I

На следующий год мой муж опять поступил на службу: он был назначен обер-шенком. Император сделал это назначение крайне милостиво и лестно отозвался о муже в разговоре с Императрицей, которая передала мне эти слова с участием, растрогавшим меня. Несколько дней спустя я встретилась с Императором на прогулке. Он дружески говорил мне о муже, о том удовольствии, которое он испытывал от этого сближения, и вспоминал прежнее. Но эта перемена не привела ни к чему для меня, и мне не легче было от этого видеться с Императрицей. Г-жа де Тарант была очень этим огорчена, но мне в некотором роде было приятно доказать Императрице, насколько моя привязанность к ней была лишена личных чувств и самолюбия.

Император уехал в армию. Французы быстро продвигались, и их первые успехи вызывали довольно

Стр. 388

справедливое беспокойство. В этом замечательном случае Императрица проявила мужество и доверие, достойные восхищения, и ее благородный пример оживил многих, впавших в уныние. Стали надеяться, так же как и она, на славу, которая последует за этой минутой смущения.

Я не буду входить в подробности этой войны, бывшей так недавно и известной всем, и буду продолжать говорить о том, что особенно близко касалось нас. Первое путешествие Императора не было долгим; но в декабре месяце того же года он опять уехал, чтобы принять славное участие в успехах своей армии.

Императрица провела лето следующего года в Царском Селе. До того времени наши свидания происходили или у Толстой, или у принцессы Амелии; но в это время ее резиденция стала слишком отдаленной, чтобы мы могли видеться. Она оказала мне. честь, неоднократно присылая письма. Мой муж получил особое поручение от Императора отправиться в Москву для раздачи пособий, в которых жители этого города очень нуждались. Когда он прощался с Императрицей, в разговоре его усердие завлекло его, кажется, слишком далеко. Он позволил себе сказать больше, чем следовало бы, и они расстались довольно холодно. Он написал мне по этому поводу письмо, полное сожаления. Императрица тоже соизволила говорить мне об этом, и ее снисходительная доброта позволила ей забыть то, что могло ее оскорбить.

В декабре месяце Императрица получила письмо от Императора, приглашавшего ее навестить свою мать, маркграфиню Баденскую. Накануне своего отъезда Императрица пожелала проститься с нами у графини Толстой. Мы разговаривали с ней в течение часа, и я осмелилась говорить со своей обычной откровенностью. Мы проводили ее до кареты и на

Стр. 389

следующий день поехали в Казанский собор, где она отстояла напутственный молебен. Стечение народа было чрезвычайное; горячее участие, которое она внушала всем, отражалось на всех лицах. Народ толпился вокруг нее, и, когда она села в карету, некоторые, по обычаю, предложили ей хлеб и соль.

Она уехала 19 декабря 1813 года. Стояла суровая стужа. Отсутствие Императора и Императрицы опечалило город; но, пока мы страдали от одиночества и некоторые беспокойные умы даже осмелились жаловаться, Император, руководимый Богом, подготовлял спасение Европы. Среди союзников только у него были чистые намерения, и в исполнении их он сохранил твердость, достойную его.

Возвращаюсь к тому, что касалось лично меня. У мужа сделался сильный повторный припадок желтухи, и ему пришлось выдержать долгое и тягостное лечение. Мы проводили нашу жизнь дома, и счастливые новости, приходившие беспрерывно, вносили разнообразие в печальную однотонность нашего существования. Верное сердце г-жи де Тарант дышало надеждой. Было известно, что Людовик XVIII уехал из Англии и направлялся во Францию, что Император Александр победоносно приближался к стенам Парижа и что узурпатор убежал в Фонтенебло со своими приверженцами.

Я приближаюсь к ужасному моменту, повлиявшему на всю мою остальную жизнь.

II

Интересы Бурбонов были всегда мне дороги, отчасти по моим убеждениям, отчасти в силу дружбы, связывавшей меня с г-жой де Тарант. Наши души, смеши-

Стр. 390

ваясь, не могли испытывать разных чувств. Момент, так горячо ожидаемый ею, наступал. Скоро должен был раздаться крик: «Да здравствует Король!», восклицание, так глубоко запечатлевшееся в сердце моего несравненного друга. Было известно, что Император Александр находился в одном переходе от Парижа. Месть, чувство, к несчастью, так свойственное людям, заполняла все сердца. Разорение Москвы возбудило все страсти. Находили вполне естественным сжечь Париж, завладеть сокровищами, приготовить к возвращению короля только кучу пепла. Рассуждавшие так забыли милосердие Бога и великодушие Александра.

