Стр. 261

всем не так строго будет судить о его поступках, если бы оные и известны сделались, как он думает; но господин Мур не мог успокоиться, некоторые тайные обстоятельства, открытые им японцам, жестоко его мучили. Это самое он и разумел под словом усердия его к японцам. Несколько раз покушался он разными образами обратить внимание их на его к ним привязанность; он им говорил, что если бы они могли открыть и видеть, что происходит в его сердце, то, конечно, не так бы стали с ним обходиться и возымели бы более к нему доверенности. Наконец, переводчики ему сказали прямо, что, по японским законам, и природные японцы, жившие несколько времени между чужестранцами, лишаются доверенности, и так возможно ли принять им в службу к себе иностранца, как бы он хорошо ни казался расположенным к ним; и потому, если бы тысяча человек или и более русских были у них теперь в плену, то и тогда последовало бы одно из двух: если получат они из России удовлетворительное подтверждение нами сделанному объявлению, то всех нас отпустят, и даже силой отвезли бы того на русский корабль, кто бы сам не захотел ехать; а буде такого подтверждения доставлено не будет, то всех станут держать в неволе, не употребляя ни в какую службу, ни в работу. Впрочем, если он опасается худых для него следствий в России, то это не их уже дело; как люди, имеющие сердце и чувство, они об участи его жалеют, но пособить сему не могут и законов своих в его пользу, конечно, не нарушат; но, слышав от нас, что опасения его неосновательны, они с нами соглашаются в этом и думают, что страх его происходит от заблуждения, чему причиной расстроенное воображение, что он теперь не в полном уме. Господин Мур, уверяя, что они ошибаются, ибо он помнит себя очень хорошо, называл законы их жестокими и варварскими. На сие они ему отвечали: «Кто бы что ни думал о наших законах, но для японцев они хороши». При сем случае они объяснили нам причины, почему закон их запрещает иметь доверенность к жившим в чужих землях японским подданным: простой народ вообще можно уподобить детям, говорили они, которые скоро начинают скучать всем тем, что у них есть в руках, и если увидят у других блестящую безделку, то готовы с радостью отдать за оную все дорогие и полезные вещи, какие имеют; так и

Стр. 262

народ, наслышавшись от выходцев из чужих земель, что там то и то хорошо, тотчас, по одной новости вещи, станет оную превозносить похвалами и пожелает тоже у себя ввести, не рассуждая основательно, полезно или вредно то для него будет.

Что принадлежит до поведения господина Мура в рассуждении нас, то он нечасто говорил с нами как человек не в полном уме, а большею частью молчал; изредка только делал нам предложения свои, но затем напрямки и без дальних обиняков. Сначала он мне сказал твердым и решительным образом, что у него есть две дороги: одна состоит в том, чтоб мы все просили японцев послать его с Алексеем первого на русский корабль, тогда и мы будем избавлены от несчастия*, а когда мы на это не хотим согласиться, то он должен будет идти по другой дороге и, не щадя себя, погубить всех нас объявлением японцам некоторых обстоятельств, которые мы прежде скрывали, и что дело это еще сомнительно, в войне ли мы с ними или в мире.

На такие угрозы я отвечал ему с твердостью, что отнюдь не страшусь его; японцев теперь узнал я хорошо; они никаким доносам вдруг не поверят, между тем начнутся переговоры и, верно, дело счастливо для нас кончится; но матросы со слезами упрашивали его не погубить их и уверяли, что они ни малейшего зла в России делать ему не думают. «Знаю я, — отвечал он, — как вы не думаете мне зло делать; помню я, что Шкаев сказал мне перед губернатором: "Разве никогда в Россию мы не возвратимся?"» Сии слова Шкаева жестоко его беспокоили, и он их весьма часто повторял; а когда я спрашивал его: если японцы словам его поверят и, вступя в переговоры, обманут наши суда и возьмут их, что он будет тогда чувствовать? Тогда он обыкновенно начинал говорить как полоумный, делая совсем несообразные вопросу ответы; когда же я спрашивал его: а если суда наши японцы возьмут, но после дело объяснится и мы рано или поздно возвратимся в Россию, то что с ним тогда будет? «То же, что и ныне, когда приедем мы в Россию!» — отвечал он. Между тем я его успокаивал и утешал, что за теперешние его поступки он отвечать не будет, ибо они происходят оттого, что он потерял рассудок. На

* Однако мы не так думали, по причинам для всех очевидным.

Стр. 263

вопросы мои, почему ему так нетерпеливо хочется первому ехать на корабль, — разве не то же будет, если мы все вместе возвратимся, — отвечал он различным образом: иногда побуждало его к сему желание быть орудием примирения двух наций и тем заслужить прощение в прежних своих поступках, а в другой раз для того хотел он ехать первым на наши суда, чтоб предостеречь их от сетей, которые японцы могут им расставить. Такая несообразность в его ответах и действительно показывала, что если не всегда, то по крайней мере бывали минуты, когда находил на него род сумасшествия и он сам не помнил, что говорил.

