Бывают в жизни предчувствия более сильные, чем рассудок. Все говорит нам, что их надо выбросить из головы, не думать об них, но мы все-таки тревожимся и оказываемся недостаточно сильными, чтобы победить их. В печалях и скорбях, посылаемых нам Богом в виде испытания, покорность является единственным прибежищем. Стремление получить его занимает душу и оправдывает ее скорбь. Но предчувствие, тревога — результат нашей слабости, раздражаемой внутренним движением, чуждым нам. Оно преследует нас, как тень, пугает и постоянно стоит перед глазами.

Прошло немного дней после этого. Я завтракала в десять часов утра у матери, как вошел придворный лакей, служивший у моего дяди, и попросил у матери позволения разбудить его. «Около часа тому назад с Государыней сделался удар», — сказал он нам. Я ужасно закричала и побежала к мужу, бывшему внизу

Стр. 136

в своем помещении. С большим трудом я сошла по лестнице, все дрожало во мне, и я едва могла идти.

Войдя к мужу, мне пришлось сделать над собою усилие, чтобы произнести эти страшные слова: Государыня умирает. Муж остолбенел. Он сейчас же спросил одеваться и отправился во дворец. Я не могла ни плакать, ни говорить и еще меньше — думать. Тарсу-ков, племянник первой камер-фрау Государыни, подошел ко мне и сказал по-русски:

— Все кончилось: и она, и наше счастье!

Приехали граф и графиня Толстые; жена осталась со мной, а граф вместе с мужем поехал во дворец. Мы провели до трех часов утра самое тяжелое время в моей жизни. Через каждые два часа муж посылал мне небольшую записку. Одну минуту надежда оживила сердца, блеснув среди мрака; но это было не долго и сделало еще более тягостным уверенность в несчастии. Государыня пролежала без памяти тридцать шесть часов. Ее тело еще жило, но сознание умерло: в мозгу прервалась жила. Жизнь окончательно покинула ее шестого ноября.

Я приведу здесь подробности об ее последних днях и событиях, происходивших во дворце в первые минуты после ее смерти. Я получила их от той же особы, слова которой я цитировала раньше.

Горе, причиненное Государыне неудачей ее проекта брака со шведским королем, подействовало на нее очень заметно для всех окружавших ее. Она переменила свой образ жизни; появлялась только в воскресенье за церковной службой и обедом и очень редко приглашала лиц из своего общества в бриллиантовую комнату или в Эрмитаж. Почти все вечера проводила она в спальне, куда допускались лица, только пользовавшиеся ее особенной дружбой. Великий Князь Александр и его супруга, обыкновенно каждый вечер бывавшие у Императрицы, теперь видели ее только

Стр. 137

раз или два в неделю, кроме воскресений. Они часто получали распоряжение остаться у себя дома, или же она предлагала им поехать в городской театр послушать новую итальянскую оперу*..

В воскресенье, второго ноября, Государыня в последний раз появилась на публике. Говорили, что она простилась со своими подданными. После того как печальное событие совершилось,; все были поражены тем впечатлением, какое она произвела в тот день. Хотя обыкновенно по воскресеньям публика собиралась в зале кавалергардов, а двор — в дежурной комнате, Государыня редко проходила через ту залу. Чаще всего она направлялась из дежурной комнаты через столовую прямо в церковь, а туда посылала Великого Князя Павла или, когда последнего не было, Великого Князя Александра, обедню же стояла на антресолях во внутреннем помещении, откуда выходило окно в алтарь.

Второго ноября Государыня отправилась к обедне через зал кавалергардов. Она была в трауре по португальскойкоролеве и выглядела так хорошо, как ее уже давно не видали. После обедни она долго оставалась в кругу приглашенных лиц; мадам Лебрен только что окончила портрет во весь рост Великой Княгини Елизаветы и представила его Государыне. Ее Величество приказала повесить его в тронном зале, часто останавливалась перед ним, осматривала и разбирала его с лицами* приглашенными к обеду, которых, как всегда по воскресеньям, было много. Великие Князья Александр и Константин обедали у нее в этот день со своими супругами.

Это был не только последний обед, но и последний раз, когда она их видела. Они получили приказа-

Тогда только что приехала превосходная певица Мард-жюлетти, и для нее поставили серьезную оперу «Дидон», в несколько недель выдержавшую большое количество представлений. Примеч. авт.

Стр. 138

ние не приезжать к ней вечером. В понедельник, третьего ноября, и во вторник, четвертого, Великий Князь Александр и Великая Княгиня Елизавета были в Опере. В среду, пятого, в одиннадцать часов утра, в то время как Великий Князь Александр был на прогулке с одним из князей Чарторижских, Великой Княгине Елизавете доложили, что граф Салтыков спрашивает Великого Князя и просит ее сказать, не знает ли она, когда он вернется. Она не знала. Немного спустя возвратился Великий Князь Александр, очень взволнованный сообщением Салтыкова, который послал его разыскивать по всему Петербургу. Он уже знал, что с Государыней сделалось нехорошо и что послали графа Николая Зубова1) в Гатчину.

