| Главная | Новости | Все мемуары | Страница г-на составителя |

Э. В. Дримпельман
(1758-1830)

Записки немецкого врача 
о России конца XVIII века

Доктор Эрнест Вильгельм Дримпельман, автор печатаемых Записок, родился в 1758 году в Мекленбургском городе Бютцове. По окончании курса в университете, Дримпельман, не имея возможности пристроиться на родине, отправился искать счастья в Копенгаген и получил место в Датском флоте. В качестве корабельного врача Дримпельман совершил путешествие в Батавию. Возвратясь оттуда, он поехал в Бютцов, где встретился с одним из своих родственников, который уже девять лет служил дивизионным доктором в России. Разсказы сего последняго о выгодах службы в этой стране склонили молодаго человека ехать в Петербурга, куда он и прибыл в Сентябре 1779 года. Северная столица произвела на приезжаго большое впечатление. Некоторое время он посещал лекции наших профессоров для пополнения своих сведений по анатомии и хирургии. В 1780 году Дримпельман получил место в морском госпитале в Кронштадте. В 1781 году с эскадрою адмирала Круза он побывал в Англии и Норвегии. В Христианштадте Дримпельман был свидетелем торжества, которым Русские моряки почтили день 28 Июня. Артиллеристы заблаговременно приготовили все необходимое для большего фейерверка, который и был сожжен на море в полуверсте от города. Вечером в городе был бал и иллюминация. Праздник завершился ужином. В следующем году Дримпельман ходил в плавание в эскадре адмирала Чичагова в Италии. В 1783 году он переселяется на Юг, где проводит несколько лет в частых командировках и переездах из одного города в другой. Эта кочевая жизнь продолжается до 1790 г., когда, наконец, он перебирается в Ригу, где и остается до своей смерти, последовавшей 20 Июля 1830 г. Добившись спокойнаго, обезпеченнаго положения, Дримпельман занялся учеными трудами и между прочим написал свои Записки, которые были напечатаны в Риге в 1813 г. под заглавием: Bescureеbuug meеner B,eеsen uud der еnerkwееrdеgen Begebenlеeеten meеues Lebcns (еn 8° ХV + 212). Эту книжку автор посвятил своим родным и потому многия страницы в ней имеют значение только личное и семейное. Опуская такия места, мы остановимся на тех, которыя могут быть занимательны для Русских читателей.

Алексий Круглый.

В 1783 году по высочайшему повелению послано около тысячи солдат из Кронштадтскаго Флота и несколько тысяч рекрут в Херсон для снабжения людьми недавно основаннаго Черноморскаго флота. Солдаты разделены на несколько партий. Одну из них сопровождал в качестве врача Дримпельман.

Чума в Хepcoне

Мы приближались к месту нашего назначения—Херсону; новости, которыя получались отовсюду о состоянии здоровья тамошних жителей, не могли заставить нас радоваться окончанию путешествия. Еще в Чернигове, говорили, что в Херсоне свирепствует какое-то злокачественное noветриe. В Кременчуге нам подтверждали это известие и прибавляли, что, по достоверным сведениям, в Херсоне действительно распространилась чума и в короткое время похитила несколько сот человек. Можно себе представить, каково было тем, которые, достигнув цели своего странствования, должны были идти на встречу почти неизбежной гибели.

Команда наша, пробыв в дороге целых два месяца и пройдя, от Петербурга, 1.800 верст, прибыла наконец в Херсон. Уже за несколько верст до самаго города дым и пар, застилавшие на большое пространство небосклон, не предвещали ничего хорошаго. Чем дальше мы подвигались, тем грознее становилось зрелище. Повсюду нагроможденныя кучи всякаго мусора, который надо было поддерживать в постоянном горении, чтобы посредством дыма и пара сколько-нибудь отнять у зараженной атмосферы злокачественную силу. Но все это нисколько не помогало: чума продолжала свирепствовать среди несчастнаго населения Херсона. Мои спутники—команда моряков и рекрут — вступили в город. Был сделан смотр, и солдат разместили по квартирам. Меня назначили в устроенный в двух верст Херсона и определенный для приема зараженных карантина в котором уже погибло несколько врачей. Здесь увидел я страдание, отчаяние и уныние среди нескольких сот людей, положение которых настоятельно требовало сочувствия того, кто едва был в состоянии подать им помощь. Им нельзя было и помочь, так как болезнь уже слишком развилась. Мои молодцы-рекруты, хотя большинство их прибило в Херсон здраво и невредимо, все почти перемерли. Прибытие их совпало как раз с тем временем, когда поспевают арбузы, дыни, огурцы и другія произведенія полуденной России; они продаются на Херсонскомг базаре в безчисленном множестве и по невероятно-дешевой цене. Прелесть, новизна и приятный вкус этих продуктов соблазнял новичков. У них началась диаррея, которая в соединении с постигшею их чумою неминуемо должна была приводить к совершенному истощению.

Отведенное мне при карантине помещение, как и самое здание для приема больних. было такое же, что и у всех служащих, т.е. вырытая в горе землянка, крытая для защиты от ветра и непогоды камышем и землею. Деревянныя рамы, затянутыя масляною бумагою, служили окнами. В самом карантине ежедневный список умерших был не мал. Он умножился от прибавления тех, которые умирали в городе на своих квартирах. Сверх того нередко случалось, что заразившиеся и захворавшие люди умирали внезапно, и потому были определены арестанты, называемые по-русски каторжниками, которые каждый день ходили по улицам с тележкою, чтобы подбирать попадавшиеся трупы и погребать их вне города на отведенном для того месте. Чтобы через них не распространилась как-нибудь зараза, один из каторжников должен был носить впереди тележки белый флаг на палке так, что при его появлении каждый во-время мог сворачивать в сторону.