Когда господин Мур уверился, что никакими угрозами не в силах заставить нас исполнить его желание, то начал было угрозы свои производить в действо. На сей конец несколько раз покушался открывать переводчикам то, чем нас стращал; но они, слушая такие странные, клонящиеся к общей нашей гибели представления, называли его сумасшедшим и вместо ответа посылали за лекарем; а напоследок и действительно заставили лечить его, не входя в подробные исследования сделанных им объявлений, от сумасшедшего ли они происходят или от человека в полном уме. Сие самое возбудило во мне сомнение, не кроется ли тут какая-нибудь хитрость и не притворяются ли японцы с намерением, будто господину Муру они не верят, считая его за сумасшедшего, но в самом деле хотят нас убедить в искренности своего доброго расположения к России, чтоб тем, посредством посланных на наши суда матросов, удобнее их обмануть и, употребив при переговорах хитрость и коварство, захватить их и тогда уже приступить к подробному исследованию всего, что говорил им господин Мур. Такое подозрение, оказавшееся впоследствии неосновательным, заставило меня написать потихоньку пять одинакового содержания писем на имя господина Рикорда и велеть матросам и Алексею зашить оные в свои фуфайки, чтоб, на случай обыска, японцы не могли их найти. Сии записки приказано им от меня было отдать командиру того русского судна, на которое их отправят. Сомнения господина Хлебникова против японцев, которые он мне открыл, хотя и не казались слишком убедительными*, но также заста-

* Время показало, что и господин Хлебников, так же как и я, напрасно подозревал японцев.

Стр. 264

вили меня предостеречь наших соотечественников от подобной нашей участи.

Главное содержание моих писем было таково, чтоб господин Рикорд при переговорах с японцами был сколько возможно осторожен и не иначе имел бы с ними свидание, как на шлюпках далее пушечного выстрела от крепости; а притом не сердился бы за их медленность в ответах, потому что их законы не позволяют вдруг ни на что решаться, и всякое важное дело должно быть обстоятельно рассмотрено вышним правительством, прежде нежели последует исполнение оного. Притом я описал все, что господин Мур открыл японцам, дабы, известив о сем господина Рикорда, приготовить его к ответам, какие при переговорах, вероятно, от него будут требованы; между прочим упомянул, что, кажется, есть надежда помириться нам с японцами, а может быть, со временем и торговля восстановится.

Неудача господина Мура в покушениях его нас застращать или склонить японцев на свою сторону доводила его до совершенного отчаяния: раза два или три он покушался на свою жизнь; однако приготовления его к сему всегда были примечаемы нами и караульными заблаговременно, и его не допускали до самоубийства; впрочем, действительно ли он имел такое пагубное намерение или только один вид делал, точно неизвестно; кажется, однако, что с большей скрытностью, нежели какую он употреблял, покушаясь на жизнь свою, он мог бы удавиться так, чтобы никто из нас того не приметил.

Как бы то ни было, только японцы стали строго за ним примечать; даже когда он спал, закрывшись одеялом, один из караульных сидел подле него и слушал, дышит ли он; когда же не мог ничего слышать, тотчас открывал одеяло и смотрел; то же делали караульные и при смене. Такая осторожность не покажется излишней, когда мы вообразим, что если бы кто из нас умертвил себя, то не только внутренней страже и оставшимся в живых нашим товарищам была бы большая беда, но и наружному караулу, который не имел права даже и входить к нам, было бы не без хлопот. Вот как строги и чудны японские законы!

Осторожность японцев отняла у господина Мура все способы покушаться на жизнь свою. Тогда он позабыл себя

Стр. 265

до такой степени и впал в такое ужасное заблуждение, что стал употреблять различные средства, чтоб запутать начинающиеся переговоры между японцами и нами. На сей конец начал он им советовать, чтоб по прибытии к ним наших судов потребовали японцы от них пушки и другое оружие в залог за увезенную Хвостовым японскую собственность и держали бы их у себя, доколе правительство наше не доставит к ним оставшихся в целости японских вещей, а за потерянные не сделает приличного вознаграждения; но японцы такого совета не уважали, говоря, что если наше правительство известит их, что поступки русских судов были самовольны, то японскому государю неприлично требовать вознаграждения от другого великого монарха за убытки, таким образом причиненные, притом частные люди, потерпевшие от сего, давно уже от своего государя получили вознаграждение за все их потери.

Господин Мур, видя, что ни один из его планов не удается, предался отчаянию: по нескольку дней сряду он ничего не ел, а иногда уже съедал один за пятерых. Сколько мы ни уговаривали его не печалиться и быть покойным, но никакие доводы, никакие убеждения не могли над ним подействовать. Я, с моей стороны, также не был покоен: равнодушие японских переводчиков, с каким они слушали столь важные объявления господина Мура, для меня было непостижимо; оно нимало не соответствовало прежнему их любопытству, когда, бывало, услышав от нас какую-нибудь новую безделицу, тотчас привязывались и старались узнать всякую подробность, к оной принадлежащую. Сему я полагал три причины, но был в нерешимости, какую из них принять за истинную: во-первых, думал я, что японцы действительно принимают господина Мура за сумасшедшего, которого слова не заслуживают ни малейшего внимания; во-вторых, что, донеся правительству о исследовании ими нашего дела основательно и до конца и получив за труды свои награду, опасаются они представить, что вновь открылись важные обстоятельства, дабы по строгости и странности японских законов не навлечь тем на себя беды; а наконец, думал я, не притворяются ли они, что не уважают слов господина Мура, с намерением, как то я выше говорил, удобнее обмануть и взять других наших соотече-

Стр. 266

ственников. Хотя мы и не полагали, чтоб Теске был способен лицемерить перед нами таким коварным образом, но, с другой стороны, рассчитывали и то, что кто, повинуясь вышней власти, исполняет свой долг, тот, что бы он ни делал, не поступает коварным образом, ибо тогда уже коварство относится к тому, кто повелел оное употребить, а японское правительство, по словам самих же японцев, на все способно. Впрочем, как бы то ни было, мы не могли ничего предпринять и должны были ожидать терпеливо развязки сей пьесы.