Он остолбенел, так же как и Великая Княгиня, от сообщенной им Новости. Весь день провели они в крайней тревоге. В пять часов вечера Великий Князь Александр, до того времени с трудом сдерживавшийся, чтобы не последовать первому движению души, получил разрешение от графа Салтыкова отправиться в апартаменты Государыни. Это ему не разрешили — сначала без всякого достаточного основания, но по мотивам, легко понятным для того, кто знал характер графа Салтыкова. Еще при жизни Императрицы распространился слух, что она лишит своего сына престолонаследия и назначит наследником Великого Князя Александра. Я уверена в том, что никогда у Государыни не было этой мысли, но для графа Салтыкова было достаточно одних толков, чтобы запретить Великому Князю Александру отправиться в комнаты бабушки раньше приезда его отца. Так как Великий Князь, отец, не мог замедлить, то Великий Князь Александр и Великая Княгиня Елизавета отправились к Государыне между пятью и шестью часами вечера. Во внешних апартаментах не было никого, кроме дежурных с мрачными лицами.

Стр. 139

Уборная комната, находившаяся перед спальней, была наполнена лицами, представлявшими зрелище сильного отчаяния. Наконец они увидали Государыню, лежавшую на полу на матрасе за ширмами. Она находилась в спальне, тускло освещенной; у ног ее были фрейлина м-ль Протасова и камер-фрау м-ль Алексеева, рыдания которых смешивались со страшным хрипом Государыни. Это были единственные звуки, нарушавшие глубокую тишину.

Великий Князь Александр и его супруга недолго оставались там. Они были глубоко взволнованы. Они прошли через апартаменты Государыни, и доброе сердце Великого Князя направило его к князю Зубову, жившему рядом. Тот же коридор вел к Великому Князю Константину, и Великая Княгиня Елизавета прошла к своей невестке. Им нельзя было долго оставаться вместе, надо было приготовиться к приему Великого Князя-отца! Он приехал к семи часам вечера и, не проходя к себе, остался, так же как и Великая Княгиня, в апартаментах Государыни. Он виделся только с сыновьями, а его невестки получили распоряжение оставаться у себя.

Апартаменты Государыни тотчас наполнились преданными слугами Великого Князя-отца, большею частью извлеченными из неизвестности, которым ни их происхождение, ни способности не давали права надеяться на должности и милости, готовые свалиться на них. В передней толпа увеличивалась с минуты на минуту. Гатчинцы (так называли этих людей) суетились, толкали придворных, с удивлением спрашивавших себя, откуда взялись эти Остготы, по-видимому, одни пользовавшиеся правом входить во внутренние апартаменты, тогда как раньше их не видали и в передних.

Великий Князь Павел расположился в кабинете за спальней своей матери, так что все, кому он давал

Стр. 140

распоряжения, проходили мимо Государыни, еще не умершей, как будто ее уже не существовало. Эта профанация Величества, это кощунство, недопустимое по отношению и к последнему из людей, шокировало всех и представляло в неблагоприятном свете разрешавшего это Великого Князя Павла. Так прошла ночь. Был момент, когда блеснула надежда; казалось, что подействовали лекарства, но эта надежда скоро была разрушена.

Великая Княгиня провела всю ночь не раздеваясь, с минуты на минуту дожидаясь, что за ней пришлют. Графиня Шувалова приходила и уходила опять; каждую минуту получалось известие о состоянии здоровья Государыни. Великий Князь Александр с того момента, как приехал его отец, больше не возвращался к своей супруге. Он вошел к ней вместе со своим отцом около трех часов утра. Они были в форме батальонов Великого Князя-отца, которые во время царствования Павла послужили моделью дела переорганизации всей армии2).

Иногда обстоятельства, незначительные сами по себе, производят большее впечатление, чем другие, более важные. Вид этого мундира вне Павловска и Гатчины, тогда как раньше Великий Князь Александр надевал его только потихоньку от Государыни, не любившей, чтобы ее внуки брали уроки прусской солдатчины, итак, вид этих мундиров, над которыми Великая Княгиня часто смеялась, в тот момент разрушил всякую иллюзию. Ее душа пришла в уныние, и она залилась слезами. Это были первые ее слезы. Ей казалось, что после жизни приятной, спокойной и уверенной она попала в смирительный дом.

Посещение Великих Князей продолжалось недолго. Под утро был получен приказ надеть русские платья. Это означало, что Государыня скончалась. Однако весь день прошел в ожидании. Агония была долгой

Стр. 141

и мучительной, без одной минуты сознания. Шестого, в одиннадцать часов вечера, прислали за Великой Княгиней Елизаветой и ее золовкой, находившейся у нее. Императрицы Екатерины более не существовало. Великие Княгини прошли через толпу, почти не видя, кто их окружает. Великий Князь Александр подошел к ним и сказал, чтобы они встали на колени, целуя руку у нового Императора. Они нашли его, так же как и Императрицу Марию, у входа в спальню. Поздоровавшись с ним, они должны были пройти через спальню мимо останков Государыни, не останавливаясь, в прилегавший к этой комнате кабинет, где были Великие Княжны, все в слезах. В это время Императрица Мария с большой энергией и ловкостью распоряжалась одеванием покойной Государыни и устройством, ее комнаты.

Покойная Государыня была положена на постель в утреннем платье. Императорский Дом присутствовал на панихиде, отслуженной в том же помещении, и после целования руки покойной отправились в церковь, где была принесена присяга Императору. Эти печальные церемонии продолжались до двух часов ночи.

