдесят к берегу, вдруг начали с разных мест крепости в шлюпку стрелять из пушек ядрами; мы тотчас поворотили назад и стали грести, как то всякий и сам легко догадаться может, из всей силы; первые выстрелы были очень опасны, и ядра пролетели, так сказать, мимо ушей наших, но после они пушки свои заряжали медленно и нехорошо наводили*.

С нашего шлюпа, при первых выстрелах, старший по мне офицер, капитан-лейтенант Рикорд, отправил к нам

* Японский порох должен быть очень дурен, потому что при пальбе производил чрезвычайно густой и черный дым.

Стр. 41

на помощь все наши вооруженные гребные суда, в коих, однако ж, к счастью, мы не имели нужды; ни одно ядро в нашу шлюпку не попало. Когда я уже выехал из дистанции пушечных выстрелов, японцы не перестали палить и даже продолжали по приезде моем на шлюп. Бесчестный их поступок крайне меня огорчил; я думал, что дикие одни только в состоянии сделать то, что они: видя небольшую шлюпку с семью человеками, едущую прямо к ним, и подпустив оную вплоть к батареям, стали в нее палить, так что от одного ядра все бывшие на ней могли бы погибнуть. Сначала я считал себя вправе отомстить им за это и велел было уже сделать один выстрел к крепости, чтоб, судя по оному, лучше можно было видеть, как поставить шлюп; но, рассудив, что время произвести мщение не уйдет, а без воли правительства начинать военные действия не годится, я тотчас переменил свое намерение и отошел от крепости, а потом вздумал объясниться с японцами посредством знаков.

На сей конец поутру следующего дня (6 июля) поставили мы перед городом на воду кадку, пополам разделенную: в одну половину положили стакан с пресной водой, несколько поленьев дров и горсть сорочинского пшена, в знак, что имели нужду в сих вещах, а на другую сторону кадки положено было несколько пиастров, кусок алого сукна, некоторые хрустальные вещи и бисер, в знак, что мы готовы за нужные вещи заплатить им деньгами или также отдарить вещами; сверху положили мы картинку, весьма искусно нарисованную мичманом Муром, на которой была изображена гавань с крепостью и нашим шлюпом, на коем пушки были означены очень явственно и в бездействии, а с крепости оные палят с летающими ядрами чрез нашу шлюпку. Сим способом я хотел некоторым образом упрекнуть их за их вероломство. Лишь только мы оставили кадку и удалились, как японцы тотчас, взяв оную на лодку, отвезли в крепость.

На другой день мы подошли ближе пушечного выстрела к крепости за ответом, будучи на всякий случай готовы к сражению; но японцы, казалось, не обращали никакого на нас внимания; ни один человек не выходил из крепости, которая вся кругом была обвешана по-прежнему. Рассматривая положение наше со всех сторон, мне казалось, что я имел основательные причины потребовать у японцев отве-

Стр. 42

та каким бы то ни было образом. Первое наше с ними свидание случилось нечаянно: начальник их сам собою вызвался дать нам письмо в город, уверяя, что по оному мы можем получить не только воду и дрова, но и съестные припасы; в надежде на его обещание мы пришли сюда, потеряв полмесяца, в которое время могли бы прийти в Охотск, и издержав немало провизии, которую надеялись получить у японцев за плату по их желанию; а они, приняв нас неприятельски, не хотят дать никакого ответа на миролюбивые наши предложения. В таком затруднительном положении я потребовал письменным приказом, чтобы каждый офицер подал мне на бумаге свое мнение, как поступить в таком случае; они все были согласны, что неприятельских действий без крайней нужды начинать не должно, пока не воспоследует на сие воля правительства. Вследствие сего мнения господ офицеров отошли мы от крепости. Я принял другое намерение и послал вооруженные шлюпки под командою капитан-лейтенанта Рикорда в рыбацкое селение, на берегу гавани находящееся, с повелением взять там нужное нам количество дров, воды и пшена, оставив за оные плату испанскими пиастрами или вещами, а сам со шлюпом держался подле берега под парусами в намерении употребить силу для получения нужных нам вещей, буде бы японцы стали противиться выходу нашего отряда на берег; однако же в селении не только солдат, но и жителя ни одного не было; воды там, кроме гнилой, дождевой, господин Рикорд не нашел, а взял дрова, небольшое количество пшена и сушеной рыбы, оставив за оные в уплату разные европейские вещи, которые, по словам курильца Алексея, далеко превосходили ценою то, что мы взяли. После полудня я сам ездил на берег из любопытства посмотреть японские заведения и, к удовольствию моему, увидел, что оставленные нами вещи были взяты. Это показывало, что после господина Рикорда тут были японцы и теперь в крепости знают, что мы не грабить их пришли. На сей стороне гавани были два рыбацких селения со всеми заведениями, нужными для ловли рыбы, для соления и сушения оной и для вытопки жиру. Невода их чрезвычайной величины, и все, принадлежащее к сему промыслу, как то: лодки, котлы, прессы, лари и бочки для жиру и прочее, находилось в удивительном порядке.