Мне часто приходилось страдать от подобных рассуждений. И мне вдвойне приходилось страдать, когда некоторые неделикатные люди высказывали это в присутствии г-жи де Тарант, которая не могла надеяться вполне, обеспокоенная опасением.

Она предложила однажды утром моей младшей дочери проехаться в нашу деревню, находившуюся в восьми лье от города. Это местечко отчасти было ее созданием; она любила жить там вместе с нами; в марте месяце она высаживала у себя на окошке растения и пересаживала их на свой остров, предоставленный мною в ее полную собственность. Во время ее отсутствия мужа известили, что русские войска вступили в Монмартр, что Париж сдался и что мы вошли туда как друзья. Людовик XVIII был объявлен королем.

Эта новость распространила непередаваемую радость в гостиной моего мужа. У нас было много народа, и каждый после первой минуты счастливого изумления думал о той радости, которую испытает г-жа де Тарант. Я не могу передать, что происходило во мне. Я села у окна, чтобы видеть, как подъедет г-жа де Тарант; сердце так сильно билось у меня, что

Стр. 391

я почти задыхалась. Муж послал старшую дочь в помещение нашего друга, подождать там г-жу де Тарант и осторожно приготовить ее к этому счастливому известию.

Когда ее карета остановилась у ворот, она увидела на подъезде нашего управляющего: он махал платком в воздухе и был окружен толпою слуг, с нетерпением дожидавшихся, чтобы поздравить ее. Lisa говорила мне потом, что, когда г-жа де Тарант увидала эти изъявления радости, она воскликнула, взялась за голову, побледнела и сказала изменившимся голосом:

— Это какая-нибудь очень счастливая новость...

Она смолкла, не будучи в силах больше говорить. Дочь провела ее в гостиную мужа; я бросилась к ней на шею, муж тоже, и все, кто был в комнате, с волнением окружили ее. Она вся дрожала и ослабела. Мы посадили ее, она едва переводила дыхание. С этого дня она была всегда бледной, ее благородное лицо приняло выражение меланхолической радости. Я не могла расстаться с ней ни на минуту. Ужасные предчувствия наполняли мое сердце. Я была в неопределенном волнении.

Мы любили друг друга более, чем когда-либо, и более, чем когда-либо мы чувствовали потребность жить друг для друга. Преданное сердце г-жи де Тарант с благородством и мужеством вынесло ужасные несчастья, но не могло вынести радости. Все ее физические силы упали под влиянием движения души, слишком нового для нее.

Немного спустя мы получили известия от французских друзей. Король и герцогиня Ангулемская желали, чтобы г-жа де Тарант приехала в Париж. Г-жа де Тарант, дорожившая своими обязанностями больше жизни, собиралась отправиться осенью, желая перед отъездом видеть Императора и поблагодарить его за гостеприимство. Однажды утром, когда мы были в

Стр. 392

моей уборной комнате, где мы завтракали обыкновенно, она сказала мне, выйдя из глубокой задумчивости:

— Счастье создано не для меня. Бог исполнил желание сердца моего: король взошел на трон своих предков; я должна покинуть верное для неверного; покинуть вас и ваш гостеприимный дом, где благодаря вам я наслаждалась жизнью спокойной и чистой, — для меня равносильно смерти. У себя на родине у меня будут тысячи поводов к беспокойству. Не все так бескорыстны в своих чувствах к монарху, как я. Мне придется бороться с тысячами препятствий и исполнять тяжелые обязанности.

Я молча смотрела на нее; каждое ее слово, как меч, вонзалось в мое сердце; глаза были у меня полны слез, и я боялась взглядом встретиться с ней.

В это время она получила очень ласковое письмо от Императрицы Елизаветы относительно перемен, происшедших во Франции. Я также получила от нее письмо из Брухзаля,

Мы заранее плакали, мои дети и я, от предстоящей разлуки с г-жой де Тарант. Эта мысль отравляла ее жизнь и мою, и мы искали подкрепления другу друга. Императрица-мать, которая всегда искренно принимала участие в интересах короля, написала г-же де Тарант записку, полную внимания, приглашая ее приехать на следующее утро. Она отправилась туда. Императрица приняла ее особенно милостиво и пригласила ее к обеду.