II

Редко когда перемена царствования не производит-больший или меньший переворот в положении приближенных; но то, что должно было произойти при восшествии на престол Императора Павла, внушало всем ужас ввиду характера этого Государя. Обладая всем, чтобы быть великим монархом и самым любезным человеком в своем государстве, он достиг только того, что внушал страх и отвращение. В своей молодости путешествия, различные удовольствия и склон-

Стр. 142

ности, которые он удовлетворял, отвлекали его от неприятной роли, которую ему приходилось играть, благодаря его ничтожеству в политике. Но с возрастом это сильно давало себя чувствовать. У него была гордая душа и деятельный ум, ив конце концов его характер ожесточился, он стал подозрительным, нелюдимым и мелочно придирчивым. .

Он почти всецело уединился, проводя только три месяца зимой при дворе своей матери, а остальное время в Павловске или в Гатчине, в своих загородных дворцах. Из матросов, находившихся под его начальством, он сформировал два батальона пехоты, по прусскому образцу. Он ввел везде у себя строжайшую дисциплину не только в войсках, но и при дворе. Опоздание на одну минуту часто наказывалось арестом; более или менее заботливо сделанная прическа у мужчин вызывала его насмешки или заставляла его прогонять их. Для представления Павлу приходилось надевать костюмы своих предков. Все, к кому хорошо относилась Государыня, не пользовались сближением Великого Князя. Все это приводило к тому, что его старались избегать, насколько позволял его ранг. Еще когда он был Великим Князем, боялись его выходок и придирок, когда же он стал Императором, все, у кого не было особенных причин рассчитывать на его милость, были готовы ко всему, потому что хотя он и не оскорблял никого, но часто против какого-либо определенного лица в его душе возникало предубеждение, и он при случае проявлял это, что нельзя было объяснить ничем другим, кроме каприза.

Несмотря на чувство неприязни, часто несправедливое, бывшее у него по отношению к матери, он проявил глубокую чувствительность, когда увидал ее лежащей без движения. Но его дурной характер быстро взял верх. Первые должности при дворе* были замещены другими лицами. Мановением жезла он разру-

Стр. 143

шил все, что обеспечивало в продолжение тридцати четырех лет одно из наиболее славных царствований. Маршал двора, князь Барятинский, был изгнан как один из содействовавших смерти Петра III. Граф Алексей Орлов дрожал, как преступник. Он просто был отослан через некоторое время3).

Среди различного рода перемен, высылок и повешений, бывших в это время, случались довольно забавные истории. Турчанинов4) был секретарем Императрицы Екатерины, и ему также был поручен надзор за ее частными занятиями. Это был маленький человек, такой гибкий, что он казался от этого еще меньше. Когда Императрица Екатерина отдавала ему приказания, прогуливаясь в саду Царского Села, он так сгибался из уважения, что Ее Величество, не будучи высокого роста, принуждена была нагибаться, чтобы разговаривать с ним. Про него ходил слух, что он набивал свои карманы. Я не знаю, насколько это было правдой, только Император Павел проявил сильную ненависть к нему, чего никто не мог предвидеть, потому что слишком мало было между ними случаев соприкосновения. Он приказал ему уехать из Петербурга и никогда больше не показываться на глаза. Турчанинов так хорошо исполнил приказание, что никто не видал, как и когда он уехал. Его не видали ни у одной заставы. Никто не знал, куда он направился, и с этого момента о нем больше не слыхали в Петербурге.

Вступая на престол, Император Павел совершил много справедливых и милостивых поступков. Казалось, что он не желал ничего другого, кроме счастья своего государства; он обещал, что рекрутский набор будет отложен на несколько лет, и старался уничтожить злоупотребления, допущенные в последние годы царствования Государыни. Он проявил благородные и великодушные чувства, но он разрушил все это,

Стр. 144

пытаясь повредить славной памяти Императрицы, своей матери. Он назначил заупокойную службу в Александре-Невском монастыре, близ могилы своего отца, присутствовал на ней со всей семьей и двором. Потом открыли гроб, там оказался только прах от костей, который он приказал целовать. Он распорядился приготовить великолепные похороны со всеми церковными и военными церемониями, перенес фоб во дворец, следовал за шествием пешком и приказал участвовать в церемонии Алексею Орлову. Это произошло через три недели после смерти Государыни.

За две недели до этого возмутительного поступка я была назначена дежурной к телу Ее Величества. Собирались перенести его в тронный зал. Я вошла в дежурную комнату, находившуюся рядом. Мне невозможно передать различные чувства, волновавшие меня, и скорбь, наполнявшую мою душу. Я искала глазами лиц, выражение которых могло бы успокоить мое сердце. Императрица Мария ходила взад и вперед, распоряжаясь церемонией. Ее довольный вид мучил меня. В смерти есть что-то торжественное; это поражающая истина, которая должна угасить все страсти. Ее неумолимая коса подрезает наше существование; если это не случилось вчера, это может случиться сегодня или завтра, и иногда это завтра оказывается таким недалеким и неожиданным!

Я вошла в тронный зал и села у стены, вбок от трона. Через три шага от меня был камин, к которому прислонился камер-лакей Екатерины II. Его отчаяние и печаль вызвали слезы у меня, и мне стало от этого легче.