Целые два месяца этой службы при карантине я находился в добром здоровьи, употребляя все известныя мне предосторожности, чтобы и впредь иметь возможность подавать помощь бедствующим жителям Херсона. Наконец, пришел и мой черед выдержать болезнь. У меня началась головная боль, потеря апетита и слабость во всем теле. На второй день болезни я заметил опухоль подкрыльцовых и подвздошных желез. Что я заразился чумою — в этом, не могло быть сомнения. Я немедленно велел открыть распухшия железы и старался поддержать их в постоянном нагноении, и таким образом избежал близкой смерти. Все те, которые подобно мне захворали и подверглись принятой мною методе лечения, тоже были спасены. Об этом свидетельствуют находящиеся с того времени рубцы на моем теле.

Всякая заразительная болезнь, как видно по Херсонской чуме, имеет свое время, в продолжение котораго она оказывает губительное влияние на жизнь человека. Она похищает значительное число людей и затем прекращается, иногда с изумительною быстротою. Чума свирепствовала в Херсоне целых два года. Не найдется, конечно, ни одной болезни ужаснее чумы, как узнал я по собственному опыту. Страшно смотреть, как люди валятся замертво на улицах. Иной, только что вышедший из дому бодрый и здоровый, вдруг падает, в судорогах, которыми сопровождается чума, и испускает дыхание. В карантине я жил в вышеописанной землянке с одним доктором и хирургом. Накануне вечером все мы легли спать совершенно здоровые, а на другое утро хирурга нашли мертвым в постели: он умер неожиданно даже для нас.

Во время этой ужасной чумы оправдалось неоднократно сделанное замечание, что всякая заразительная болезнь прежде всего постигает того, кто ея боится и употребляет все, какие только можно выдумать, средства, чтобы избегнуть ея. Другой же, напротив, смело и твердо идет на встречу болезни и скорее может разсчитывать на спасение от грозящей опасности. Всего меньше, сколько мне известно, умерло каторжников; они, как я уже сказал выше, обязаны были убирать попадавшиеся на улицах трупы и умерших в карантине и закапывать их за городом в ямах с известью. Напротив, те жители города, которые тщательно охраняли свои дома и прекращали всякие сношения с другими, все таки заражались чумою и по большей части умирали, и притом внезапно.

Наконец, когда бедствие оставшихся в Херсоне жителей достигло высшей степени от совершеннаго прекращения подвоза съестных припасов, Бог послал на помощь несчастным своего ангела-хранителя. Чума совсем прекратилась. Карантин был сломан и сожжен; все оставшиеся в живых люди, числом около четырех сот, выпущены из него, как здоровые, и отправились по домам. Перед возвращением на место жительства все обмывались уксусом, а все платье было предано огню, чтобы снова не вызвать только что прекратившейся болезни. В замен того каждый получал от казны рубаху, овчинный тулуп, шапку, пару чулок и обувь. Служащие получили не только полное содержание, но сверх того и вознаграждение за понесение во время чумы убытки, чтобы могли заново всем запастись.

Саранча

Только что начал Херсон оправляться от, этого бедствия. или по крайней мере начал надеяться на лучшие времена, как новая беда—саранча, постигла несчастный город. Еще до 17 июня 1785 в окрестностях Херсона появились небольшие отряды этих странствующих насекомых. Но старые Запорожские казаки основательно заключали о большем количестве их, и это предсказание, основанное на неоднократных наблюдениях, исполнилось, к сожалению, довольно скоро самым точным образом. Июня 17-го, среди дня, в 11-м часу, при совершенно ясном небе, поднялись вдруг черныя облака, медленно подвигавшиеся к Херсону. Эти кажущиеся облака были не что иное, как миллионы перелетной твари; несколько роев ея пронеслось над городом и на время затмило собою солнце. Но значительное количество опустилось на Греческий Форштадть Херсона. Улицы и крыши домов покрылись этою гадиною, слоем в полфута толщиною. Как ни старались обыватели запирать окна и двери от непрошенных гостей, предосторожность эта мало помогала. Через трубу и Богь знает еще какими путями саранча проникала в домы, и вид ея возбуждал везде удивление и ужас. В час пополудни подул свежий ветер; саранча поднялась и продолжала свой полет в Очаковскую степь. Но несколько сот тысяч насекомых, лишась от тесноты крыльев и получив повреждения, осталось и опять, конечно, заразили бы воздух, если бы их вскоре не собрали и не побросали в Днепр.

Кораблекрушение в Черном море

В 1786 году меня назначили на военный 72-х пушечный корабль “Святой Александр”, который несколько месяцев тому назад был спущен в Херсоне, снабжен соответственным зкипажем и должен был присоединиться в Севастополе к Черноморскому Флоту. Приняв у Кинбурна на борт необходимую артиллерию, мы 26 Августа отправились с попутным ветром в море; но едва вышли из лимана, как ветер переменился, и мы увидели себя в необходимости снова бросить якорь у острова <неразборчиво>. 27 числа вечером, в 8 часов, ветер опять сделался попутным; весело снялись мы с якоря и на всех парусах пустились в море. Но роковой час пробил. Памятный мне и всему зкипажу ужасный день! Двадцать миль, пройденныя нами в три часа, были первыми и последними, которыя сделал “Святой Александр”. В двенадцатом часу ночи ветер внезапно превратился в бурю, шедшую с моря, и погнал, со всею силой корабль на берег. Руль и паруса отказывались служить, и стало очевидно, какая ужасная участь ожидала всех нас. Все, что только могли сделать искусство и человеческия силы, было сделано, чтобы по возможности спасти корабль и людей. Действительно, даже теперь еще, когда я вспоминаю о том ужасном положении, в котором мы находились, когда думаю об этом хладнокровно, меня прохватывает дрожь. Громадными волнамн и силою свирепевшей бури наш корабль бросило на камни и разбило у Таврическаго берега, недалеко от Тарханхута. Было половина перваго ночи. Покрытое облаками небо, придававшее еще более ужасный характер этой ночи, скрывало от наших глаз близлежащую землю. Ни звездочки не было видно; а на нее страдающей человек, угнетенный чувством безсилия, охотно смотрит, как на символ близкой помощи. Повидимому было неизбежно, что изо всех 800 человек, составлявших экипаж судна, ни один не спасется от безславной смерти в волнах. Рубка мачт, бросание за борт пушек, с целею облегчить судно и по возможности помешать ему погрузиться в воду, ужасное смятение среди людей, одно это уже могло навести страх на самаго твердаго человека. Каждый, думая, что и его ничтожный багаж может обременять корабль, бросал его за борт. Наконец, все было очищено. Корабль засел между двух камней, до половины наполненный водою, и вдобавок каждая значительная волна приподнимала его и снова ударяла о скалы. Ежеминутно ждали, что он совершенно развалится. Казалось, не достает еще только одного удара волны, чтобы все мы безвозвратно погибли. Самому командиру корабля, капитану Домажирову, ничего не оставалось более, как объявить зкипажу, чтобы каждый приготовился молитвою к смерти, так как уже нет спасения от гибели. Тут произошла сцена, которая по своему потрясающему действию превзошла все до сих пор бывшее с нами. Весьма многие из матросов и морских солдат, которнм навсегда приходилось остаться в Севастополе, были женаты. Между мужьями и женами раздавались крик и плач, которых не передаст никакое описание; ибо самый простой Русский питает нежное чувство к своей жене, и кому же неизвестно, как страстно они любят своих детей? Явился корабельный священник: все плача и молясь пали на колена; матери поднимали вверх своих малюток и молили, чтобы Бог сжалился хоть над их неповинностью, если уже сами оне должны погибнуть. Жаркия мольбы громко возсылались к небу и заглушались ужасным шумом волн и бури. Ужасное отчаяние на всех лицах.

