Стр. 127

Я проделала весь путь без помех, но это была игра случая, потому что лица, покинувшие Ригу сутками позже меня, оказались задержаны на две недели в карантине в Нарве. Такая участь постигла кн. И. Голицына и кое-кого из моих людей. Холера была уже возле Риги, а я нисколько об этом не догадывалась. Я и в дороге не думала об этом и всем, кто меня расспрашивал, чистосердечно говорила, что в Риге, которую я только что покинула, и речи нет о холере. Я путешествовала довольно скоро, хотя и давала себе отдохнуть по мере необходимости. Однако в Стрельне я не нашла лошадей, и мне пришлось задержаться и провести там ночь. Я приехала в Петербург только 14/26 <мая> в 9 часов утра. Мне надлежало проехать значительное расстояние от заставы до Арсенала, возле которого я должна была поселиться, и я имела время рассмотреть город. Признаюсь, что несмотря на красоту зданий, широкие улицы, каналы и пр., наружность его мне не понравилась. Он показался мне безлюдным, а дома, из-за непомерной ширины улиц, показались низкими. Будучи еще полна воспоминаний о Варшаве, о Риге, чем дольше рассматривала я то, что было пред моими глазами, тем живее представлялись мне города Германии и кварталы Парижа, где я бывала, и тем ниже оценивала я Петербург. Вид его не только не изумил меня, но показался мне холодным. Та часть города, через которую я проезжала, не будучи торговою, была неприятно пустынной. Позже, когда я сделалась жительницей Петербурга, я смогла убедиться, что первые впечатления не обманули меня.

Меня ждали у моего дядюшки, г-на Казадаева [91], матушкина свояка, где и я, в свою очередь, ожидала найти и нашла совершенно дружеский прием. Я поселилась в его доме. Этот превосходный родственник уступил мне свои покои, а сам занял три небольшие комнаты, которые пустовали, потому что его сыновья находились тогда в армии. Едва устроившись, я послала уведомить о моем приезде моего дядюшку г-на Резвого , матушкина брата, и скоро моя гостиная наполнилась. В Петербурге у меня есть родственники, с которыми я не была знакома. Меж родными знакомство делается быстро, и скоро мои кузены и племянники сделались у меня своими людьми. Все радовались, что я избегнула большого несчастия. Я же, в свою очередь, наслаждалась тем, что могу свободно дышать,

Стр. 128

находясь в кругу родных, после того, как подвергалась столь многим опасностям и проделала такой путь, полный тревог всякого рода. Я могла, наконец, узнавать достоверные известия из армии и регулярно писать ко кн. Александру. Желая представиться Ее Величеству [93], я обратилась для того к статс-даме кн. Волконской [94], но в ответ получила лишь отказ. Двор недавно переехал в Петергоф, Государыня была в ожидании ребенка, и мне изволили ответить, что Ее Величество никого не принимает. Какова бы ни была причина, то ли тогда в самом деле не бывало представлений, то ли на варшавян смотрели косо и не допускали их ко Двору, но не скрою, я была чувствительна к этому отказу. Хоть я и не видала в том ничего личного, будучи слишком мало известна и слишком незначительна, чтобы угодно было целить таковыми стрелами именно в меня, я, однако же, с грустью думала, что хотя мы были только жертвами, на нас глядели, как на виновных, и что вовсе не интересуясь подробностями, касавшимися Великого Князя и княгини, даже не желали видеть лиц, которые были столь близки к Августейшим страдальцам. Кто лучше меня мог дать точные сведения про роковую варшавскую ночь, про весь наш печальный поход? Сообщить интересные подробности про катастрофу, известные только очевидцам и неведомые Двору? Князя И. Голицына постигла та же участь: он просил позволения представиться и получил отказ. Итак, смирившись со своею участью и набравшись терпения, мы решились остаться на некоторое время в Петербурге и ожидать последующих событий.

У меня были знакомые дамы, которых я поспешила посетить. Княгиня С. Трубецкая [95] была одной из первых. Она приняла меня как сестра, пригласила к обеду и живо расспрашивала про варшавское дело, выражая признательность за дружбу, которую я не переставала выказывать ее брату, офицеру У\ан-ского полка Великого Князя и нашему спутнику по несчастию. Я хорошо себя чувствовала в обществе кн.Трубецкой. Она приятная особа, умна, красива, с прелестным характером, с оживленною беседою. Будучи матерью многочисленного семейства, она казалась даже красивее очаровательных детей, окружавших ее. Я часто видалась с нею, а так как она жила прежде в Варшаве, то мои рассказы были ей вдвойне интересны. У меня было небольшое собранье рисунков, сделанных Килем, это были портреты многих лиц из варшавского общества, притом некоторые в смешном виде, что не мешало их поразительному сходству. Мы много веселились, разглядывая их с кн. Трубецкою, они служили как бы картинками к моим рассказам. Княгиня даже попросила показать их Государыне, уверяя, что это весьма Ее позабавит. Я подчистила некоторые надписи, которые могли быть неучтивы, и отдала княгине свою коллекцию. Государыня так веселилась и нашла сходство столь отменным, что Ей угодно было спросить, не желаю ли я дать Ей копию с одного из этих портретов (то был портрет Забоклицкого, камергера и церемониймейстера). Я поспешила предложить Ей подлинник, что и поручила кн. Трубецкой.

