Д.В.Душенкевич. Из моих воспоминаний от 1812 до 1815 гг.

Мы шли вперед. 6-го генваря заняли красивый многолюдный город Нанси, 7-го крепостцу Туль, а 8-го г. Вакулер после небольшой перестрелки, потом прошли г. Бриен и остановились при с. Лемон, имея авангард у г. Арси.

17-го числа, часов в 11 утра, по внезапной в тылу тревоге, корпусу велено поспешно отступить к Бриену, уничтожа переправу на р. Обь; я послан был за нашими егерскими баталионами, оную прикрывавшими; пока мы к Бриену подоспели, войска, тут сражавшиеся, были уже французами, от Монтьерандера атаковавшими, прижаты к самым стенам города, за который, пройдя версты две, наш корпус строился вдоль большой дороги, не вступая в сражение. Ввечеру запылал Бриен, французами зажженный и беспрерывно атакуемый, дабы вытеснить русских, упорно в нем. почти окруженном, державшихся. Ночью получен приказ следовать в час пополуночи до с. Басанкур, и в то же утро корпус генерала Сакена занял позицию на высотах с. Тран; правее оных, ближе к неприятелю, был лес; у левой окончености позиции нашей извивалась Обь, по берегу коей пролегала большая дорога; пред нами стлалась пространная равнина, заключавшая в средине своей с. Ларотьер у большой дороги.

19-го после полудня неприятельская многочисленная кавалерия от с. Ларотьер потеснила нашу; вся обширная равнина покрылась движущеюся с перестрелкою взаимными атаками кавалериею. Приблизясь к нам, обозрев силы и позицию нашу, неприятель вечером возвратился на прежние свои места.

Ночью на 20-е число велено было генералу Ставицкому, невзирая ни на что, занять осторожно, если можно, сильно и непременно, опушку леса, пред правым флангом нашей дивизии находившегося, ближе к неприятельской линии, что было выполнено самим генералом Ставицким превосходно; сие действие уже внушало нам догадки, что завтра не без дела. Поутру 20-го числа носились приятные слухи о приближении грена-

дерского нашего корпуса в помощь нам; в 11 час. утра велено, оставя половинное число артиллерии на высотах позиции нашей, лошадей тех подпречь к имеющим следовать орудиям, по причине страшной грязи для облегчения, атаковать неприятеля, занимавшего линии пред с. Ларотьер; Наполеон сам устроивал их.

Корпус Сакена шел по большой дороге; близ оной, с левой стороны 27-я, с правой 10-я пехотные дивизии и кавалерия, то есть наш пункт атаки был Ларотьер, центр самый ужасный, обставленный множеством орудий, кавалериею и массами пехоты, распоряжаемыми лично Наполеоном. Подойдя на дистанцию', мы были остановлены под невыносимым артиллерийским огнем; пошел довольно густой снег; пользуясь его завесою непродолжительною, нас передвинули немного от губительных прицельных выстрелов неприятеля; на месте, оставленном нами, площадь была устлана разорванными и измозженными людьми. Вскоре неприятель опять навел вернее свои орудия и вновь жестоко поражали нас; колонны наши, потерявшие терпение, просили повеления итти вперед. Генерал Ставицкий послал меня доложить о том корпусному командиру, который, прибыв лично на наше место, приказал, как только услышим трубный сигнал, итти в штыки, и отъехал к кавалерии. Раздалась труба; «Ребята, на руку!» Солдаты наши, схватя в левую руку ружья наперевес, а крестясь другою, с радостью и молитвою: «Слава Богу, Господи, благослови!», — в сию же минуту посланные извещали войска, что Император наш изволил прибыть к полю сражения; решительное и радостное «Ура! Ура!», смешавшись, наполняло гармонически равнину Ларотьерскую общим грозным гулом, предвестником победы, заглушая последние, частые и верные выстрелы французских пушек, которые мгновенно все почти достались нам, победителям; сбитые, вдруг потерявшие артиллерию, в славный день имянин генерала Сакена, героя сей битвы, французы, как бешеные, кидались на нас баталионами, взводами, чем ни попало, до самой ночи; но что взято, все удержано, вершка назад не уступили. Сражение жаркое продолжалось среди темноты ночной. Перейдя Ларотьер, устроив твердо дивизию, генерал Ставицкий был ранен в правую челюсть, пуля на левых зубах остановилась, которую, сам тут же вынув, отдал мне. Странно, что я стоял рядом с ним по правую его сторону, подобно как при Лейбциге у генерала Неверовского с левой; пули, минуя меня, поражали достойнейшее. Отправив с конвойными казаками генерала Ставицкого из-под выстрелов за селение, с разрешения его превосходительства, я поскакал в темноте отыскать корпусного командира доложить о убыли начальника дивизии, равно бригадного генерала Кологривого, раненого картечью при самой атаке, и просить распоряжения.