Благодетельное влияние оказывают лучи живительнаго солнца, падая на предмете, который нуждается в их действии. Так было и с нами. Хотя и медленно, но тем радостнее восходило для нас солнце надежды и новой жизни. Едва забелелось утро того дня, который после столь ужасной ночи должен был решить нашу участь, так море стало успокоиваться. Любовь к жизни и надежда на дальнейшее сохранение ея возвратились в сердца измученных людей: вблизи оказалась земля, которую Провидение предназначило для спасения нашего от гибели. Тотчас же были опущены три корабельныя шлюпки. Кто не умел плавать—прыгал в одну из них, и таким образом были спасены по крайней мере те, которые наиболее нуждались в помощи. Триста человек зкипажа, не попавших на лодки, должны были попытаться переплыть от места нашей стоянки до берега, находившагося на разстоянии почти целой версты, и все благополучно вышли на сушу. Только нескольким больным, которые лежали в нижней части корабля и о которых забыли в минуту общей опасности, пришлось погибнуть от води, ворвавшейся с неудержимою силой.

Теперь самое важное для нас, столь счастливо спасшихся, было ближе узнать землю, которая нас приняла. и тут наше прежнее уныние обратилось в радость и довольство. Берег, на который мы вышли, был пуст; никакого следа, чтобы люди посещали его или тут жили. Сверх того у нас явилось две потребности, удовлетворение которых так настоятельно требует природа, не допуская никакого отлагательства: разумею потребность в пище и еще больше в свежей воде. Из разбитаго корабля, обломки котораго, к счастею, держались еще в продолжение несколькнх дней, мы ничего не могли, взять в день нашего спасения, по причине весьма сильнаго волнения. На другой день, напротив, буря прекратилась совершенно, море успокоилось, и можно было безопасно попытаться послать лодки с людьми на разбитое судно, чтобы достать находящееся там съестные припасы. Бочки с мясом, сухарями, которые, к сожалению, уже очень попортились от морской воды, с водкою и, что всего важнее, бочки со свежею водой, были привезены на берег, и таким образом люди были на некоторое время спасены от голодной смерти. Озабочиваясь тем, что предстоит впереди, капитан Домажиров послал в самый день нашего избавления несколько человек в глубь страны, разузнать, нет ли какого-нибудь селения или, по крайней мере, человеческих следов; посланные возвратились вечером усталые, измученные, истомленные голодом и принесли неутешительное известие, что куда они ни ходили, все было пустынно и необитаемо, как и самый берег. На другой день снова были посланы на разведку офицер, два солдата и один Татарин в качестве толмача. Из предосторожности им дали провианта на несколько дней. Пройдя несколько миль, они нашли лошадиный след, который привел их, наконец, к казачьей станице, какия существовали тогда в Тавриде. Здесь нашли они козака, обязанность котораго состояла в том, чтобы отправлять почту и доставлять письма из Левкополя в Козлов. Козак проводил наших искателей в ближайшую богатую Татарскую деревню, откуда они потом прошли до места жительства каймакама.

К счастию, известие о крайнем положении потерпевших крушение было обращено к человеку благомыслящему и сострадательному: каймакам тотчас же распорядился послать на берегь обоз в 13 —14 фур со всякою провизией и питьем. Только на Шестой день с тех пор, как мы томились в нашем случайном изгнании, пришел караван, в сопровождении самого каймакама и посланных нами людей. Весьма естественно, что мы уже опять начали было мучиться опасениями, не заблудились ли наши люди, или не погибли ли от недостатка вт съестных припасах в пустыне, потому что мы считали пустынею эту страну. Представьте же себе, что было с людьми, которые, принужденные, разумеется, к тому необходимостею, ограничивали свое пропитание в продолжении нескольких дней сухарями, почти негодными в пищу, от проникшей в бочки и мешки морской воды, скудно отмеренною порцией свежей воды и небольшим стаканом хлебнаго вина; вдруг они видят, что к ним везут съестные припасы. Громкий крик в подобных случаях есть первое проявление ощущаемой радости, которая и выражалась на лицах и в словах всех наших людей, как скоро у места крушения остановились запряженныя верблюдами арбы, т. е. двухколесныя Татарския телеги. Благодаря заботливости и усердному содействию достопочтеннаго каймакама, мы на 12-й день после кораблекрушения были снабжены необходимыми перевозочными средствами, которыя состояли из упомянутых телег, запряженных верблюдами или быками. Мы могли теперь отправиться в Козлов (Евпаторию), в который и прибыли 16 Сентября 1786 г., миновав на пути несколько Татарских деревень с зажиточным населением. Начальствовавший в Козлове чиновник вскоре распорядился перевезти людей в Севастополь на нескольких стоявших в Гавани судах. По долгу службы я сопровождал их и, по благополучном переезде, мы достигли 19 Сентября до места нашего назначения.