Среди особ, встреченных мною в Петербурге, я имела невыразимое удовольствие снова увидать г-жу Шимановскую [96], пианистку, и ее сестру Казимиру. Обе дамы, которых я знала и столь часто видала в Варшаве и с которыми была столь близка, в момент мятежа находились в Петербурге. Я писала к ним из Высоко-Литовска, из Курляндии, из Риги, и эти непрерывные, сквозь события, письменные сношения, эта переписка, неподвластная революциям, предшествовала нашему

Стр. 129

свиданию. Мы встретились, как встречаются после разлуки, и наша взаимная дружба нимало не пострадала от злого духа суждений, что разорвал так много связей и разделил столько семейств. Встреча с ними целиком перенесла меня в Варшаву. Мы вместе занимались музыкой. Ничто не напоминает о прошедшем сильнее, чем давно знакомые звуки. Мы переиграли весь наш репертуар. Старые романсы, куплеты, прекрасные concerti * Гуммеля [97], ноктюрны Фильда [98] заставляли меня позабыть на миг печальную катастрофу, жертвою которой я чуть было не сделалась. Г-жа Шимановская даже устроила для меня небольшой вечер и была столь любезна, что сделала вариации к плохому романсу, который я когда-то сочинила, переложив его для нескольких голосов. Ее дочь Целина [99] пела его своим красивым голосом, ей вторили г-жа Шишкова и г-н Прежинский, сама г-жа Шимановская играла на фортепьяно. У нее я встретила кн. Максимилиана Яблоновского [100], и мы были взаимно рады увидаться вновь. Несчастие сближает людей. Бедный князь оставил жену и детей в Варшаве, а сам, когда вспыхнул мятеж, находился в своем волынском имении. Он отправился в Петербург, где был задержан медленным ходом событий. Он не имел возможности соединиться с семейством, но мог, по крайней мере, получать известия через Берлин, именно таким образом доставлялись письма из Петербурга в Варшаву. Я сообщила ему все, что знала касательно его родных. Он часто посещал меня во время моего пребывания в Петербурге.

* Концерты (итал.) (Прим. публ.)

Стр. 130

В ожидании вестей от кн. Александра я посетила гробницу Императора Павла — благодетеля моего семейства, могилы тетушки [101], бабушки [102] и Невский монастырь. Я также возобновила прежние знакомства. Г-н Опочинин, которого я покинула в Брестовице, часто приезжал ко мне обсуждать бесконечный польский вопрос. Как и я сама, он был в тревоге: его сын [103] находился в армии. Я поспешила навестить г-жу Шахматову [104], урожд. Ланскую, которую хорошо знала в Варшаве, откуда она уехала перед самой революцией. Она ввела меня в дом своих родителей [105], где меня очень ласково приняли. Это был один из приятнейших домов, какие я знала. Добрейшей души старик-отец, превосходная мать, четверо сестер, соперничавших в уменьи нравиться, обилие гостей, никакой принужденности, никакого этикета, утонченное воспитание, просвещенный ум, учтивость и гостеприимство прежних времен, сердечность, столь редкая в Петербурге, составляли очарование этого семейства. Нежность, царившая меж сестрами, была примерною, они, казалось, имели одну душу, и эта душа излучала то, что привлекало к ним друзей. Они умели соединять священное чувство патриотизма с христианскою любовью и негодуя, как и все мы, на польскую измену, не отвергали, однако, поляков, которых знали прежде. Их гостиная был убежищем для поляков, но они умели отличить предателя от несчастного, опечаленного неверностью своих сограждан. Быть может, иной раз их снисходительность бывала излишнею, но сей недостаток зависел от их характера, а не от суждений, они по природе своей были добры и ласковы.