10 мая принесли к нам черновую нашу записку, которая должна быть отправлена в порты для доставления на наши суда; она была в столице и утверждена правительством, следовательно, теперь ни одной буквы нельзя было в ней переменить; почему мы, списав с нее пять копий, подписали, а японцы в тот же день отправили оные куда следовало. Вот подлинное содержание сей записки:

Мы все, как офицеры, так матросы и курилец Алексей, живы и находимся в Матсмае. Мая 10-го дня 1813 года.

Василий Головнин. Федор Мур.

Господин Хлебников не подписал сей записки, по причине болезни, коей он был одержим.

Время года уже настало такое, когда мы со дня на день должны были ожидать прибытия наших судов, и как по письму господина Рудакова мы думали, что они придут прямо в Матсмай, то всякий крепкий ветер меня немало беспокоил; я опасался, чтоб при туманах, сопутствующих восточным ветрам в здешних морях, не претерпели суда наши кораблекрушения. В мае, июне и июле месяцах в других частях северного полушария стоят самые приятные погоды и дуют легкие ветерки, но здесь в сие время года весьма часто бывают бури с туманом и дождем. Я, и на море будучи, едва ли с такой точностью наблюдал погоды, как здесь, и записывал их. Следующие мои замечания могут показать, каково бывает лето в здешнем краю. 30-го, 31 мая и 1 июня сряду дул жестокий ветер с восточной стороны, при тумане и дожде; 15-го, 16-го, 17-го и 18 июля стояла точно такая же погода. Сверх того, иногда по суткам и по

Стр. 267

двое ветер крепко дул, и всегда от востока. В ожидании наших судов японцы дали нам материи, чтоб мы сшили себе новое платье, говоря, что если понадобится нам ехать на оные, то им будет стыдно, когда они отпустят нас в старом платье. Нам троим дали они прекрасной шелковой материи на верх и на подкладку и вату, а матросам бумажной материи момпа, о которой я выше упоминал; Алексею же они сами сшили японский халат.

Наконец, 19 июля, сказали нам, что за 9 дней пред сим японское судно, стоя на якоре у одного из мысов острова Кунашира, увидело прошедший мимо его к кунаширской гавани русский корабль о трех мачтах, тотчас снялось с якоря и прибыло с сим известием в Хакодаде; а 20-го числа японцы получили официальное донесение о прибытии «Дианы» в Кунашир, но о дальнейшем содержании оного они нам ничего не объявляли. На следующий же день переводчики спросили меня, по повелению своих начальников, кого из матросов хочу я послать на наш корабль. Не желая преимуществом, оказанным одному, огорчить прочих, я сказал: «Пусть сам Бог назначит, кому из них ехать», — и предложил жребий, который пал на Симонова; потом велел попросить начальников, чтобы с ним вместе отправили они Алексея. На сие они согласились и велели им сбираться, а меня и господина Мура в тот же день призывали в замок, где оба гинмиягу, в присутствии других чиновников, формально нас спросили, согласны ли мы, чтобы сии два человека ехали на корабль. Я изъявил мое на это согласие, а господин Мур молчал. После сего Сампей нам сказал, что он сам едет в Кунашир для переговоров с господином Рикор-дом, и обещал стараться привести дело к счастливому окончанию, дав слово притом иметь попечение об отправляющихся с ним наших людях; с тем он нас и отпустил.

22 июня меня и господина Мура опять позвали к начальникам в крепость, где показали нам полученные от господина Рикорда бумаги: одно письмо к кунаширскому начальнику, а другое ко мне; в первом извещает он японцев о своем прибытии к ним с миролюбивыми предложениями и что соотечественники их Такатай-Кахи и два матроса, взятые им в прошлом году, ныне привезены назад, но двое японцев и курилец умерли в Камчатке от болезни, невзирая на все старания, какие были употреблены для

Стр. 268

сохранения их жизни*; впрочем, господин Рикорд думает, что Такатай-Кахи, умный и достойный человек, может уверить японское правительство в истинном к ним расположении русских и понудит оное возвращением нас отвратить неприятности, могущие в противном случае последовать, и что в надежде на добрые качества и миролюбие японцев он будет ожидать ответа. В письме ко мне господин Рикорд, извещая нас о своем прибытии, просит, если можно, чтобы я ему отвечал и уведомил его, здоровы ли мы, в каком находимся состоянии и проч.

Содержание сих писем показывало, что они были писаны прежде, нежели господин Рикорд получил японскую бумагу, для него заготовленную, что привело нас в немалое изумление, ибо японцы уверяли, что приказано тотчас при появлении у их берегов русского корабля отправить на него с курильцами помянутую бумагу. С обоих сих писем, следуя прежнему порядку, списали мы в присутствии чиновников копии, которые, взяв с собой, в тот же вечер перевели, а на другой день оригиналы и переводы японцы послали в столицу.