Севастополь в 1786 году

Севастополь расположен в каменистой, вовсе не имеющей приятных или величественных видов местности западной Тавриды. Еще менее можно найти в нем замечательные памятники древнегреческой архитектуры, хотя торговля Греков во все времена, с тех пор как они являются в истории, была весьма значительна в так называемом Херсонесе Таврическом. Только знаменитая морская гавань, которою Севастополь должен гордиться и в которой со времени владычества Русских имеет свое пребывание военный Черноморский Флот, замечательна своею обширностью и безопасностью. Гавань состоит из трех бухт и окружена высокими каменными горами, которые лишь на вершинах своих скудно покрыты плодородною землей; слой ея при подошве и в промежуточных лощинах достигает толщины пяти футов и в изобилии производит разнаго рода кормовыя травы. Город в то время не имел улиц; а дома, магазины и другие постройки, исключительно деревянныя, были разбросаны между скал. Меня особенно интересовала здесь вырытая в скале пещера, находившаяся в конце Гавани и лучше других, ей подобных, сохранившаяся. Камень, в котором покопана сия пещера, имел в основании сто десять футов, высота простиралась наверно более 80 Футов. Масса его состояла из шифера, известняка и еще какой-то раковинной породы, в которой попадались окаменелая рыба, жабы, лягушки и т. п. Такая масса легко уступает долоту и молоту; жилище, в котором я мог ясно различать некоторыя комнаты, лестницы и ходы, было устроено в этой скал наверно еще в те времена, когда Византейские императоры владели северным берегом Чернаго моря. Посреди грота находилась довольно обширная часовня, в которую проникал слабый свет чрез отверстия, сделанныя под крышею. На потолке еще видны следи вырезаннаго креста, из чего можно заключить, что обитателями этой пещеры были Греческие монахи, которые часто вели отшельническую жизнь. В позднейшия времена Татары, как враги христианскаго символа, уничтожили крест, или губительное время истребило его, так что, когда я посетил эту пещеру, от креста оставались уже только ничтожные следы.

Из Севастополя Дримпельман отправился в Константинополь, затем жил неколько времени в Херсоне; отсюда он совершил поездку в Ригу, где женился. На возвратном пути Дримпельман проехался в Нежин, со свитою императрицы Екатерины, путешествовавшей в Тавриду, и сделался, таким образом, очевидцем пребывания Государыни в Херсоне.

Путешествие Екатерины II в Херсон

Город Нежин, ведущий значительную торговлю с Турцией, Силезией и Лейпцигом, которая находится, главным образом, в руках Русских и Греков, был необыкновенно оживлен вследствие ожидавшагося проезда императрицы Екатерины II. За день до нас сюда прибыло много чиновников из императорской свиты. На следующий день ожидали самое Государыню, которая должна была из Нежина отправиться через Кременчуг, а оттуда по Днепру в Херсон, где, как известно, было условлено ея свидание с императором Иосифом II. Действительно, в назначенный день великая Императрица прибыла в Нежин, обедала здесь и в тот же день после обеда продолжала свое знаменательное путешествие. По недостатку в лошадях, весьма естественному при таких обстоятельствах на Новороссийских станциях, мы не без основания должны были опасаться задержки, если бы нам не удалось присоединиться к императорской свите. Мы были столь счастливы, что могли воспользоваться этою честью. Так как меня везде принимали за врача, состоящаго при Государыне, то по предъявлению подорожной, мне без дальнейших проволочек давали лошадей. Из всех путешествий, какия я совершал на своем веку, ни одного не было для меня приятнее и занимательнее; иначе, впрочем, и быть не могло при столь многочисленной свите, как тогдашняя императорская. На всех станциях, где останавливалась свита для завтрака, обеда или ужина, меня с женою и приятелем приглашали в общество, за что я обязан был более всего любезности состоявшего в свите Императрицы доктора Роскина, с которым я близко сошелся, уезжая из Нежина. На всем пути от Петербурга до Кременчуга, особенно в таких местах, которые были неудобны для приема Государыни, выстроены были простые, но просторные деревянные дома, великолепнейшим образом отделанные и меблированные; устройство их немало способствовало приятности этого путешествия. 11-го Мая 1787 года, утром в 11 часу, прибыла Императрица в Кременчуг. Говорят, что в это самое время вели на место казни какую-то важную преступницу (о противозаконных поступках которой я не мог узнать) для наказаний кнутом. Императрица, которая на всем пути уже дала столько доказательств своего человеколюбиваго нрава, была и здесь столь милостива, что освободила преступницу от присужденнаго ей кнута н смягчила наказание. Из Кременчуга Императрица поехала водою в Херсон, для чего заранее были сделаны все распоряжения; мы же продолжали наш путь, который до Херсона составлял более 300 верст, через так называемую Таврическую степь. Починка экипажа была причиною остановки на несколько дней; поэтому весьма понятно, что мы, приехав в Херсон, нашли уже там Государыню. За несколько дней перед тем прибыл также Иосиф II под именем графа Фон-Фалькенштейна и тотчас же представился Императрице. Пребывание обеих коронованных особ в Херсоне продолжалось около трех недель. Устроенныя торжества и празднества начались тем, что были спущены два вновь выстроенные военные корабля. Чтобы жители Херсона и его окрестностей могли также принять участие в празднике, через Днепр были построены три пловучие моста с перилами для защиты от солнца и дождя, снабженные крышею, которая была покрыта зеленою клеенкой. Между обоими крайними мостами, на которых помещались военные и прочии зрители, находились подмостки, с которых, должны были сойти корабли. Средний помост, назначенный для Императрицы, графа Фалькенштейна и высших знатных особ, особенно отличался великолепными и с большим вкусом, прибранными украшениями. Для спуска было назначено 2-е Июня. Ясное безоблачное небо обещало беспрепятственное наслаждение многим тысячам, собравшимся смотреть на это торжественное зрелище. За день вперед, всем офицерам полков, стоявших в самом Херсоне, и его окрестностях, и офицерам флота было приказано собраться в назначенный для предстоящаго торжества день к десяти часам, утра в цитадели. К одиннадцати были сделаны все остальныя распоряжения для достойнаго приема Царицы. От императорскаго дворца до верфи, находившейся почти в полуверсте, путь был уравнен и покрыт зеленым сукном на две сажени в ширину. С обеих сторон стояли офицеры, которые охраняли путь и разнобразные мундиры которых привлекали взоры зрителей. На месте спуска были выстроены высокие подмостки с галлереею, где помещались музыканты. В конце устроеннаго для Императрицы помоста стояло кресло под балдахином, из голубаго бархата, богато украшенным кистями и бахрамою. В час пополудни Государыня вышла из дворца в сопровождении графа Фалькенштейна и многих высоких особ своего и Венскаго дворов. Граф шел с правой руки, а с левой — Потемкин. Государыня явилась запросто, в сером суконном капоте, с черною атласною шапочкой на голове. Граф также одет был в простом фраке. Князь, Потемкин, напротив, блистал в богато вышитом золотом мундире со всеми своими орденами. При приближении Государыни, с помоста дан сигнал к спуску кораблей пушечным выстрелом. С галлереи раздалась музыка, а с валов цитадели — гром пушек. Тотчас после того увидели, как колосс военнаго корабля, сначала торжественно-тихо, а потом быстрее сдвинулся с возвышения, на котором стоял, и сошел в Днепр. За тем, вскоре за первым, последовал второй корабль, при чем крики ура тысячной толпы, музыка и гром пушек делали зрелище величественным. Выразив полное свое удовольствие всем участвовавшим в постройке и спуске кораблей, Ея Величество изволила  щедро наградить старших и младших строителей и много других лиц золотыми часами и табакерками и отправилась обратно во дворец. Тогда на пловучих мостах были накрыты обеденные столы, уставленные в изобилии кушаньями и напитками, за которые могли садиться офицеры и всякий являвшийся в приличной одежде, также и дамы. На открытом месте, между Греческим Форштадтом и цитаделью, находились в большом количестве вино и водка для простаго народа, который до ночи толпился и шумел вокруг постоянно наполняемых бочек. Вечером был сожжен прекрасный фейерверк, а при дворе был бал, на котором число присутствовавших особ обоего пола простиралось за тысячу.