Рядом с тронным залом находилась зала кавалергардов. Потолок, пол и стены были обтянуты черным, единственным освещением этой траурной комнаты был яркий огонь камина. Кавалергарды в своих красных куртках и серебряных касках расположились

Стр. 145

группами, одни опираясь на карабины, другие — лежа на стульях. Мрачное молчание царило в этом зале, прерываемое только вздохами и рыданиями. Я постояла несколько времени у двери, это зрелище было в согласии с моей душой. Противоречие ужасно во время скорби, оно раздражает ее и сдавливает. Горечь ее утоляется, только встречая подобие мучениям, испытываемым ею. Я вернулась на свое кресло. Через минуту обе половины двери раскрылись. Появились придворные в самом глубоком трауре и прошли через зал в спальню, где лежало тело Государыни. Я была извлечена из уныния, в которое повергло меня зрелище смерти, приближавшимся похоронным пением. В дверях показалось духовенство, священники, певчие и Императорская семья, а за нею несли тело на великолепных носилках, покрытых Императорской мантией, концы которой неслись первыми чинами двора. Едва я увидала мою Государыню, как все содрогнулось во мне, слезы высохли и рыдания перешли в невольные крики. Члены Императорской семьи поместились передо мной, и, несмотря на торжественность момента, Аракчеев5), личность, извлеченная Государем из ничтожества и ставшая фактотумом его чрезмерных строгостей, сильно толкнул меня, говоря мне замолчать. Моя скорбь была так велика, что всякое постороннее чувство не могло коснуться меня, и этот неприличный поступок не произвел на меня никакого впечатления. Бог по своей милости даровал мне приятную минуту: я встретилась глазами с Великой Княгиней Елизаветой и прочла в них утешение моей душе. Она тихо приблизилась ко мне и дала мне сзади свою руку, пожав мою.

Началась служба, она подняла мое мужество, смягчая сердце. Когда церемония кончилась, вся Императорская фамилия, один за другим, преклонялись перед телом и целовали руку покойной. Потом все ра-

Стр. 146

зошлись. Остался один священник против трона, чтобы читать Евангелие. Шесть кавалергардов были поставлены вокруг гроба. После двадцати четырех часов дежурства я вернулась домой, измученная телом и душой.

Понадобилось немного дней, чтобы все почувствовали, как велика была потеря. Справедливая свобода каждого была порабощена особым терроризмом. Нельзя было дышать свободно от многочисленных правил этикета и ложных знаков почтения. Каждый раз, встречаясь с Государем на улице (а это случалось постоянно), приходилось не только останавливаться, но и выходить из экипажа, какая бы погода ни была. Одним словом, все, до шляп включительно, носило печать стеснения. У четырех гвардейских полков, с самого основания их Петром Великим, полковником был всегда Государь, в двух из них, пехотных, полковниками были назначены Великие Князья Александр и Константин. Конная гвардия была предоставлена Великому Князю Николаю еще с колыбели. Император оставил себе только Преображенский полк. С этого момента Великие Князья все время были заняты военной службой. Надо было реформировать полки по образцу Гатчинских батальонов, вошедших в состав гвардии, и работа была немаленькая.

Молодые люди первых родов начинали обыкновенно свою карьеру в гвардии, потому что служба там не была действительной; они почти не носили мундира и повышались из чина в чин, предаваясь удовольствиям в Петербурге. С того момента служба стала действительной и очень строгой: надо было хорошо носить эспонтон, быть застегнутым на все пуговицы, хорошо завитым, иначе угрожала ссылка и заключение в крепости. Можно себе представить, сколько нужно было труда, чтобы .переделать каждого субъекта в полку на новый образец.

Стр. 147

С этой утомительной обязанностью Великий Князь Александр соединял должность военного губернатора Петербурга, так что в первое время после всех этих перемен у него едва оставалось для отдыха несколько часов ночью, потому что днем приходилось отдавать много времени на представления.

Государь послал Суворову приказ ввести во всей армии новый костюм. Он повиновался, все-таки заметив, что букли не пушка и коса не штык. Несмотря на это смешение строгости, мелочности и требовательности, у Императора Павла были великодушные и рыцарские идеи. Его голова была лабиринтом, где заблудился разум. Его душа была добродетельна и прекрасна, и, если бы она была более сильной, его поступки стали бы предметом уважения и восхищения. Надо ему отдать справедливость, что он был единственным Государем, который искренно пожелал установить законность в наследовании трона, и он также был единственным, полагавшим, что без законности не может быть установлен порядок.

Неделю спустя после того, как я была дежурной в тронном зале, я была назначена на дежурство в большом зале, где обыкновенно давались балы. Castrum dolorfs был помещен посредине; он был сделан в форме ротонды с куполом наверху. Государыня была положена в открытый гроб, и на голове у ней была золотая корона. Императорская мантия закрывала ее почти до шеи. Вокруг было шесть подсвечников, и напротив священник читал Евангелие. За колоннами на ступенях печально стояли кавалергарды, опираясь на свои карабины. Все было величественно, красиво и религиозно, но гроб с прахом Петра III, стоявший рядом, приводил душу в возмущение. Это было оскорбление, которого и могила не может стереть; это кощунство сына над матерью терзало душу.