Сампей и Кумаджеро 24-го числа отправились на судне в Кунашир, взяв с собой Симонова и Алексея. Первому из них с самого дня его назначения и по сие число при всяком случае я твердил, что он должен говорить на «Диане» касательно укреплений, силы и военного искусства японцев: как и в каком месте, если обстоятельства заставят,

* За несколько месяцев до прибытия господина Рикорда к японским берегам родственники Такатая-Кахи, беспокоясь о его участи, прибегали к одному священнику, живущему в Хакодаде, который славился, что имел дар предузнавать будущее, с просьбой, чтоб он сказал им, возвратится ли Кахи в свое отечество. Священник предсказывал, что Кахи возвратится в будущее лето в добром здоровье и с ним приедут двое из его товарищей, а другие двое умрут на чужой стороне. Японцы тогда же и нам сообщили о сем предсказании, но мы смеялись и говорили им, что все такие пророки у нас в Европе почитаются обманщиками, каковы они действительно и есть. Однако японцы не так думали и уверяли нас, что священник сей и прежде много предсказывал, что после сбывалось. Наконец, по приходе господина Рикорда, письма его оправдали предсказателя 269

и тем доставили ему еще большую доверенность и уважение между своими соотечественниками, которые и над нами торжествовали, спрашивая нас, верим ли мы теперь, что священник их имеет дар предсказывать. Они крайне удивлялись, что мы событие сие приписывали слепому случаю.

выгоднее на них напасть и прочее. Он, кажется, все хорошо понял, и я доволен был, что, по крайней мере, мог сообщить нашим соотечественникам многие важные сведения*.

Между тем, перед отправлением своим Симонов мне открыл, что господин Мур поручил ему сказать господину Рикорду, чтобы он прислал к нему все оставшееся на «Диане» после него имущество. Не понимая, с какой целью он того требовал, велел я Симонову сказать о сем желании господину Рикорду и просить, чтобы он ничего не посылал, дабы такой поступок не причинил нам здесь новых хлопот. Господин Хлебников также отправил с ним записочку на «Диану», предостерегая наших от искушения японцев, буде они неискренны в своих уверениях.

До 2 июля мы ничего не слыхали из Кунашира, а сего числа показали нам короткое письмо господина Рикорда к кунаширскому начальнику, которым он благодарит его за доставление на «Диану» своеручной нашей записки, уверившей его точно, что мы живы. Письмо сие мы также должны были перевести, и оно тотчас вместе с переводом отправлено в столицу.

Напоследок, 19 июля, в присутствии губернатора и многих других чиновников, показали мне и господину Муру официальное письмо господина Рикорда к Такахаси-Сам-пею, письмо ко мне и другое к господину Муру, оба от него же; в первом из них господин Рикорд благодарит японское правительство за желание вступить с нами в переговоры и обещается немедленно идти в Охотск, с тем чтоб к сентябрю месяцу возвратиться и доставить им требуемое объяснение. Но как вход в хакодадейскую гавань нам неизвестен, то он намеревается зайти в порт Эдермо**, где был английский капитан Бротон, почему и просит послать туда искусного лоцмана, который мог бы оттуда провести корабль в Хакодаде. Далее благодарит он Сампея за дозволение Симонову приехать на шлюп. Письмо ко мне он начинает условленными между нами словами, в знак, что записка моя им получена, потом поздравляет нас с прибли-

* Однако я крайне ошибся. После открылось, что, не доехав до «Дианы», Симонов все позабыл и, кроме некоторых несвязных отрывков, ничего не мог пересказать. ** Японцы называют оный Эдомо.

Стр. 270

жающимся освобождением из плена и обещает непременно к сентябрю месяцу возвратиться. Господину же Муру коротенькой записочкой советует он быть терпеливее и не предаваться отчаянию, упоминая, что и им самим немало беспокойства, забот и опасностей встречалось.

Когда мы сделали сим бумагам, в присутствии губернатора, словесный перевод, тогда он ушел; а нам велели списать с них копии, которые, коль скоро мы у себя перевели, немедленно посланы были в столицу. Вскоре после сего японцы нам сказали, что «Диана» наша, по отправлении помянутых бумаг на берег, тотчас пошла в путь, что, по нашему расчету, долженствовало быть около 10 июля. Чрез несколько дней после сего возвратились в Матсмай Сам-пей, Кумаджеро и два наши товарища, которых опять с нами поместили.

Теперь пусть читатель судит по собственному своему сердцу, что мы должны были чувствовать, встретив, так сказать, выходца из царства живых. Два года ничего мы не слыхали не токмо о России, но и о какой-либо просвещенной части света; даже и японские происшествия не все нам объявляли, да и могли ли они нас занимать? Япония для нас была другим миром.

Любопытство наше было чрезмерно; мы жадничали его удовлетворить: надеялись подробно узнать все, что делается в России и в Европе, но крайне ошиблись в своих ожиданиях. Симонов был один из тех людей, которых политические и военные происшествия во всю их жизнь не дерзали беспокоить; все, что он нам по сему предмету сообщил, состояло в том, что француз с тремя другими земляками, которых назвать он не умел, напал на нас и был уже в шестидесяти верстах от Смоленска, где, однако, мы задали ему добрую передрягу, несколько тысяч положили на месте, а остальные обще с Бонапартом едва уплелись домой*; но когда это было, кто предводительствовал войсками и чем все сие дело после кончилось, он позабыл; однако нас, по крайней мере, утешала мысль, что он говорил не без основания: знать, думали мы, и в самом деле мы одержали над неприятелем какую-нибудь важную победу. Впрочем,

* При отбытии «Дианы» из Камчатки не знали еще о происшествиях, случившихся после Смоленского сражения (в начале августа).