Следующее дни, в продолжении которых Монархиня счастливила своим присутствием Херсон, были проведены частию в дружеской беседе, частию в поездках и прогулках пешком, в чем иногда принимал участие и граф Фалькенштейн. Самая замечательная из прогулок была та, которую Императрица в сопровождении графа и большой свиты совершила вниз по Днепру до Кинбурна и Очакова. По высочайшем возвращении в Херсон было отдано приказание приготовиться к отъезду в Петербург, и через три дня Ея Величество отбыла из Херсона в вожделенном здравии, напутствуемая благословениями верных подданных. На другой день отправился и граф Фалькенштейн со своею свитою обратно в Вену. Многия высокия и знатныя особы, которыя посетили Херсон во время пребывания в нем Императрицы, также уехали через несколько дней.

Вторая Турецкая война

В исходе 1787 года была объявлена война с Турками. Все войска, стоявшея в Херсоне и его окрестностях, получили приказ о скором выступлении, чтобы двинуться на встречу войскам султана, которыя по слухам простирались от 60 до 70 тысяч человек и уже перешли через Дунай. Наша армия, тоже усиленная, могла тем легче отразить наступление Турок на Русские пределы, что Суворов (пожалованный в последствии в князья) с горстью солдат так мужественно отразил первое нападение врага у Кинбурна, что сей последний не отваживался более переходить границы своей земли. Когда же были окончены приготовления к столь знаменитой в последствии и в 1788 г. благополучно оконченной осаде Очаковской, и решено было обстреливать с моря и суши эту крепость, одинаково важную для обеих воюющих сторон. Возвышенное положение ея и необыкновенно толстыя стены были главнейшими причинами того, что приступы к крепости, ранее несколько раз деланные со стороны моря, не удались. Стоявшия на Днепровском лимане бомбардирския суда, на одном из которых я находился, могли производить своею артиллерией лишь слабое действие. Штурм, с твердой земли, для котораго представился удобный случай только осенью 1788 г., должен был, довершить то, чего еще не было сделано до сих пор. Штурм, этот, стоил, конечно, жизни нескольким тысячам наших храбрых солдат, но опыт последующих годов показал, как прочно чрез это приобретение защищены границы Российскаго государства и обезпечена торговля на Черном море.

В то время, как началась уже осада Очакова, я получил из Херсонской Адмиралтейс-Коллегии приказ такого содержания: начальник, расположенной в городе Мосцне (в тогдашней Польской украйне) команды, кригс-комиссар Плетенев, прислал в Адмиралтейство уведомление и просит, в виду множества больных, которые настоятельно тробовали врачебной помощи, удовлетворить эту нужду. Адмиралтейс-Коллегия решила послать туда меня. Я должен, был поэтому немедленно явиться в канцелярию Адмиралтейс-Коллегии за получением необходимых для этой поездки инструкций. Разумеется, ничего не могло быть приятнее для меня этого известия. Я поспешил к своему командиру сообщить ему о полученном приказе; но он уже был извещен об этом Адмиралтейс-Коллегиею н потому уволил меня от занимаемой мною должности. Был уже поздний вечер, когда я получил отпуск. Мне надо было еще кое-что привести в порядок, и поэтому я мог только на следующий день выехать из Кинбурна. Так как я взял почтовых лошадей, н в дороге не случилось никаких задержек, то я приехал в тот же день вечером в Херсон, где жена моя в безпокойстве и опасениях провела несколько недель моего отсутствия.