Появление г-жи де Тарант при дворе произвело особую сенсацию; она не бывала там после нашего союза с узурпатором, предпочитая лучше потерять, все милости и даже пенсию, чем хотя бы на минуту изменить своим убеждениям. Она удалилась, ничего не сказав, но ее молчание было понято. Увидя ее при дворе, все, казалось, свободно вздохнули; она стано-

Стр. 393

вилась сильным орудием, разрушавшим мнения, принятые по необходимости.

Она была принята в свете с уважением и вниманием, внушаемым ее добродетелями; она вернулась домой взволнованная и признательная; через несколько дней она опять отправилась ко двору, а третий раз мы были вместе. Я наслаждалась в глубине души почтением, которое ей оказывали, но бледность ее лица продолжала меня беспокоить. За обедом она не спускала с меня глаз и посылала то, что ей казалось луч-. шим.

Вдруг она заболела глазами, что ее удержало на некоторое время дома. В день Вознесения, седьмого мая, она была в церкви, но почувствовала себя так плохо, что, возвратясь домой, легла в постель; Я была поражена ее плохим видом, но она разуверила меня, говоря, что это пустяки и пройдет. Она, как всегда, вышла к обеду и села за стол, но не могла ничего есть;

Я делала вид, что не замечаю этого, потому что видела, что она желала скрыть это от меня, брала себе разные кушанья и потом осторожно отставляла тарелку. После ужина она пришла ко мне в уборную со старшей дочерью; я заплела ей косы, как всегда, и собиралась ложиться в постель. Уходя, она поцеловала меня. У нее был очень нездоровый вид. Потом она сказала моей старшей дочери, что она почувствовала себя очень плохо сегодня за обедней, и прибавила, что день и место навели ее на мысль, что это было предупреждение.

В продолжение некоторого времени она продолжала бывать вместе с нами в помещении моего мужа. Семнадцатого, в Троицын день, она почувствовала себя хуже; но вместо того чтобы лечь в постель, она пожелала отправиться на обед ко двору, чтобы отвезти Use на прогулку в саду. Она кашляла по временам и

Стр. 394

чувствовала себя плохо, но с такою силою боролась с болезнью, что, несмотря на нашу тревогу, по временам ей удавалось успокоить нас.

Ее бледность и слабость заметно увеличивались; мое сердце тосковало; я не смела думать о будущем и смертельно страдала. Как только она входила к мужу, она опускалась в большое кресло, не имея сил больше двигаться.

Двадцать седьмого мая, когда она сидел а посреди нас, холодный пот выступил у нее на лбу; она оперлась головою на руки, почти не имея сил больше сдерживаться. В комнате из посторонних была г-жа Томра, очень преданная ей, и м-ль де Бюисси, превосходная особа, из свиты герцогини Виртембергской. Я умоляла г-жу де Тарант лечь в постель; она согласилась на это, не будучи в состоянии сидеть. Послали за доктором, который на следующий же день убедился, насколько велика опасность. Мы больше не отходили от нее.

Так как все почти были уверены, что у нее местная болезнь — она часто страдала покалыванием в боку, — то решили поставить ей на это место мушку. Когда же проявились другие симптомы болезни, то другую поставили между плеч. Дрожащими руками меняла я препараты; мне крайне нездоровилось, но я никогда не позволила бы, чтобы другая рука, кроме моей, коснулась ее. Я сама умывала ее, натирала ей бок мазью с меркурием. Ее нежный взор, устремленный на меня, проникал до глубины моей души.

Беспримерное осложнение болезни развивалось с каждым днем. Ее страдания были выше всего, что только можно себе представить; но ее удивительное терпение, казалось, удваивалось, и, когда я говорила ей:

— Боже мой, как вы должны страдать! — она отвечала:

Стр. 395

— Когда за человеком так ухаживают, как за мной, то он не имеет права жаловаться.

Описание, сделанное моей дочерью после смерти г-жи де Тарант и которое я рассчитываю прибавить к своим Воспоминаниям, содержит детали этой христианской и достойной восхищения смерти. Я буду говорить только о том, что я испытала во время этого ужасного несчастья, доказавшего мне, что в глубине нас находятся неведомые силы, в обыкновенное время заглушаемые нашей слабостью. Постоянная боязнь потерять то, что нам дорого, не позволяет нам видеть нашу силу. Желают уверить себя, что способны на самые прекрасные поступки, но мысль: «Я переживу того, кого я люблю» не входит в расчеты сердца и ума, пока Бог не поразит смертью дорогого нам человека, явит нам силу нашей души, наполняя ее Собой.