Стр. 271

Симонов мог очень хорошо припомнить все подробности самомалейших происшествий, случившихся в кругу его товарищей, и доставил великое удовольствие матросам рассказами, кои не выходили из тесных пределов их понятий. Мы же, со своей стороны, должны довольны быть и тем, что он нам дал подробный отчет о всех наших сослуживцах, и всего приятнее было то, что они все здоровы. Но если Симонов не мог удовольствовать нашего любопытства касательно европейских происшествий, то, по крайней мере, с удовольствием мы от него услышали, как японцы с нашими соотечественниками переговаривались, о чем, однако, я здесь говорить не буду, ибо сие описано в книге, издаваемой господином Рикордом.

Теперь скажу только о том, что нам сообщили японцы касательно сих переговоров. Кумаджеро, находившийся там вместе с Сампеем, обнадежил нас, что начатое ныне сношение между ними и нами непременно будет иметь самый счастливый конец, и сие приписывал он уму господина Рикорда, который успел так хорошо привязать к себе бывшего с ним японца Такатая-Кахи и вселить в него такие высокие мысли о добронравии и честности русских, что он клянется перед своими начальниками в искренности наших предложений; прежде привезенного из России японца Городзия называет лжецом и бесчестным человеком и говорит, что он скорее лишится жизни, нежели согласится в том, чтоб русские были таковы, каковыми доныне считало их японское правительство. Слова его такое возымели действие над Сампеем, что он согласился отступить от некоторых требований, кои намерен был прежде предложить. Господином Рикордом, офицерами «Дианы» и вообще всеми теми, с коими он был знаком в Камчатке, Такатай-Кахи нахвалиться не может. Он приехал в Матсмай вместе с Сампеем, но видеться ему с нами было не позволено, хотя он и мы того очень желали. По закону японскому, он содержался под караулом; однако родственники и друзья могли его навещать, сидеть у него сколько угодно и разговаривать с ним, только лишь бы это было в присутствии стражей из императорских солдат.

Если Симонов сообщил нам о политических делах Европы слишком мало, то японцы уже чересчур много сказали. Сначала они нам объявили о прибытии в Нагасаки двух

Стр. 272

больших голландских кораблей* из Батавии, нагруженных товарами, состоящими из произведений Восточной Индии. Прибывшие на них голландцы уверяли японцев, что по причине свирепствующей морской войны между Англией и Голландией они не могут доставлять к ним европейских товаров; но как две Ост-Индийские компании, голландская и английская, заключили между собой мир и торгуют, то голландцы теперь находятся принужденными возить в Японию бенгальские произведения. Вследствие сего объявления японцы хотели от нас слышать, возможное ли это дело, по европейским обыкновениям. На сие мы прямо им сказали, что тут, верно, кроется обман; настоящее же дело, вероятно, состоит в том, что англичане взяли Батавию и, опасаясь, чтоб японцы не прекратили своей торговли с голландской компанией, когда будет известно, что главное ее владение в других руках, хотят скрыть от них сие происшествие, на какой конец и вымыслили они подобную ложь. Я советовал японцам сказать прибывшим в Нагасаки голландцам, что они теперь ведут переговоры с русскими, которые уверили их, что Батавия действительно взята англичанами, и посему требовать от них признания**.

* Один из них был очень велик, ибо он имел длины с лишком 130 футов и более ста человек экипажа. Японцы показали нам преподробное описание сих кораблей, в коем заключались все их размерения, как то: длина, ширина и глубина; сколько ходят в грузе; сколько на них человек экипажа, из какого народа оный состоит, то есть: какое число голландцев, малайцев и прочих, но подробнее всего описан был слон, которого голландцы привезли в подарок японскому императору. Тут показано было: что он родился на острове Суматра; сколько ему от роду лет, длина, вышина и толщина его; что ест и в каком количестве; много ли раз в день его кормят; какое количество воды он выпивает и проч. С такой же почти подробностью описан и человек, уроженец помянутого острова, который ходит за сим слоном.

** Спустя месяца два после сего переводчики уведомили нас, что голландцы напоследок принуждены были признаться в обмане и объявить, что англичане, заняв Батавию, взяли у них японские грамоты, данные на позволение приходить ежегодно в Нагасаки двум голландским кораблям, почему они нашлись принужденными привезти ныне английские товары. По сему объявлению японское правительство предписало задержать суда и товары до дальнейшего решения. При сем же случае Теске и Баба-Сюдзоро сказали нам, что правительство их очень вознегодовало на голландских переводчиков за то, что они русским бумагам давали кривой толк. Они признались откровенно, что голландцы, при переводе бумаги, присланной Хвостовым к матсмайскому губернатору, прибавили, будто русские грозят покорить Японию и при-

Стр. 273

Японцы тем с большей охотой уважили наше мнение и приняли мой совет, который, по их желанию, я подал им на бумаге для отправления в столицу, что и прежде открыли мы им весьма важное обстоятельство касательно Голландии, которого подлинность напоследок, по счастью, удалось нам доказать им неоспоримо. Вот в чем дело это состояло: голландцы, живущие в Нагасаки, сами объявили японцам, что правление у них переменилось и Голландия уже не республика, но королевство, и что королем в ней брат французского императора Наполеона; но о том, что она перестала быть особенным государством и присоединена к числу французских провинций, голландцы не сказывали, кажется, потому, что они и сами об этом происшествии еще не знали, ибо в течение многих последних годов ни одно голландское судно в Японию не приходило. О сей перемене мы иногда говорили переводчикам, но они слушали нас равнодушно и, казалось, не верили, считая невозможным, чтобы Наполеон, дав королевство своему брату, так скоро и лишил оного; ибо японцы никогда вообразить себе не могли, чтобы в Европе так легко было делать королей и королевства и опять их уничтожать.