На другой день по приезде отправился я в канцелярию Адмиралтейс-Коллегии, где получил предписание составить список медикаментов и взять их из аптеки. На третий день я уже был готов, со своею аптекой. Мне выдали следуемые прогоны и для сопровождения дали двух солдат, и одного Русскаго Фельдшера. От, Херсона до Новомиргорода, небольшаго городка тогдашней Киевской губернии (в последствии Вознесенскаго наместничества, уничтоженнаго в 1796 году), приходилось ехать пресловутою степью в 400 верст, в которой, по крайней мере в те времена, на пространстве тридцати-сорока верст попадалось не более одной самой дрянной, ветхой лачуги, где кроме водки, нельзя было найти никаких съестных, припасов, или других удобств. Каждый путешественник должен был, запасаться в достаточном количестве всем необходимым, чтобы не терпеть нужды. Во всей этой местности не встречается сел, потому что она безлесна и не имеет годной для питья воды.

Мы сделали почти половину пути от Херсона до Новомиргорода по негостеприимной степи; проливной дождь шел до самой ночи и принудил остановиться в одном шинке ради ночлега или по крайней мере пристанища. Хозяин отвел нам грязную комнату, в которой не било ничего, кроме сквернаго стола, изломаннаго стула, да скамейки. Не смотря на то, мы приказали взять нашу насквозь промокшую перину и другия необходимыя вещи и перенести их в сухое место. Это видел хозяин, и спросил нас, не думаем ли мы ночевать. Мы отвечали утвердительно. Тогда он стал говорить, с весьма таинственным видом, что не советовал бы нам оставаться у него на ночь; потому что в степи много разбойничьих шаек, которыя, заметив где-нибудь проезжих, не упустят случая напасть и не только ограбить путешественников, но и убить. В подтверждение своих слов, он привел несколько примеров, случившихся в соседних шинках. Я поблагодарил его за сообщенныя сведения, но сказал_; что не боюсь и что у меня достанет храбрости твердо противостать с моими людьми всякому враждебному нападению. Хотя разсказы хозяина были, по моему мнению, просто выдумка, но я однако счел за нужное принять некоторыя меры. Я дал приказание обоим моим солдатам зарядить ружья; повозку, в которой мы ехали, и повозку с аптекою поставить около дома под окнами и дежурить ночью. Извощику и Фельдшеру я велел лечь на соломе под повозками и дал каждому из них по заряженному пистолету. Сам я, жена и денщик, поместились в доме. Но стража, которой я в случае приближения подозрительных людей приказал немедленно поднять тревогу, оставалась спокойна. Ночь прошла без малейшей тревоги. Наступивший день светлым, безоблачным небом сулил более нам благоприятное путешествие. Мы весело продолжали путь и на девятый день по отъезде из Херсона достигли Новомиргорода. Зеленый лес, множество садов с разнаго рода плодовыми деревьями и всюду бросающееся в глаза довольство поселян представляли весьма приятное зрелище. И в самом деле, после нескольких дней труднаго путешествия через негостеприимную степь, сторона около Новомиргорода с роскошным развитием Флоры и Фауны должна быть раем для путешественников.

Мы не могли не позволить себе отдохнуть денек в столь приятном месте и не подкрепиться горячею пищею, без которой принуждены были обходиться в степи.

Мосцна

По приезде в Мосцну первым делом моим было засвидетельствовать почтение командиру расположенных там войск, кригс-коммисару Плетеневу. который в то же время был и моим начальником. Он немало был, удивлен, увидев меня ранее, чем предполагал. Мне тотчас же была отведена квартира, и так как не много требовалось времени. чтобы привести в порядок мои дела, то я мог, в самый день приезда, осмотреть лежавших в разных домах тяжело больных.

Мосцна была, как оказалось, порядочное село на р. Пигуле, с церковью, около 320 крестьянских, дворов, и некоторым числом хороших глиняних и деревянных домов. Несколько дворянских Польских фамилий, живших здесь и владевших землями, платили Польской короне ежегодную подать. Польский хорунжий, который кроме Мосцны имел под своей юрисдикцией еще несколько соседних деревень и потому титуловался “губернатором”, жил в конце села, в укреплении, похожем на крепость, которое состояло из вырытаго и укрепленнаго палисадом землянаго вала с деревянными выкрашенными под цвет железа пушками, при которых там и сям стояли на часах деревянные солдаты в, пестро-раскрашенных мундирах. По Пигулу доставляются изготовляемыя в Мосцне довольно большия транспортныя суда и шлюпки в Херсон. Но в особенности рубится здесь много дерев, которыя по своему превосходному качеству и крепости сплавляются в Херсон для строения военных кораблей. Для этого и находилась здесь Русская команда, состоявшая большею частию из плотников и дровосеков и для которой меня командировали в Мосцну.