Нашед генерала Сакена посредине его корпуса, получил приказ изустно, чтобы старший вступил в командование дивизиею до утра; объявив об этом 50-го Егерского полка подполковнику Антонову, как старшему, я нашел у выезда селения генерала Ставицкого, приказавшего мне следовать с ним к главному пункту перевязки раненых; переночевав там, мы отправились в прекрасный город Нанси для составления представлений и других отчетов дивизии, в продолжение коих я любовался дружеством благородным, постоянно прек-

расному порядку незатейливой жизни семейства роялистов, где я квартировал, в коем с особенным восторгом и благоговением, завидуя их жизни, провел почти два месяца, познакомясь еще с 6-ю подобными же домами обворожительными в жизни семейной, именно: маркизы Дурш, генерала Апромон, г-жи Бурей, г-жи Сивинье, г-жи Ролан, г-жи Дюрю-миниль и г-н Роге, женатый на россиянке из Москвы.

Разные, всем известные перевороты в действиях и движениях армии, не допустили меня прибыть в дивизию прежде, покуда войска не двинулись к Парижу, и я уже нашел корпус Сакена в г. Мо; на другой день прибытия моего союзные войска заняли Париж; радость общая, разрушившая все до того носившиеся опасения, была неизъяснима: «Конец войны! мир!» — повторяли все и везде беспрестанно.

Вскоре потом определены войскам— квартирные расположения. 27-я дивизия заняла местечко Гранпре с окрестностями близь г. Ригель, а корпусному нашему командиру предложено быть генерал-губернатором Парижа, вместо коего принял начальство корпусом генерал кн. Щербатов.

По встретившейся надобности надобности отправления к генералу Сакену различных бумаг из его корпуса был послан я в Париж на короткое время. Удивленный необыкновенностью всего, в этом огромном, вечно шумном, тем более в настоящее тогда время, сборище многонародном, в несколько дней успев посетить только важнейшие места: музеумы, Ботанический сад с зверинцем и кунсткамерой, два главных театра, где восторг парижан при виде Императора Александра доходил до исступления: здание дрожало от общих возгласов и пения при очаровательном и многочисленном оркестре артистов, музыкантов вместо известной арии «Vive Henri IV» — «Vive Alexandre!»[i] и других знаках чистого, высокого уважения и общей любви; радостно было русскому сердцу тогда находиться в театре; эту прелесть мне удалось испытать; Инвалидный дом, с подробным вниманием мною осмотренный, чудное учреждение, чрезвычайно меня восхищал и извлек благословение основателям; сад Тюллерийский. Елисейское поле, удивительные представления Роберсона, занимательный Пале-Рояль; объехав многие улицы и площади, памятниками украшенные, очарованный невиданными мною до того великолепными новизнами, должен был спешить к своему месту, откуда 27-го апреля выступили в отечество свое, следуя большею частию по местам знакомым.

13-го мая перешли Рейн в Маянсе, 28-го июля вступили в свои пределы. Поутру 9-го остановились в г. Гродно, где, приближаясь к мосту на Немане, наши колонны встретили колонну возвращавшихся из Вологды и других русских губерний пленных французов, с радостию рассказывавших нам о изобилии прекрасных тех мест, где они находились, и при разговорах по вопросу их: «Где теперь Наполеон?» на ответ наш: «Далеко!» они все единодушно закричали: «О! Мы его из зубов самого черта вырвем!»

По всегдашнему моему желанию служить в кавалерии, 1814-го г. в исходе ноября я переведен в Чугуевский уланский полк; в начале февраля 815-го г., сдав дела 27-й дивизии, отправился в местечко Новогрудок на новую службу.

Отсюда, получив увольнение навестить родителей, нашел отца отчаянно больным, который после 3-х лет беспрерывных войн, будучи лишен оными старшего сына, от картечной раны умершего, радовался прибытию моему такою радостию, которую чувствовать, понять и оценить только доброму отцу можно, но недоступную описанию. И как бы для того болезненные страдания его продолжались, чтобы, обняв любимого сына, благословя его, чрез три дня по прибытии, 15-го марта умереть на 49-м году от роду.

Получив повеление о поспешном выступлении 3-й уланской дивизии за границу, я оставил мать и родительский дом 30-го мая в своих пределах на почтовых, а за границею на форшпанах, следуя чрез Хелм, Петрикау, Бреслау, Дрезден, Бамберг, Франфурт, Оппенгейм, 30-го июня прибыл в г. Нанси, где прежними моими добрыми хозяевами маркизами Дурш был принят со слезами радости, как родной сын. О! все бесценные дни, мною в Нанси проведенные, никогда не утрачу из моей памяти и признательности. 5-го июля прибыл в дивизионную квартиру г. Васси, там несколько раз из любопытства посещал я судилища во время решительных определений; их гласный пред публикою суд мне весьма нравился; случалось также разделять с французами славную звериную охоту в расчищенных и на кварталы прекрасно разделенных лесах.