Г-жа де Тарант не прекращала умственную молитву, и, когда призывала духовника, чтобы он помог ей лучше молиться, все, кто находился в комнате, падали на колени и присоединялись к ней. Несмотря на боли, она, видимо, бывала тронута этим единением. Дружба до последней минуты обитала в ее сердце, а ее душа вся принадлежала Богу.

Когда ее перенесли наверх, в полночь я приказала моей старшей дочери уйти и осталарь с г-жой де Тарант до того момента, пока горничная не пришла сменить меня в два или три часа ночи. Сидя на табурете в ногах кровати, я была окружена тишиной, прерываемой тяжелым и трудным дыханием моей подруги. Ночник, поставленный за ширмами, освещал это святилище религии и страданий. Я пристально смотрела на г-жу де Тарант и была не в силах оторвать глаз; я была уверена, что на следующий день ее не будет в живых, и ни слезы, ни рыдания, готовые разразиться, не осмелились вырваться у меня. Ее святая покор-

Стр. 396

ность, несравнимое благочестие делали меня ничтожной в своих глазах. Я была несчастна и не осмелилась просить одной минуты облегчения для моей скорби. Ее душа привлекала мою к цели, к которой она стремилась.

Мой муж, еще очень страдавший от желтухи, проводил время в гостиной, где наши общие друзья ежедневно собирались, оплакивая г-жу де Тарант и высказывая нам сочувствие. По временам я отходила от моего несравненного друга, чтобы ободрить мужа, печаль которого раздирала мне сердце. Герцогиня Виртембергская в этом ужасном случае была для меня ангелом-утешителем; она бывала почти каждый день и находилась у нас за час до смерти г-жи де Тарант. Никогда я не забуду ни ее слез, ни того, что она мне сказала. Она приезжала по утрам, и я принимала ее в моем ателье, отделенном одной комнатой от комнаты больной: При каждом судорожном крике г-жи де Тарант я бросалась к ней.

В последнее утро ее жизни, когда герцогиня была у нас, я услыхала, как больная ужасно вскрикнула. Я подбежала к ней; она схватила мою руку; ее холодеющая рука была покрыта потом. Она сжимала мне руку судорожно, как бы собрав силы, остававшиеся у нее; ее агония лишала меня последних сил: я боролась с собою, как жертва кораблекрушения среди волн. Я старалась освободить мою руку; я готова была разрыдаться и в то же время предпочла бы скорее умереть, чем смутить больную беспокойством обо мне. Бог приказывал мне всецело забыть себя; мне казалось, что я больше не существую; эта смерть, это зрелище истины исторгало меня из самой себя. Г-жа де Тарант молилась за меня, и ей я обязана тем, что вынесла все и пережила ее.

Наконец ужасное 22 июня настало. Во время обеда я согласилась оторваться от нее, чтобы успокоить

Стр. 397

моего мужа, ежеминутно спрашивавшего меня; но прежде, чем уйти из комнаты, я опять подошла к ней. Она была в предсмертной тоске; я пощупала у нее пульс, который почти не бился. Она взяла меня за руку с необычайной живостью и сказала:

— Скажите мне, что вы чувствуете себя хорошо и что вы не страдаете!

— Я хорошо себя чувствую, — отвечала я, — дай Бог вам быть так здоровой, как я.

— Чудак еще жив, — сказала она, — но это не долго продлится.

Доктор Крэйтон уверил моего мужа, не знаю к чему, что.она будет жива и что ей надо давать куриный бульон. Когда человек несчастен, он хватается за малейшую надежду. Муж не входил в комнату больной, и он не видал ее агонии. Я с отчаянием села за стол. Горничная пришла за моей дочерью. Я собиралась последовать за ней, но муж просил меня остаться, повторяя мне то, что сказал ему Крэйтон. Это было для меня пыткой, но покорность приказывала мне повиноваться. Наконец, чувствуя себя не в силах противиться такой мучительной тоске, я убежала. Ее уже больше не существовало.