Четыре месяца я жил в этом селе. Мне удалось устроить лазарет для помещения всех больных и снабдить его всем необходимым. Я думал теперь, что можно расчитывать на более спокойную жизнь. чем та, которую позволяли мне прежния служебныя обстоятельства. Я обзавелся хозяйством, чего мне не удавалось еще сделать со времени женитьбы, купил мебель, разныя необходимыя домашния вещи прочее, что не всегда можно иметь в достаточном количестве. Но казалось, что судьба не давала мне инаго покоя, кроме того, который рано или поздно найдет каждый — в могиле. Судьбе угодно стало чтобы я как можно скорее бросил ту обстановку, в которой до сих пор жил. Дело в том, что едва я начал мечтать о том,. что скоро у меня будет дорогой источник семейной радости, неомрачаемость которой сделает мое безвестное существование более приятным, как я был пробужден от сладких грез приказом, нежданно-негаданно полученым моим начальником из Херсонской Адмиралтейс-Коллегии. Приказ гласил кратко, без объяснения причин, что я увольняюсь от занимаемой теперь должности и обязан ехать в Николаевь на Буге, где имею явиться к бригадиру Фалееву. Если бы другия письма, полученныя моим командиром, не сообщили мне некоторых сведений, я так бы и не ведал, что со мною хотят делать. Из писем же оказалось, что я должен был служить своею помощью раненым при взятии Очакова, Бендер и Ясс и захворавшим от других причин солдатами, которых для лечения привозили в Николаев и которым не доставало медицинской помощи. А моя верная жена не задолго перед тем обрадовала меня рождением дочери и находилась еще в постели. Ребенку всего было только 14 дней. Надо было поручить его кормилице; но из женщин в Мосцне. которыя оказались наиболее пригодными для этого дела, ни одна не соглашалась ехать с нами. Я должен был, сверх того, опасаться, что жена, здоровье которой было не из лучших, быть может на всю жизнь останется болезненною и хилою от сырых, тяжелых весенних испарений и от путешествия по степи, где нечего было подумать о каком бы то ни было освежении. Но к чему служили все эти размышления на разные лады? Какую пользу принесли бы жалобы на судьбу? Служба требовала строгаго исполнения обязанностей. Необходимо было ехать. Наше небольшое хозяйство, состоявшее из двух дойных коров, пары свиней, нескольких кур и гусей, было продано за полцены. Сделанные запасы съестного, мебель и домашняя утварь отданы почти даром. Все было распродано в три дня. Лошадей запрягли в повозки, и мы тронулись в путь. Наше общество состояло из меньшаго числа лиц, чем при поездке в Мосцну, так как оба солдата и фельдшер остались там. Путь наш лежал через Св. Елисавету, которая известна также под именем Елисаветграда и в то время была главным городом Екатеринославской губернии. Здесь мне надо было справиться в канцелярии князя Потемкина, какой путь я должен избрать, как ближайший в только что возникавший город Николаев. Мне посчастливилось получить удовлетворительныя сведения об этом. Теперь самым трудным для меня делом было найти кормилицу для моей дочери. И в этом деле результаты превзошли мое ожидание. После разных поисков и разведываний нашлась одна женщина здоровая, не имеющая ребенка, которая с удовольствием вызвалась ехать с нами и которая имела поэтому преимущество перед многими соискательницами. Нас было семь человек, мы разместились на двух повозках, запряженных пятью лошадьми.

Николаев в 1788 году

20-е Мая 1788 года было тем вожделенным днем, когда мы проехали степь и стали приближаться к месту нашего назначения — Николаеву. Но как сильно я был удивлен, извощик, которого я подрядил из Елисаветграда, вдруг остановился и хотя я не видел ничего, кроме отдельных хижин их тростника и часовых, объявил мне, что тут и есть Николаев. Мне показались это тем невероятнее, что еще два года тому назад я слышал, что основывается на Буге основали город, который будет носить имя Николаева. Что же могло быть естественнее, как предполагать и ожидать здесь домов и жителей. В приказе кригс-комисару Плетневу значилось, что по прибытии в Николаев я должен явиться к бригадиру Фалееву. Ближайшее осведомление у часовых показало, что слова извощика были справедливы и что я действительно нахожусь. в самом Николаеве. Более обстоятельная справка о том, где я могу найти больных солдат, и где отыскать дом бригадира, показала мне, наконец, что я должен ехать еще пять верст, чтобы найти тех людей, которые были виновниками моего странствования. Я тотчас же отправился в путь. Проехав почти полдороги, я увидел место, где находились помещения для больных и жил бригадир. Это место называлось “Богоявление” и состояло из 16 крытых тростником деревянных жилищ, устроенных наподобие госпиталей и из множества палаток и Татарских войлочных юрт. Сверх того, несколько жилищ были выкопаны в земле, едва выдавались из нея, но имели также своих обитателей. На основании писем к прежнему моему начальнику кригс-коммиссару Плетеневу, я мог предполагать, что здесь находится уже много врачей: от них я охотно узнал, бы о состоянии и положении больных,. лечением которых я должен был заняться. Встретившийся мне какой-то Немец, котораго я просил указать жилище кого-нибудь из врачей, не мог ни в чем мне быть полезен, кроме того, что указал мне жилище аптекаря, которое, по его словам, находилось недалеко, на одном возвышении. Я отправился туда, но, говорю не шутя, я стоял уже на крыше искомаго дома, не подозревая, что под моими ногами могли жить люди, до тех пор, пока выходивший из отверстия дым и дверь, которую я приметил на склоне холма, не показали мне, куда надо идти. Я подошел к замеченной двери. Она открылась, и оттуда вышел небольшой сгорбленный человек.

Это и был аптекарь. Мы удивились, увидав друг друга, и точно старались признать один другаго. Это действительно так, и было: едва мы назвали себя по Именам, как оказалось, что мы были уже знакомы десять лет тому назад, в Кронштадте. Он ввел меня в свое жилище, которое кроме темной прихожей состояло еще из двух отделений, из которых одно было отведено для его семейства, а другое под аптеку. Внутренность жилища соответствовала его внешности. Стены обмазаны желтою глиною, потолок сделан из плетенаго тростника, засыпаннаго землею, крошечныя окна с дрянными стеклами пропускали слабый свет во внутреннее пространство. Подобным же образом устроены и все остальныя жилища. Печальны были следствия житья в такой землянке, особенно для семейства аптекаря: едва я вошел в комнату, как увидел, что жена его и пятилетняя дочь находятся в последней степени чахотки. Вскоре оне слегли. Распросам не было конца. Аптекарь разсказал мне, что вскоре после нашей разлуки он получил от начальства приказ открыть общественную аптеку в Иркутске и что из уважения к оказанному доверию ему нельзя было долго откладывать поездку, как ни было затруднительно с женою и малютками предпринять столь далекое и само по себе нелегкое путешествие. Он намеревался было обстоятельно разсказать мне о разных своих лишениях на пути в Иркутск, о том, как он все-таки счастливо прожил там три года и по какому случаю попал сюда в Богоявленье, но я заметил ему, что моя жена с ребенком в экипаже дожидаются на улице, и я должен, не теряя времени, явиться к бригадиру Фалееву и просить его о квартире для себя.