Наконец, господин Мур, перебирая оставленные с «Дианы» вместе с книгами русские газеты, нашел там случайно манифест Бонапарта, которым он объявляет Амстердам третьим городом Французской империи. Содержание сего манифеста тогда же он открыл японцам; в то время переводчики их довольно порядочно могли уже понимать наш язык, почему и приступили к переводу сего акта с великим усердием, а окончив, послали оный в столицу. После мы узнали, что голландцы, живущие в Нагасаки, на вопрос о сем предмете отзывались, что до них известие об этом не дошло; и это весьма вероятно. Говоря о голландцах, надобно сказать, что ныне японцы совсем не так к ним расположены, как прежде; доказательством сему послужить может

слать священников для наставления японцев в христианской религии, а чин Хвостова — лейтенант, Lieutenant, — перевели они (как то на французском языке название сие иногда значит) наместником. И потому-то японцы с таким беспокойством старались выведать у нас, точно ли Хвостов и Никола-Сандрееч один и тот же человек, ибо они полагали, что первое из сих слов — имя сибирского генерал-губернатора, а последнее — начальника судов, сделавших на них нападение.

Стр. 274

известие, сообщенное нам переводчиком голландского языка, при нас находившимся. Он сказывал, что в продолжение последних пяти лет ни один голландский корабль не бывал в Нагасаки, отчего живущие там голландцы претерпевают крайний недостаток во всем и даже принуждены вынимать стекла из окон, чтоб покупать за оные нужные им съестные припасы; а когда мы спросили его, для чего ж японское правительство не снабжает их всем, что им надобно, за что после они в состоянии будут заплатить, тогда переводчик отвечал, что японцы теперь иначе думают о голландцах, нежели как прежде; узнав же, что Голландия уже есть часть французских владений, они непременно прервут всякое сношение с сим народом*.

Самая важнейшая новость, которую прибывшие в Нагасаки голландцы привезли японцам, а они сообщили нам, была о взятии Москвы. Нам сказали, что сию столицу сами русские в отчаянии сожгли и удалились, а французы всю Россию заняли по самую Москву. Мы смеялись над таким известием и уверяли японцев, что это быть не может. Нас не честолюбие заставляло так говорить, а действительно от чистого сердца мы полагали событие такое невозможным: мы думали, что, может быть, неприятель заключил с нами выгодный для него мир, но чтоб Москва была взята, никак верить не хотели и, почитая сию весть выдумкой голландцев, оставались с сей стороны очень покойны.

21 августа Кумаджеро объявил нам за тайну, что дней через пять или шесть переведут нас в дом, который теперь японцы готовят нарочно для помещения нашего. Известие сие было справедливо: 26-го числа повели всех нас в замок, где в той самой большой зале, в которой прежний губернатор Аррао-Тадзимано-Ками сначала принимал нас, нашли мы всех городских чиновников, собравшихся и сидевших на своих местах; а сверх того, тут же находились академик и переводчик голландского языка**, которые сидели вместе с чиновниками, только ниже них.

* Но ныне японцы, услышав, что в Европе восстановлен прежний порядок вещей и Голландия получила свои старые права, вероятно, позволят сему народу продолжать торговлю с ними на прежнем основании.

** С самого прибытия их в Матсмай они находились при всех наших свиданиях с здешними чиновниками и при переводах всех наших бумаг.

Стр. 275

Вскоре по приходе нашем вышел губернатор; заняв свое место, вынул он из-за пазухи бумагу и велел переводчикам сказать нам, что это присланное к нему из столицы повеление, касающееся до нас. Потом, прочитав оное, приказал перевести его нам. По толкованию наших переводчиков, смысл оного был такой, что если русский корабль, обещавшийся нынешним же годом прийти в Хакодаде с требуемым японцами ответом, действительно придет и привезенный им ответ здешний губернатор найдет удовлетворительным, то правительство уполномочивает его отпустить нас, не дожидаясь на сие особенного решения. Когда повеление сие нам было изъяснено, то губернатор объявил, что вследствие оного мы должны через несколько дней отправиться в Хакодаде, куда после и он приедет, где будет еще с нами видеться, а до того времени, пожелав нам здоровья и счастливого пути, вышел; потом и нам велено было идти. Прежде нежели губернатор с нами простился, мы благодарили его за его к нам доброе расположение, но господин Мур сказал ему, что он недостоин милостей, которые японцы ему оказывают; а что он чрез сие разумел, я не мог от него узнать.

Из замка отвели нас уже в хорошо прибранный дом, в тот самый, где мы в прошлом году жили; только теперь мы нашли его в другом виде: тогда, быв перегорожен решетками, за коими беспрестанно в глазах у нас находился вооруженный караул, он походил некоторым образом на тюрьму, а ныне увидели мы совсем другое: решеток не было и стража не была вооружена ружьями и стрелами. Мне японцы назначили одну лучшую комнату, господам Муру и Хлебникову другую, а матросам и Алексею особливую каморку; стол наш сделался несравненно лучше, и кушанье подавали нам на прекрасной лакированной посуде хорошо одетые мальчики, и всегда с великим почтением. По прибытии нашем в дом тотчас стали приходить к нам разные

Однажды мы спросили Теске, какое дело им вмешиваться тут. На сие он нам сказал, что губернатору угодно, дабы они были свидетелями всего производства нашего дела; иначе они могут донести своему собственному начальству, каждый по своей части, что здешние чиновники поступают пристрастно, как то Мамия-Ринзо писал против прежнего губернатора. Это показывает, что и в Японии доносов боятся добрые люди.