Стр. 148

К счастью для меня, я дежурила вместе с Толстой; наши сердца гармонировали, и мы пили чувство горечи из одного кубка. Другие дежурные дамы менялись через два часа, мы попросили разрешения не покидать гроба Государыни, что нам было предоставлено без труда. Ночь еще более усилила это зрелище, и казалось, что истина является во всем своем блеске. Крышка гроба Государыни лежала на столе у стены, параллельно castrum doloris. Толстая, так же как и я, была в глубоком трауре; наши креповые вуали спускались до полу. Мы стояли, прислонясь к крышке этого последнего жилища, к которой я невольно прижималась: Я чувствовала желание умереть, как потребность в любви. Божественные слова Евангелия проникали мне в душу. Все казалось мне ничтожным вокруг меня. Бог был в моей душе и смерть перед глазами.

Я долгое время была как бы без чувств, закрыв лицо руками. Подняв голову, я увидела Толстую, освещенную лунным светом, падавшим через окно наверху. Этот мягкий спокойный свет давал великолепный контраст с освещением, сосредоточенным в середине этой как бы часовни. Вся остальная часть этого обширного зала была погружена во мрак. ,

В восемь или девять часов вечера члены Императорской фамилии медленно вошли, чтобы поклониться телу, и ушли в том же порядке в глубочайшем молчании. Через час или два пришли камер-фрау покойной Императрицы. Они с жадностью целовали ее руку и лишь с трудом могли оторваться. Крики, рыдания, обмороки прерывали по временам торжественную тишину. Государыню обожали все, кто был около нее; молитвы за ее душу и чувствительная благодарность возносились к небесам. Я была огорчена, когда наступил день, и с печалью видела, что мое дежурство окончено. С трудом расстаются с останками тех, кто нам дорог.

Стр. 149

Тело Государыни и гроб Петра III после заупокойной службы были перенесены в крепость и положены в склепе, где покоились их предшественники.

Когда похоронные церемонии окончились, был получен приказ явиться ко двору для представления. Собрались в траурном зале кавалергардов. Трусы и трусихи решили, что надо целовать руку Императора, падая ниц, что мне показалось очень странным. Император и Императрица появились, и курбеты начались так быстро, что Император не успевал поднять этих картонных паяцев. Я была возмущена этим. Когда дошла очередь до меня, я поклонилась, как всегда, и собиралась взять руку Императора, который быстро отдернул ее. От этого быстрого движения он так звучно поцеловал меня в щеку, что рассмеялся. Он сильно уколол меня своим подбородком, который он, вероятно, не брил в тот день. Я была слишком огорчена тогда, чтобы почувствовать смешную сторону этой сцены. Старые дамы бранили меня, что я не последовала их примеру. Я отвечала им, что никогда не может быть уважения большего, чем мое к Императрице Екатерине, но что я никогда не валялась на земле перед ней и что я не могла и не должна была делать этого перед ее сыном. Я не знаю, быть может, они почувствовали справедливость моего убеждения, но только преклонения прекратились.

Несколько времени спустя после восшествия на престол Павла I мой муж просил позволения у Императора отправиться в путешествие, но Государь самым ласковым образом отказал и велел передать ему, что он хочет сохранить около своего сына людей

Стр. 150

таких же честных, как и он сам. Государь назначил мужа обер-гофмейстером двора Великого Князя Александра, а графа Толстого — маршалом. Я отправилась поблагодарить Императора на Куртаге. Там присутствовали двор и весь город. Прием должен был происходить в Георгиевском зале. По прибытии Их Величества прошли в зал, где находились все лица, желавшие их поблагодарить. Старая графиня Матюш-кина6) должна была представлять дам и называть их фамилии. Вместо того чтобы сказать мою, она назвала меня г-жой Косицкой. Я остановилась и сказала ей:

— Вы ошибаетесь, графиня, я — графиня Головина.

Это объяснение произошло прямо перед Императором и нарушило его строптивый вид. Когда я потом была на Куртаге, Императрица подошла ко мне и сказала:

— Хотя вас и неверно назвали, я вас тотчас же узнала.

— Я буду счастливой всегда, — отвечала я, — когда Ваше Величество соблаговолит узнать меня.

Она повернулась ко мне спиной и отошла. Г-жа Гурьева7), бывшая близ меня, сказала мне:

— Боже мой, дорогая моя, как вы осмеливаетесь так отвечать?

— Потому что я не так боюсь, как вы.

На этом же Куртаге я слышала замечательный ответ Государя. Княгиня Долгорукая8) просила Государя помиловать ее отца, князя Барятинского, но получила отказ. Она заинтересовала м-ль Нелидову9), обещавшую ей свое содействие. Я находилась среди них, когда княгиня возобновила свои просьбы перед Нелидовой о ходатайстве за ее отца. Государь подошел к Нелидовой, которая стала ему говорить о княгине Долгорукой как о дочери, страдающей от несчастья, постигшего ее отца. Император ответил:

— У меня тоже был отец, сударыня!