Отец Розавен закрыл передо мною дверь ее комнаты, прося меня не входить туда. Меня провели в помещение моих детей. Рыдания душили меня. Мне принесли три креста: один всегда находился при ней, другой был при ней во время причастия и третий был подарен герцогом Ангулемским. Она положила этот крест около себя накануне своей смерти, и моя дочь приложила его к губам умирающей, когда она испустила свое последнее дыхание. Вид этих трех крестов остановил мои слезы. Я с жадностью смотрела на них. Все окружающее исчезло передо мною. Бог всецело заТюлнил мою душу. Любящая душа молилась за меня. Я осмелюсь сказать, что почти испытывала святую радость.

Стр. 398

Каждый из нас, казалось, потерял силы; мы обретали их в нашем общем чувстве скорби. Постоянная мысль о больном человеке, дорогом для нас, старание облегчить его страдания приводят к деятельности, которая поддерживает нас; но, когда предмет стольких забот исчезает, мы остаемся уничтоженными. Дружба облагораживает все; мы оказываем для нее услуги, наиболее внушающие отвращение; она нуждается в нас каждую минуту. Я вспоминаю, что за пять дней до смерти г-жи де Тарант я сидела одна у ее кровати. Вошел Крэйтон, он приехал из Павловска и сказал г-же де Тарант, выслушав ее пульс, что Императрица-мать поручила ему передать больной все ее сочувствие и что Она сказала ему спросить у г-жи де Тарант, не желает ли она фруктов.

— Поблагодарите Ее Величество, — ответила она, — мне ничего не нужно.

Потом, приподнявшись с особой силой на своих слабеющих руках, она прибавила:

— Но скажите Императрице, что у нее никогда не было таких друзей, как у меня.

Каждое ее слово останется навсегда запечатленным в моем сердце.

Герцогиня де Шатильон, ее мать, умершая на два года раньше ее, выразила желание, чтобы ее любимая дочь была погребена рядом с ней, в капелле, в ее замке Видевиль, в восьми лье от Парижа. Гробница герцогини де Лавальер, бабушки г-жи де Тарант, была перенесена туда же по ее приказанию. Моим первым желанием после этого печального события было перенести тело моей уважаемой подруги в эту усыпальницу. Я исполняла желание матери, соединяя эти дорогие останки с прахом ее семьи. Пришлось вскрыть

Стр. 399

тело и набальзамировать его. В рукописи моей дочери находится подробное описание всех болезней, которыми она страдала уже давно и которые подготовили ее смерть.

Когда ужасная операция окончилась, около гроба поставили жертвенник, чтобы служить панихиды. Я не присутствовала на первых двух, заметив, что все боятся, как на меня это подействует; но потом увидали, что моя покорность заслуживает этой награды. То, что происходило в моей душе тогда, было сильнее меня. Вечером я вернулась в эту комнату с моими детьми, Катишь и м-ль де Бюисси. Я остановила свой взор на той, кого не было больше в живых, удивленная, что я живу сама и пережила ее.

Через неделю тело было перенесено в церковный склеп. Это было в полночь; весь дом участвовал в шествии. После того как отец Розавен совершил обычные молитвы, наши слуги понесли гроб. Я шла пешком с мужем, детьми и нашими друзьями. Все заливались слезами; дорога показалась мне очень короткой; я отдала бы мою жизнь за возможность проводить ее до места последнего успокоения. Через день после этого в церкви с пышностью был свершен обряд погребения, и неделю спустя тело было перевезено в Кронштадт, для того чтобы быть отправленным на корабле.

Я провела лето на Каменном Острове, не имея мужества переехать в имение, где мы были так счастливы вместе.

Я хочу прибавить еще, что на другой день после этого ужасного несчастья — смерти г-жи де Тарант — утром, собираясь уйти с дивана, на котором я провела ночь, я села, желая собраться с мыслями и думами. «Боже, я молилась за нее, когда она была жива, я молилась во время ее страданий, как же мне молиться теперь?»

Моя младшая дочь в это время просматривала молитвенник г-жи де Тарант и вдруг сказала, точно отвечая на мою мысль:

— Maman, вот превосходная молитва для вас в этом случае.

Я была поражена этим странным совпадением и укрепилась в утешительной мысли, что душа моей подруги была с нами.

Стр. 400

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
Текст приводится по изданию: Мемуары / В.Н. Головина. — М.: ACT: Астрель: Люкс, 2005. — 402 с.
© «Издательство Астрель», 2005
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])