Стр. 276

чиновники со своими детьми, поздравлять нас и прощаться, а некоторые из них, следуя своему обыкновению, подавали мне прощальные билетики, написанные для них по-русски нашими переводчиками; содержание их было, что такой-то прощается и желает счастливого пути таким-то; а наконец, старшина, выбранный над купечеством, или, по-нашему, градской глава, с двумя своими помощниками, пришел к нам проститься и принес на дорогу ящичек кон-фектов. На лицах всех японцев, нас посещавших, мы видели знаки непритворного удовольствия и радости при нашем счастье. Столь человеколюбивые их поступки трогали нас до слез, почему господин Хлебников предложил написать к губернатору благодарительное письмо, на что я с большим удовольствием согласился и просил его самого быть сочинителем оного. Письмо было написано, переведено на японский язык и отослано к губернатору, который, как сказывали наши переводчики, принял его с благодарностью и был признательностью нашей очень тронут.

После сей перемены, кажется, японцы перестали нас считать пленными, а принимали за гостей, ибо, во-первых, дали нам особенные комнаты, а во-вторых, приметив, что матросы наши требовали от них более вина, нежели сколько, судя по их сложению, может выпить трезвый человек, они тотчас приказали без позволения моего не давать им вина, а если им нужно, спрашиваться у меня и давать им такое количество, какое я назначу. Чрез сие они стали признавать меня их начальником, чего прежде не бывало.

Уверившись, что японцы уже не хитрят, но сбираются в самом деле нас отпустить, мы хотели чем-нибудь по возможности нашей их отблагодарить. На сей конец господин Хлебников подарил и объяснил академику сочиненные им таблицы, а я выписал из Либесовой физики и растолковал ему все новейшие открытия в сей науке и астрономии, у нас, в Европе, сделанные; сверх того, предложили мы в подарок тем из них, которые наиболее при нас находились и были к нам хорошо расположены, все наши книги и вещи, но они принять их отказались, говоря, что без воли правительства сделать сего не смеют, однако обещались просить на то позволения.

В Матсмае мы, после объявления нам о намерении японцев возвратить нас, жили три дня, в которое время раза два

Стр. 277

или более губернатор присылал к нам завтрак и обед со своей кухни и приказывал переводчикам угощать нас.

Наконец, 30 августа поутру, отправились мы в путь; городом вели нас церемониально при стечении великого множества народа; все от большого до малого за нами бежали и прощались. Коль скоро мы вышли за город, то уже всякий из нас мог идти или ехать верхом по своей воле. Конвой наш составляли: начальник оного сштоягу, переводчик Теске, брат его волонтер, человек восемь солдат, наш работник и множество сменных носильщиков, коно-вожатых и прочих. Начальник сей был добрый и ласковый человек и обходился с нами весьма хорошо; когда мы садились отдыхать, то он садился с нами также, потчевал нас своим табаком и оказывал разные другие учтивости. На первом ночлеге мы сказали Теске, что счастливый выход наш из Матсмая случился в большой русский праздник, ибо сего числа Россия празднует день именин великого своего государя. Японцы тотчас, без всякой от нас просьбы, принесли нам хорошей саги, и мы за здравие Его Императорского Величества осушили по доброй чаше; и японцы то же сделали, повторяя наши слова: «Да здравствует император Александр!» — которые Теске им перевел.

Шли мы той же дорогой в Хакодаде, какой и оттуда пришли, и останавливались в тех же селениях, только теперь мы имели гораздо более свободы и содержали нас несравненно лучше. За одним лишь господином Муром японцы имели строгий присмотр, опасаясь, чтоб он не лишил себя жизни, ибо когда мы пошли в дорогу и проходили городом, то он заливался слезами, да и после в дороге часто плакал. На вопросы японцев о причине его слез в такое время, когда все другие радуются, отвечал он, что, чувствуя себя недостойным столь великих благодеяний, каковые оказывают нам японцы, он мучится совестью; а нам говорил, что, сожалея об нас, он плачет, ибо ясно видит все хитрости и коварство японцев, которые непременно всех нас погубят, и что все видимое нами есть одна только комедия. Поступки господина Мура были смешны, и я принимал их таковыми, но над бедными матросами имели они другое действие и часто заставляли их печалиться и вздыхать; впрочем, причина такого поведения господина Мура и тогда была и теперь остается для меня загадкой.

Стр. 278

2 сентября вошли мы в Хакодаде при великом стечении зрителей. Там поместили нас в один казенный дом недалеко от крепости. Комнаты наши открытой своей галереей были обращены к небольшому садику, но перед решеткой галереи поставлены были из досок щиты, которые нижними концами плотно были прибиты к основанию галереи, а верхними отходили от нее фута на три; и сим-то пространством проходил к нам весьма слабый свет; впрочем, мы ничего из наружных предметов видеть не могли. В таком положении дом наш походил несколько на тюрьму, хотя в других отношениях был довольно опрятен и чисто прибран; однако дня через два по просьбе нашей щиты были отняты, и у нас стало очень светло. Тогда могли мы уже сквозь решетку видеть и садик. Здесь стали содержать нас также хорошо: кроме обыкновенного кушанья, давали нам десерт, состоявший из яблок, груш или из конфектов, не после стола, а за час до обеда, ибо таково японское обыкновение: они любят сладкое есть прежде обеда. Вскоре по прибытии нашем в Хакодаде навестил нас главный начальник города гинмиягу Коодзимото Хиогоро; спросив нас о здоровье, сказал он, что дом сей для нас мал, но мы помещены в нем потому, что теперь здесь много разных чиновников, да и губернатора ожидают, для которых отведены все лучшие дома; а притом есть надежда, что русский корабль скоро придет и мы на нем отправимся в свое отечество; если же, паче чаяния, он ныне не будет, то на зиму приготовят для нас другой дом.