Стр. 151

Я не виделась больше с Великой Княгиней Елизаветой. Моя чувствительная привязанность к ней оставалась той же, но Великий Князь Александр воспользовался враждебным отношением ко мне Императрицы, чтобы лишить меня всякой возможности видеться с ней и поддерживать отношения. И даже при известном расположении это было бы делом трудным. Кроме увеличившихся занятий, которыми был завален Великий Князь, все привычки его и Великой Княгини в течение этой первой зимы были нарушены и изменены. Не было установленного порядка; проводили день наготове и в ожидании. Утром Великий Князь находился в передней Государя, и часто перед этим он проводил уже целый час в казармах своего полка. В парадах и учении проходило все утро. Он обедал с Великой Княгиней вдвоем, или были еще один или два человека. После обеда — или опять поездки по казармам, или осмотр постов, или исполнение поручений Государя. В семь часов надо было отправляться в гостиную его Величества и дожидаться там его, хотя часто Государь приходил только к ужину, который бывал в девять. После ужина Великий Князь докладывал Императору военный рапорт. Дожидаясь его, Великая Княгиня Елизавета присутствовала при ночном туалете Императрицы, удерживавшей ее при себе, пока Великий Князь приходил после доклада пожелать своей матери спокойной ночи и уводил Великую Княгиню домой. Устав за день, он был в восхищении от возможности лечь спать, и часто Великая Княгиня оставалась одна, печально сравнивая приятную свободу, непринужденность и удовольствие прошлого царствования с напряженностью и стеснением настоящего.

Общество Государя, кроме членов Императорской фамилии, состояло из нескольких членов двора и лиц, которые были преданы ему, когда он был еще

Стр. 152

Великим Князем; к последним принадлежали: Плещеев10), Кушелев11) и Донауров12). Император также вызвал из Москвы некоего Измайлова13), который остался одним из лиц, преданных Петру Ш. Он сделал его флигель-адъютантом и выделял особенным вниманием. Из дам были: м-ль Протасова, сохранившая свое придворное звание; м-ль Нелидова; г-жа Бенкендорф, призванная в Петербург после примире-ни» между Императрицей и Нелидовой; обер-гоф-мейстерины Великих Княгинь и дежурные фрейлины. В постоянное общество Императора были допущены два иностранца: граф Дитрихштейн, посланный венским двором принести поздравления его Величеству по поводу восшествия на престол, и Клингспор, приехавший с той же целью от шведского. Двора*.

Ужины часто прерывались заявлениями о пожаре. В начале своего царствования Император Павел не пропускал ни одного пожара в городе, в каком бы часу дня или ночи это ни случилось. Его сыновья и все, кто носил форму, сопровождали Государя, а дамы кончали ужин одни, вместе с остальным обществом.

* Говорили, что ему было поручено также возобновить переговоры относительно брака, но я знаю из верного источника, что, как только король стал совершеннолетним (а это исполнилось через несколько дней после смерти Императрицы Екатерины), он оставил всякую мысль об этом браке, находя, что он не согласуется с его долгом по отношению своей страны ввиду различия религий. Но Клингспор, как хитрый политик и слуга Герцога Зюдерманландского, стараясь во всем вредить своему племяннику, говорил во время своего пребывания при петербургском дворе о желании Шведского двора возобновить переговоры, так что Императрица. положительно рассчитывала, что брак состоится. В дальнейшем увидят, как отозвались на Великой Княгине Елизавете обманутые ожидания Государыни, когда Шведский король женился на принцессе Фредерике, ее сестре. Примеч. авт.

Стр. 153

Император очень любил представления всякого рода, и так как глубокий траур не разрешал ни балов, ни спектаклей, ни других удовольствий, кроме приемов, baise-mains, игр и ужинов, то двор часто посещал общежитие Института благородных девиц. Ставшее очень интересным местом по причинам, о которых я расскажу. Это учреждение было основано Императрицей Елизаветой, дочерью Петра I. Говорили, что она намеревалась окончить дни в этом монастыре. Императрица Екатерина сделала из него Институт благородных девиц и в первые годы своего царствования очень занималась им, но впоследствии стала меньше обращать на него внимания, и Император Павел при восшествии на престол отдал управление Институтом в руки Императрицы, своей супруги.

Там и произошло в первые дни царствования знаменитое примирение. Когда Императрица Мария была Великой Княгиней, в числе ее фрейлин была м-ль Нелидова. Это была особа небольшого роста и совершенно некрасивая: смуглый цвет лица, маленькие подслеповатые глаза, рот до ушей, длинная талия и короткие, кривые, как у таксы, ноги — все это в общем составляло фигуру малопривлекательную. Но она была очень остроумна, обладала талантами и, между прочим, хорошо играла на сцене. Великий Князь Павел часто смеялся над нею, но, увидя ее в роли Зины в La Folle par amour, увлекся ею. Это было еще в то время, когда он любил выезжать в свет и когда у него часто бывали любительские спектакли.

Но чтобы объяснить суть этой интриги, надо перейти к еще более раннему времени. В 1783 или в 1784 году Великий Князь Павел особенно полюбил камергера князя Николая Голицына14), человека очень ловкого, который близко сошелся с м-ль Нелидовой и старался убедить Великого Князя, что пора ему стрях-

Стр. 154

нуть гнет своей супруги, прибавляя, что он с болью видит, как она управляет им вместе со своей подругой г-жой Бенкендорф*. Он коварно преувеличил их маленькие интриги; Великий Князь поддался обману, и м-ль Нелидова стала предметом его предпочтения. Это чувство вскоре превратилось в страсть, причинившую очень сильное огорчение Великой Княгине Марии. Она очень явно выказала свою ревность, оказала сильное сопротивление во всем, что касалось м-ль Нелидовой, державшей себя не очень почтительно по отношению к ней.