“У вас также жена и дочь?” спросил аптекарь. «В таком случае я жалею, что судьба привела вас в это злополучное место. Приведите вашу любезную супругу в нашу хижину; пусть она побудет у нас, покуда вы устроите свои дела и снова можете быть у нас”.

Привезя жену в дом гостеприимнаго аптекаря, я отправился к бригадиру Фалееву, дом котораго мне пришлось искать недолго, потому что он отличался от прочих стенами, выкрашенными красною краскою и черепичною крышею. В бригадире я нашел дороднаго мущину, одетаго в зеленый камчатный халат, в голубой атласной обшитой черною каймою шапочке, на верхушке которой блестела серебряная весом в несколько лотов, кисть. Бригадир вооружен был длинною трубкою и занимался чаепитием, сидя на софе. Я счел долгом рекомендоваться ему, чтобы показать. как точно исполнил его приказ и поручить себя благосклонности господина бригадира.

До сих пор все шло хорошо, но когда я решился просить о квартире, на случай, если я долго останусь в Богоявлении, о квартире, без которой я, имея семейство, не мог существовать, он, с некоторым затруднением, отвечал мне, предлагая чашку чаю:

“Да, да! квартиру, любезный друг! Вот именно этим-то и не могу я служить вам. Две войлочныя палатки, которыя лежат еще в магазине, к вашим услугам, и вы ими можете обойтись, покуда я буду в состоянии отвести вам лучшее помещение”.

На прощанье господин бригадир дал мне совет относительно больных явиться к штаб-доктору Самойлову, который сообщит мне обстоятельныя сведения о предстоящих занятиях.

Мое пребывание в Богоявленьи продолжалось недолго. Число больных, которое я представлял столь значительным, вовсе не было таково и вполне могло удовлетвориться одиннадцатью врачами и хирургами. Я получил приказ отправиться в Николаев и там оставаться. По распоряженею Херсонской Адмиралтейс-Коллегии, несколько сотен человеке плотников, архитекторов и их помощников было командировано туда для постройки несколько уже лет тому назад проэктированнаго новаго города. Я и должен был находиться при этом, на случай могущих быть несчастий. Доселе ни одно человеческое существо не могло жить в этом месте, где в несколько месяцев возник город, который уже в первые годы своего существования обещал счастливое процветание и где теперь селятся люди всех стран. Вокруг все было пусто. Единственныя живыя существа, которых здесь можно было встретить—были змеи. Хотя укушение их и не опасно, однако они были неприятны и страшны для людей тем, что проникали в жилища, плохо построенныя из тростника и досок. В нашу тростниковую хижину, в которой нам пришлось провести первую ночь по приезде в Николаев, наползло множество этих гадин. Хотя мы из предосторожности устроили постель на четырех высоких кольях, но это нисколько не помогло: змеи поднимались вверх, и почуяв, людей, с отвратительным шипением переползали через нас на другую сторону кровати и уходили. Постоянное отыскивание и истребление их в короткое время привело к тому, что во всем Николаеве нельзя уже было встретить их вовсе, или разве какую нибудь одну змею. Постройка новаго города шла вперед с изумительною быстротою: в тот год, когда я жил здесь, выстроено было более полутораста домов. Лес и другие строительные материалы доставлялись в изобилии на казенный счет по Бугу и продавались весьма дешево как чиновникам, так и другим лицам, желавшим здесь поселится. Только каждый строившийся обязан был строго сообразоваться с планом, по которому город должен был постепенно возникать. Число жителей, собравшихся из разных частей государства, доходило в 1789 г., когда я покинул Николаев, до двух с половиною тысяч.

Очаков

Во время пребывания в Николаеве я посетил незадолго пред тем прославившуюся крепость Очаков, которая отстояла всего на день пути от места моего жительства. Я видел следы ужасной трагедии, которую пережил Очакове вследствие жестокой осады и взятия приступом. Дома в городе были разрушены и лежали в грудах: только немногие из них могли служить убежищем для Русскаго гарнизона. Множество трупов убитых Туроке полусъеденных крысами, лежало под обломками домов. Колоссальные валы, окружавшие город, были со всех сторон разбиты и разсыпаны выстрелами Русской артиллерии. Вне города видны были также следы опустошения, которые в таком множестве представлялись глазам внутри злополучнаго Очакова. Вблизи и вдали от города валялись сотни лошадиных и человеческих скелетов, мясо которых, послужило пищею волкам и хищным птицам. По многим черепам, покрытым еще волосами, можно было ясно видеть, что они принадлежали осаждавшим.

Описывая это, я имею перед своими глазами памятник жестокой осады, памятник, подаренный мне одним полковым хирургом из Русских, участвовавшим во взятии Очакова. Это случилось такими образом. Русские овладели уже городом и все, что не хотело сдаться добровольно, находило смерть под штыком победителей. Не смотря на то, ярость и отчаяние Турок были так неукротимы, что мущины и женщины, хотя сопротивление ни к чему не вело, стреляли в Русских из окон и из-за углов. Одна Турчанка, которой скоро предстояли роды, вероятно для того, чтобы спасти себя и своего ребенка, довольно смело выстрелила из пистолета в Русскаго солдата, вошедшаго в ея жилище. Но пула не попала, и женщина была убита на месте. Во время борьбы со смертью она родила живое и вполне выношенное дитя. Упомянутый полковой хирург, котораго случай привел в тот дом как раз во время этой сцены, взял из сострадания малютку на свое попечение. Но, не смотря на все заботы, младенец умер на третий день. Из него сделали скелет, тот самый, который мне подарил впоследствии хирург, и который я сберег до сего дня в память о нем и о своем пребывании в Очакове.

Оцифровка и вычитка -  Константин Дегтярев, 2003

Публикуется по изданию: "Русский архив", 1881 кн.1, т.1