Чрез несколько дней после нас приехал на судне гинмиягу Сампей, и с ним академик, переводчик голландского языка и наш Кумаджеро. Переводчики и ученый тотчас нас посетили; потом стали к нам ходить всякий день и просиживали с утра до вечера, даже обед их к нам приносили. Они старались до прибытия «Дианы» как можно более получить от нас сведений, всякий по своей части. Между прочим, голландский переводчик, списав несколько страниц из Татищева французского лексикона, вздумал русские объяснения французских слов переводить на японский язык, приметив, что сим способом может он узнать подлинное значение многих слов, которые иначе остались бы навсегда ему неизвестными. Эта работа наделала нам много скуки, беспокойства и даже хлопот; одного примера

Стр. 279

будет достаточно, чтоб показать любопытным, сколько имели мы затруднений и неприятностей при сем деле. Между великим множеством русских слов, собранных японцами в свой лексикон, находилось слово «достойный», которое, как мы им изъяснили, означает то же самое, что и «почтенный, похвальный»; но всех значений, в которых прилагательное сие имя употребляется, будучи поставлено с другими словами, объяснять им было бы слишком много и для них непонятно. Когда же японцы переводили с нами вместе толкование на французское слово «digne», то, встретив там пример: «достойный виселицы», заключили, что слово «виселица», конечно, должно означать какую-нибудь почесть, награду, чин или что ни есть тому подобное; но лишь мы изъяснили им, что такое виселица, то наши японцы и палец ко лбу: «Как так?! Что это значит? Почтенный, похвальный человек годен на виселицу!» Тут мы употребили все свое искусство в японском языке для уверения переводчиков, что мы их не обманули, и приводили им другие примеры из того же толкования, где слово «достойный» употребляется точно в том смысле, как мы им изъяснили прежде. Такие затруднительные для нас случаи нередко встречались, и при всяком разе японцы, повесив голову на сторону*, говорили: «Мусгаси кодоба, ханаханда мусгаси кодоба», — то есть: «Мудреный язык, чрезвычайно мудреный язык!» Другое занятие голландского переводчика состояло в переложении на японский язык небольшой русской книжки, изданной в Петербурге, о прививании коровьей оспы. Книжку сию подарил один из русских лекарей японцу Леонзайму, а он привез ее в свое отечество**.

Академик же старался получить как можно более сведений о разных предметах, заключающихся в Либесовой физике.

Любопытнее и важнее всего были для нас занятия Теске: сначала он нам сказал, по повелению своих начальников, что правительство их сомневается, поняли ли господа Лаксман и Резанов ответы, данные японцами на их требования, и потому правительство их желает, чтоб мы, вместе с японскими переводчиками, перевели на наш язык с ори-

* То же, что у нас пожать плечами.

** Перевод сей кончен до нашего отъезда.

Стр. 280

гинальных бумаг ответы их Лаксману и Резанову и по прибытии в Россию постарались бы переводы сии довести до сведения нашего правительства, а если возможно, то и самого государя. Сверх сего, просили они нас списать на таковой же конец копии с двух бумаг Хвостова, о которых уже упомянуто в прежних главах сего повествования. При переводе вышеупомянутых ответов японцы старались, чтобы оные переведены были на наш язык сколько возможно ближе к литеральному смыслу, да мы и сами не менее их того хотели, дабы чрез то получить понятие об оборотах их языка и видеть содержание столь важных и любопытных бумаг в неукрашенном и необезображенном их смысле. И потому не заботясь о красоте слога, мы перевели бумаги сии, держась столь близко к слогу оригиналов, сколько наше умение и свойство русского языка позволяли. Для любопытства моих читателей, я желал было поместить здесь точную копию наших переводов, но... Потом японцы стали с нами переводить на русский язык бумаги, которые хотели они вручить, при отправлении нас на ожидаемый корабль, господину Рикорду и нам.

По окончании переводов всех сих бумаг Теске объявил нам приказание своих начальников, чтоб мы по содержанию оных не считали японцев такими ненавистниками христианской веры, которые бы принимали исповедующих оную за людей дурных и презрительных; этого они нимало не думают, а напротив того, знают, что во всякой земле и во всякой вере есть люди добрые и злые; первые всегда имеют право на их любовь и почтение, какого бы исповедания они ни были, а последних они ненавидят и презирают. Но что христианская вера строго запрещена японскими законами, тому причиной великие несчастия, которые прежде они испытали в междоусобной войне36, последовавшей от введения к ним сей веры.

Впрочем, что бы в сердце своем японцы ни думали о христианах, но такое объявление, конечно, делает им великую честь.

Между тем приехал в Хакодаде сшрабиягу Отахи-Кое-ки, бывший начальником на острове Кунашире в оба прибытия туда господина Рикорда; он тотчас пришел нас навестить, но обошелся с нами не по-прежнему: не делал уже нам никаких насмешек, а напротив того, говорил очень

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
Текст приводится по изданию: Записки флота капитана Головина о приключениях его в плену у японцев. — М.: Захаров, 2004. — 464 с. — (Серия «Биографии и мемуары»).
© И.В.Захаров, издатель, 2004
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])