Великая Княгиня решила пожаловаться Императрице, которая стала уговаривать своего сына, но напрасно, и пригрозила увольнением Нелидовой. Князь Голицын воспользовался этой угрозой, чтобы еще более вооружить Великого Князя против матери. Последний уехал в свой дворец в Гатчину и прожил там всю зиму, приезжая в город только на те празднества, где его присутствие было необходимо. Великая Княгиня своей жалобой достигла только удаления от себя лиц, больше всего ей преданных. Г-жа Бенкендорф была отослана, потому что Великий Князь справедливо предполагал, что жену научают подруги и что, оставшись одна, она скорее уступит его воле. Он не ошибся, и Великая Княгиня, лишенная поддержки, подчинилась самым оскорбительным унижениям.

Через несколько лет как-то произошла ссора между Великим Князем и Нелидовой. Вызвана она была ревностью. Великий Князь, казалось, занялся другой фрейлиной своей супруги, и Нелидова покинула двор и поселилась в общежитии Института, где она раньше воспитывалась. Таково было положение

* Госпожа Бенкендорф приехала из Монбельяра вместе с Великой Княгиней Марией и была при ней с детства. Примеч. авт.

Стр. 155

дел, когда Император вступил на престол. При первом же своем посещении общежития он примирился с Нелидовой и обошелся с ней так хорошо, что предложил Императрице считать Нелидову его лучшим другом и обращаться с ней так же. С этого момента, казалось, самая тесная дружба установилась между Императрицей и Нелидовой, получившей звание фрейлины «с портретом» — титул, которым пользовалась до сих пор только одна Протасова. Императрица вместе с Нелидовой проявляли свою власть; они вмешивались во все дела и награды и поддерживали друг друга.

Этот союз вызвал бы удивление, если бы не заметили вскоре, что он основан на личном интересе. Императрица без Нелидовой совершенно не могла рассчитывать на доверие своего супруга, что последующие события и доказали вполне. Но без Императрицы и Нелидова, очень самолюбивая, не могла играть той роли при дворе, какую она играла там, и нуждалась в милостивом отношении Государыни для защиты своей репутации. ,

Поездки в общежитие участились. Императрица была в восхищении развлекать двор в таком месте, где она командовала; Нелидовой нравилось доказывать публике, что Император был увлечен ею, и Император охотно ездил туда, потому что Нелидова оказывала предпочтение этому месту. Три заинтересованных лица находили поэтому эти вечера прелестными и часто проводили их почти целиком в разговорах. Но придворные, присутствовавшие там, потому что Император направлялся туда всегда с большой свитой, с Великими Князьями и Великими Княгинями, смертельно скучали. Иногда молодые воспитанницы исполняли концерты, иногда танцевали, но часто ничего не было, кроме закуски, а остальное время проходило без всякого занятия. .

Стр. 156

Можно себе представить приблизительно, сколько тяжелого было для Великой Княгини Елизаветы в этом новом образе существования. Она более чем когда-либо подвергалась обращению и выходкам, которых до сих пор не могла предположить и в мысли. Я приведу только два примера. Зная, что главным преступлением в глазах Государя является опоздание, обе Великие Княгини, одетые так, что немедленно могли сесть в карету, дожидались у Великой Княгини Елизаветы, чтобы за ними прислали. Они поспешили отправиться к Государю, как только явился посланный. Когда вошел Государь, он грозно посмотрел на Великих Княгинь и сказал Государыне, показывая на них:

— Вот неподобающие манеры! Это обычаи прошлого царствования, но не мои. Снимите ваши шубы, сударыни, и не думайте никогда надевать их, как только в передней.

Это было сказано сухим и оскорбительным тоном, свойственным Императору, когда он был в дурном настроении.

Второй случай подобного рода был в Москве в самый день коронации. Все были в парадных платьях. Это был первый раз, когда появились придворные платья, заменившие русский костюм, бывший в употреблении в царствование Екатерины II. Великая Княгиня Елизавета, желая дополнить свой туалет, очень искусно прикрепила свежие розы к алмазному цветку, бывшему у нее на груди. Когда она вышла к Государыне, та осмотрела ее и, не говоря ни слова, вырвала розы из ее букета и бросила на пол.

— Это не подходит к парадному платью, — сказала она.

Это не подходит было обычными словами, когда что-нибудь не нравилось. Великая Княгиня остановилась в изумлении, более удивленная этими манерами, действительно не подходившими к коронованию и причастию,

Стр. 157

чем огорченная судьбой своего букета. Противоречие между постоянно спокойными манерами, достойными и величественными, прошлого царствования с мелочностью, взволнованностью и манерами, часто вульгарными, которые Великая Княгиня видела теперь, оскорбляло ее свыше всякой меры. Долг является справедливым законом, помогающим нам вести себя, это — узда, сдерживающая живость наших поступков и желаний, устанавливая порядок. Но долг, продиктованный и внушаемый высокомерным стремлением властвовать, неизбежно разрушает чувство. Душа Великой Княгини Елизаветы была слишком благородной, чтобы не возмущаться, а ее характер слишком справедливым, чтобы не чувствовать оскорбления. Ее существование превратилось в тяжелый долгий сон, который она боялась признать действительностью. Каждую минуту встречала она противоречие и чувствовала себя нравственно оскорбленной. От этого увеличилась ее гордость. Она старалась по возможности удалиться от порядка вещей, который ей не нравился. Она исполняла все обязанности, сопряженные с ее рангом, но в возмещение она создала себе внутренний мир, где воображение имело больше власти, чем рассудок. Туда скрывалась она, освобождаясь от скуки и противоречий, испытываемых ею в действительной жизни. Это гибельное средство имело для нее печальные и продолжительные последствия.