Стр. 43

8 июля поутру увидели мы выставленную на воде перед городом кадку; тотчас снялись с якоря и, подойдя к ней, взяли оную на шлюп. В кадке нашли мы ящик, во многих кусках клеенки обвернутый, а в ящике три бумаги, на одной было японское письмо, которого мы прочитать не умели, следовательно, все равно как бы его и совсем не было, и две картинки; на обеих были изображены гавань, крепость, наш шлюп, кадка, едущая к ней шлюпка и восходящее солнце; с тою только разностью, что на первой крепостные пушки представлены стреляющими, а на другой обращены они дулами назад. Рассматривая сии иероглифы, всякий из нас толковал их на свой лад; да и немудрено: подобное сему нередко и в академиях случается. Мы только в одном были согласны, что японцы не хотят с нами иметь никакого сношения; я понимал сии знаки таким образом, что в первый раз они не палили в шлюпку, которая ставила кадку перед городом, и позволили оную поставить; а если в другой раз станем делать то же, то стрелять будут. Посему и пошли мы к небольшой речке на западном берегу гавани, где, остановясь на якоре, послали вооруженные шлюпки наливать пресную воду; почти весь день мы работали на берегу, и японцы нас нимало не беспокоили; они только выслали из крепости несколько человек курильцев, которые, будучи от нашего отряда в полуверсте, примечали за нашими движениями.

На другой день, 9 июля, поутру опять поехали наши шлюпки на берег за водою; тогда подошел к нашему отряду высланный из крепости курилец. Он приближался потихоньку, с величайшею робостью, держал в одной руке деревянный крест, а другою беспрестанно крестился. Он жил несколько лет между нашими курильцами на острове Расшуа, где известен был под именем Кузьмы; там, вероятно, научился он креститься, и узнав, что русские почитают крест, оградил им себя и отважился идти к нам парламентером. Первый встретил его лейтенант Рудаков. Он его обласкал, сделал ему некоторые подарки, но, несмотря на все это, Кузьма от страху дрожал, как в лихорадке. Я пришел после, но хорошенько объясниться с ним не мог: Алексея на берегу с нами не было, а посланный не хотел его ждать и на шлюп ехать боялся, силою же задержать его мне казалось неловко, а по-русски он и десяти слов не знал.

Стр. 44

Однако ж, кое-как знаками толкуя, я мог понять, что начальник города желает встретить меня на лодке с таким же числом людей, какое у меня будет, и со мною переговорить, для чего и просит подъехать к городу с четырьмя или пятью человеками, на что я охотно изъявил мое согласие и отпустил его, дав ему в подарок нитку бисеру. Он от того сделался смелее и сам уже попросил курительного табаку, которого, однако ж, со мною тогда не случилось, и я обещал привезти его после.

Между тем японцы выставили другую кадку перед крепостью, но так близко батарей, что подъезжать к ним я считал неблагоразумным; из крепости никто ко мне навстречу не выезжал, но махали только белыми веерами, чтобы я ехал на берег; почему и заключил я, что мы с курильцем худо объяснились и я не так его понял; но когда я стал возвращаться, то с берегу тотчас отвалила лодка, на которой подъехал ко мне какой-то чиновник с переводчиком курильского языка. Людей у них было гораздо более, нежели на моей шлюпке, но как мы все были хорошо вооружены, то я не имел причины их бояться. Разговор они начали извинением, что в меня палили, когда я ехал на берег, поставляя сему причиною недоверчивость их к нам, происшедшую от поступков двух русских судов, за несколько лет пред сим на них нападавших, с которых люди сначала также съезжали на берег под предлогом надобности в воде и дровах; но теперь, увидев на самом деле, сколь поступки наши отличны от деяний тех, которые приезжали на прежних судах, они более не имеют в нас никакого сомнения и готовы оказать нам всякое зависящее от них пособие. Я велел нашему переводчику Алексею объявить им, что прежние суда были торговые, нападали на них без воли правительства, за что начальники оных наказаны; а справедливость сего удостоверения доказывал им тем же способом, как и на острове Итурупе. Они отвечали, что всему этому верят и очень рады слышать о добром к себе расположении русских. На вопрос мой, довольны ли они оставленной нами платой за вещи, взятые у них в рыбацком селении, они сказали, что взятое нами почитают безделицей и думают, что мы оставили за то более, нежели надобно; притом уверяли, что начальник их готов снабдить нас всем, что у них есть. При сем случае они спросили у меня, что нам еще нужно. Я попросил у них десять мешков пшена, несколько

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
Текст приводится по изданию: Записки флота капитана Головина о приключениях его в плену у японцев. — М.: Захаров, 2004. — 464 с. — (Серия «Биографии и мемуары»).
© И.В.Захаров, издатель, 2004
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])