|
Анна Николаевна Дубельт Письма А.Н. Дубельт к мужу
Письмо 88 Стр. 166 6 августа 1852 г. Рыскино Помнишь, Лева, я тебя просила за одного Чернявского и ты был так добр, что принял труд хлопотать за него? По делу, по которому он был под судом, он оправдан, но, как видно, не хотят выпустить его совсем целого, то все-таки приговорили его к шестинедельному тюремному заключению, за какую будто бы дерзость по бумагам. Похлопочи, Левочка, чтобы его не сажали в тюрьму. Это тот Чернявский, которого сын здесь землемером, отличный человек, и я очень довольна и очень его люблю. Он еще недавно был у меня по моему делу и очень просил за своего отца-страдальца, чтобы его освободили от тюремного заключения. Сделай это для меня, Левочка, прошу тебя. Другая просьба о Тесницких. Узнай, Левочка, и сообщи мне, в каком положении дело об их билете. Вместе с тем похлопочи за них, чтобы им этот билет выдали скорее. Соничка уезжает отсюда через несколько часов и завтра утром будет у вас. Она такое милое дитя, что этого пересказать нельзя. Добротою она точно как была твоя матушка, а ее бабушка Марья Григорьевна71. Не видя своими глазами, нельзя вообразить, какой ангел эта Соничка. Дай Бог, чтобы наши невестки были такие. Приласкай ее, Левочка, и люби ее, как я ее люблю. Благодарю тебя, мой друг сердечный, за все твои милые и ласковые письма. Для меня такое великое счастье и наслаждение получать их. Как мы все смеялись твоему разговору с Сидором по поводу похоронного марша поручика Бархатова и как ты думал, что этот Бархатов умер у тебя в доме скоропостижно. В одном из твоих писем, Лева, ты говоришь, что Матрена, моя прислужница, очень ошибается, если думает, что служба может быть вещь нетрудная. Но то-то и есть, что ее служба не была трудна при мне в последнее время. Под предлогом головной боли она приходила в горницу, когда хотела, и то ей было в тягость. Для моего спокойствия я просила ее только о том, чтобы заменить Надежду два или три раза в день, когда той необходимо выйти из горницы, но и того Матрена не хотела. Однажды, в девятом часу утра я, неспавши целую ночь от бессоницы, только что заснула и вдруг мой попугай раскричался так сильно и так долго, что я должна была сама встать, чтобы унять его, и когда я спросила, почему допустили его так раскричаться, когда известно, как его унять? Мне отвечали, что Надежда вышла, а Матрена еще не пришла, а другие его боятся. Позвав Матрену, я ей очень кротко стала выговаривать, что как уже 9-й час, то ей пора бы придти в горницу на смену Надежды, которой нельзя же не выйти из горницы, чтобы умыться, напиться чаю и устроить все другие дела. На это Матрена грубым и дерзким голосом стала доказывать, что ей невозможно приходить в горницу поутру, что у нее столько дела, что ей надо свою корову подоить, убрать молоко, истопить печь, сварить себе обед с мужем и пр., что она у меня покоя не знает, спит только три часа в сутки, от того больна, что ей нет покоя и что ей жизнь у меня хуже всех. Все это было сказано с таким гневом, что казалось будто она барыня, а я ее прислуга. Видя ее дерзость и неблагодарность, я рассудила, что в мои лета, имея сама так мало покоя по множеству дел, страдая притом расстройством здоровья и имея необходимость в нравственном спокойствии — я не могу и даже не должна подвергать себя грубостям людей своих. Их много, а я одна, ежели мне сносить от каждого его капризы и дурной нрав, то мне слишком тяжело жить на свете, да и сил моих на это не достанет. И потому я сказала Матрене, что как ей так тягостно Стр. 167 служить мне в горнице лично, то пусть она в горницу не ходит. Я помаленьку от нее отвыкну и уж лучше приму труд приучать новых себе служить, чем подвергаться слышать от нее такие неприятности. Но, разумеется, не служа при мне лично, уж она не будет получать и тех выгод, какими пользуются мои горничные. Зная, что у нее есть лежачие деньги, я ей советовала нанимать какую-нибудь бабу доить ей корову, топить печь, чтобы ей было самой покойнее, она мне отвечала: «Вот я все найми, да купи! Из чего бы это сделать?» А я знаю, что у нее сотни лежат, и для кого, когда детей нет. И для кого ей обед готовить, она одна с мужем, не десять блюд ей надо. Описываю тебе все эти обстоятельства, дорогой Левочка, помня, как ты года два тому назад сделал мне замечание, что я удалила от себя Матрену на время. Ты писал мне тогда, что не надо взыскивать с старых служителей, но, мой ангел, ведь у меня старых служителей таки довольно; ежели мне всем уступать, слишком бой будет не ровен. Ведь я также их старая госпожа, как они мои старые слуги. Ежели я должна их уважать столько, чтобы забывать саму себя, то и они со своей стороны должны делать то же. А то я буду им уступать, а они будут мне на голову садиться. Это будет не стройно. Мне довольно и того, что дел у меня много, и если еще к тому мне покориться тем, которые должны быть мне покорны, то это будет навыворот. Когда старый слуга служит хорошо, я готова ценить и награждать его службу, но когда он предо мною забывается до дерзости, я должна оградить себя от этого и не иметь прямых сношений с тем или с тою, которая предпочитает свой каприз своим обязанностям. И потому, Лева, не брани меня, что я удалила Матрену, и не мешай мне поучить ее. Притом, я сделала именно то, что ей самой хотелось. Не велела ей ходить в горницу, а ей то и надо. Бог с нею, я отвыкну от нее, привыкну к другим и по крайней мере не буду слышать ее нестерпимых грубостей. У меня это было всегдашним правилом — удаляться от дерзких людей. Это одно средство сохранить свое спокойствие. Прощай, мой ангел, целую твои ручки и ножки. Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация вверху страницы. Разбивка на главы введена для удобства публикации и не соответствует первоисточнику. |