Но возвратимся к приготовлениям к коронации и некоторым событиям, предшествовавшим ей.

IV

После того как Императрица получила некоторую власть над своим супругом, подружившись с Нелидовой, оба брата князья Куракины были назначены:

Стр. 158

старший — вице-канцлером, младший — генерал-прокурором15). Князь Безбородко остался первым членом Коллегии иностранных дел.

Несмотря на чувства Императора против графа Панина16), он назначил его одним из первых членов Коллегии иностранных дел. Нелединский17), двоюродный брат князя Куракина, тоже был приближен благодаря особому покровительству Императрицы, которой удалось таким образом окружить Императора своими людьми. Из людей, приближенных к Государю, им выбран был только Ростопчин, которого он сделал флигель-адъютантом и первым министром.

Февраль 1797 года был отмечен приездом польского короля. Одним из первых дел Императора по восшествии на престол было освобождение всех поляков, заключенных в Петербурге за защиту своего отечества. Несчастный Понятовский, живший почти пленником в Гродно, был приглашен Государем в Петербург и там великолепно им принят. Ему предложили сопровождать двор в Москву, чтобы присутствовать там на коронации.

Двор Государя отправился 1 марта 1797 года и на два дня остановился в Павловске; дворы Великих Князей поехали отдельно с промежутком двух дней. После пятидневного путешествия дворы один за другим прибыли в Москву и остановились в Петровском дворце. Этот дворец был построен Екатериной, чтобы служить временным помещением, потому что, по обычаям, государи делали каждый раз торжественный выезд, отправляясь в Москву23). Впоследствии в нем жил Бонапарт, и дворец был сожжен его спутниками*. .

* Это лучшее, что могло случиться, потому что он осквернил его своим присутствием. Примеч. авт.

Стр. 159

Дворец был построен в то время, когда Государыня предпочитала готический стиль всем другим, но в общем Петровский дворец производит впечатление бесформенной массы. У него печальный вид, и он плохо расположен, примыкая одной стороной к лесу с плохими дорогами; из дворца видно большую дорогу, проходящую по довольно голой равнине. Хотя город находится в четверти часа езды, его совершенно не видно. Кроме Государя и Государыни, у всех были плохие помещения и оттого дурное настроение. Несмотря на это, необходимо было присутствовать на ежедневных приемах, так как московское общество приезжало на поклон к своему Государю.

Государыня получила извещение о смерти своей любимой подруги, г-жи Бенкендорф. Она оплакивала ее целые сутки и появилась на следующий день. Государь часто ездил в Москву, и, хотя эти поездки считались инкогнито, весь двор сопровождал его. Целью их было посещение больниц и других учреждений. Однажды вечером, когда возвращались ночью по дороге, ставшей невозможной от оттепели, карета, в которой сидели Государь, Государыня, оба Великих Князя и Великая Княгиня Елизавета, каждую минуту была готова опрокинуться. Государь забавлялся этим и спросил у Великого Князя Александра, боится ли Великая Княгиня Елизавета; Великий Князь, думая похвалить свою супругу, ответил, что нет, она не трусиха и не боится ничего.

— Вот именно этого я и не люблю, — сухо заметил Император.

Великий Князь спохватился и прибавил:

— Она боится только того, чего она должна бояться.

Но зло было уже сделано: Император был недоволен. Несмотря на великодушные стороны его души, у него была такая странность характера, что он готов был считать того врагом, в ком он не уверен был вы-

Стр. 160

звать чувство страха. Из этого не следует, что в другие минуты он не показывал бы, что умеет ценить возвышенность чувств и энергию; и эту мелочность надо приписать недоверию, которое ему сумели внушить;

В Петровском дворце наладилась свадьба, которую довольно торжественно отпраздновали при дворе через несколько месяцев.

Граф Дитрихштейн, чрезвычайный посол венского двора, упоминавшийся мною раньше, был очень хорошо принят Государем и последовал за двором в Москву. Он жил не во дворце и каждый день приезжал обедать к Государю, а время до ужина проводил у графини Шуваловой, младшая дочь которой самым сильным образом влюбилась в него. Граф Дитрихштейн совсем не отвечал на эту страсть, но в дело вмешалась графиня де Шуазель и так хорошо повела интригу, что через шесть недель граф уезжал из Москвы вместе с графиней Шуваловой в качестве ее будущего зятя.

Стр. 161

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
Текст приводится по изданию: Мемуары / В.Н. Головина. — М.: ACT: Астрель: Люкс, 2005. — 402 с.
© «Издательство Астрель», 2005
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])