У них я встретила кн. Любецкого, но я не заговорила с ним и едва ответила на его поклон. Еще недавно я видела его во Влодаве, когда, уполномоченный временным правительством, он явился представиться Великому Князю, прежде чем отправиться в Петербург. Я знала все предшествовавшие обстоятельства, следила за ходом революции, мне были вполне известны и тайные интриги кн. Любецкого, и дерзость его речей к Великому Князю, и его безумное самомнение, и его лукавство. Я знала его за одного из пособников всего, что замышлялось в Польше, за одного из усерднейших сторонников мятежа, за одного из первых действующих лиц ночи 17/29 ноября, наконец, за представителя нового правительства, за первого, кто подал свой голос за арест Великого Князя, и мне невозможно было преодолеть неприязнь, которую он мне внушал. Будучи почти во главе движения, этот дважды изменник рассудил затем, что придется дать ответ, и чтобы благополучно выйти из положения, он добился от временного правительства назначения уполномоченным при Государе, т.е. в случае, если бы он был плохо принят как уполномоченный, он мог бы сказать (что он и сделал), будто принял это поручение только для того, чтобы покинуть Царство Польское, что будучи рожден в России и воспитан в кадетском корпусе, он гораздо более русский, чем поляк. Не предпочтительнее ли откровенные мятежники, нежели изменники такого рода? Известно, каким образом был он принят при Дворе (как министр финансов Царства Польского, а не как депутат), но ловкий интриган, он добился, что в Петербурге его терпели, потом он был допущен в общество, а позже назначен членом Государственного Совета.

Среди поляков, бывавших у Ланских, я встретила гр. Грабовского (Стефана) . Он был более чистосердечен, и если открыто говорил про наши неудачи, то не менее того спешил восхвалять наши успехи. Увы, в ту пору они не были еще особенно блестящими. Однажды там появился гр. Ланжерон [107], он подошел ко

Стр. 131

мне и спросил:»Как, вы уже не в Варшаве?» Это было забавно, и я рассмеялась. И. Озеров [108], коего я знавала в Париже и Варшаве, г-жа Гогель, семейство Танеевых, г-жа Архарова [109] — одна из моих давних знакомых, м-ль Сумарокова, семейство кн. Сергея Голицына [110], состоящее в родстве с моим мужем, кн. Наталья Куракина, г-жа Храповицкая, графиня Остерман, г-жа Веревкина, Софи Моден, гр. Орлова [111], г-н Обресков были те особы, коих я много раз видала во время моего пребывания в Петербурге. Они были отменно доброжелательны ко мне, в их глазах я была интересною жертвою.

Все наши разговоры касались польских дел. Все ожидали решительного удара. Аюди мыслящие хорошо видели, что для нас положение вещей было не блестяще, что возмущенная Литва много препятствовала окончанию уже слишком затянувшейся войны. Все пребывали в печальной неуверенности, которую нисколько не могли успокоить жалкие бюллетени о военных действиях, которые посылал нам фельдмаршал, как вдруг получено было известие о сражении под Остроленкой. Казалось, это блестящее дело обещало близкий конец стольким несчастиям, но то ли наши герои не воспользовались, как это часто случается, своею победою, то ли фельдмаршал составил план, известный лишь ему одному, то ли Провидению угодно было затянуть урок, коль скоро мы недостаточно его усвоили, но сражение под Остроленкой, где наши войска, завладев мостом, могли бы преследовать неприятеля до Варшавы, не послужило к окончанию войны, но стало причиною к ее продлению. Генерал Гельгуд [112] (которого я знавала в Вар-

Стр. 132

шаве) с корпусом в 24 тыс. человек перешел границы Империи, соединился в Литве с мятежным войском, опустошил край и наступал на Вильну. Он был уже в 7 верстах, когда гвардия Вел. Князя Константина [113], подошедшая из Гродно, под командованием ген. Куруты, бросилась навстречу неприятелю и после сражения на Понарских горах оттеснила его, спасла город и гнала Гельгуда до Ковно. То был решающий удар, поразивший литовскую гидру. Корпус Гельгуда был разбит, сам генерал убит своим адъютантом Дембинским, остатки корпуса какое-то время блуждали в лесах, потом были оттеснены в прусские пределы и, наконец, принуждены были сложить оружие. Словом, результаты той победы были значительны. Я получила вести от кн. Александра и перевела дух. Никогда не быв военным, по прихоти судьбы он побывал под обстрелом в Грохове, Остроленке и на Понарских горах, но к счастию, ядра пощадили его, равно как и холера, уже свирепствовавшая в армии.

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику.
Текст приводится по источнику: «Российский архив»: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. Альманах: Вып. XIII — М.: Редакция альманаха «Российский архив». 2004. — 544с.; ил.
© М.: Редакция альманаха «Российский архив». 2004
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])