Августа 9-го был послан в Париж для образцового обмундирования в новоутвержденный адъютантский мундир и получения установленной конской сбруи им же; посетив Париж вторично и опять кратковременно, к прежде обозренному присовокупив еще несколько общего внимания заслуживающего, видел между прочим, как английский караул охранял Императора российского. Поле Елисейское уже не было чудесным гульбищем, но установлено биваками войск, — однако не русскими; и приметна была на каждом шагу какая-то смутная печать во всем Париже и на всех парижанах; тот же город, да не так в нем теперь, как было год тому назад.

22-го августа из г. Васси выступили к г. Вертю. Наша дивизия расположилась у дер. Кламанж, где шампанского природного вволю распивали желающие — бутылка 2 франка; а кто не желал? Без исключения все платили дешево и пили чудесное Эперне. 27-го числа произведена репетиция, а 29-го то славное 180 тыс. россиян ревю, которое удивило всех, при оном бывших высоких особ. Войска находились при Вертю следующие: 2-я драгунская, 2-я гусарская, 2-я кирасирская, 2-я уланская, 3-я кирасирская, 3-я уланская и 3-я гусарская дивизии; гренадерские 2-я и 3-я, пехотные 7-я, 9-я, 11-я, 12-я, 15-я, 16-я, 24-я, 26-я и 27-я дивизии с их артиллериею. 30-го, в день тезоименитства Императора нашего, все войска, у г. Вертю собранные, кроме дежурных, оставленных в лагерях, приведены были

пешие для служения литургии и молебствия в нарочито поставленных близ горы Mont Aime 7-ми наметах русских походных церквей. 6-го были на равнине, в две линии близ Парижской дороги; правого фланга передней линии 1-й для кавалерии, прочие для пехотных корпусов. У 7-го же, стоявшего гораздо впереди, против средины на возвышенном скате, где коронованные главы с другими высокими особами присутствовали, артиллеристы и при свите Его Императорского Величества находившиеся молились; время не только благоприятствовало, но казалось в тишине само с восторгом внимало величественной, небывалой картине, свыше вдохновленной к исполнению, в лице царей и представителей народных на земле тех, которые в гибельных мечтах самовольства забыли, кем все в мире руководствоваться должно! И назидательный великодушный урок дан им победителем их, благодетелем Европы, Александром I.

Сего же дня в 7 час пополудни в г. Вертю виновник торжества, наш обожаемый Император с царственными великими князьями братьями своими и одними русскими генералами, без иноземцев и дам, разделял обеденный стол свой под наметами, вокруг садовных стен растянутыми, при 4-х поочередно игравших чудных хорах российских пехотных полков музыки; в особенности Брестская удивляла всех. Деревья были увешаны разноцветными фонарями, убранный сад, разукрашенный такими посетителями, в те часы казался Эдемом, в коем обитал дух истинного величия. По окончании стола Его Императорское Величество беседовал со многими генералами и. всех разблагодарив с душевною признательностью за порядок в войске найденный и постоянно сохраняемый, простился со своими гостьми дружески[ii].

Следующего дня ввечеру лично изволил Император выбирать из нашей дивизии в гвардию людей, а 1-го сентября выступила дивизия в Россию, оставляя во Франции много приятных, славных и незабвенных воспоминаний.

Ноября 23-го 2-я бригада 3-й уланской дивизии вечернею порою прибыла в г. Варшаву на ночлег; во весь тот день ливный дождь не переставал; к 9-ти часам вечера сделалось весьма холодно, дождь утих и начало сильно мерзнуть; с рассветом 24-го ноября было 28° мороза; в 9 час. утра бригада парадировала мимо цесаревича, продолжая предназначенный марш; обозы, следовавшие за полками, не успели перейти в Прагу; на Висле мост льдом разорван и река останавливаться начала. К несчастию нашему, поход был не менее 28-ми, другим же эскадронам более 30-ти верст при жестоком ветре и таком морозе; последствия вышли весьма нехороши, людей много было ознобленных, даже некоторым стоил жизни сей тяжелый день варшавский.

Заветный Кремль! Исполненный чудесных вдохновений; всегда с благоговением я на тебя гляжу как на святыню незабвенных предков; вид твой величествен; история твоя неподражаема, обильна истинной мудрости, добродетелей и других высоких качеств. Какой град, какое царство может предстать с такою радостию на суд и поучение веков и народов? Здесь обитал Иоанн Великий, отсюда Димитрий пошел встречу многочисленным тысячам татар с твердым намерением умереть славно или освободить отечество от рабства тяжкого; тут Шуйский и Скопин удивляли свет; здесь мудрый Алексей Михайлович славно царствовал и родился чудный, без сравнения Петр! Спасаемый многократно промыслом вышним ко благу и величею России. Нет, Рим! в тебе не было примеров столь чистых, указывающих степень, до которой Божество дозволяет восходить достойному высочайшей славы человеку; ты не можешь равняться столице россиян, так много даровавшей неподражаемых образцов.

[i] Да здравствует Генрих IV» — «Да здравствует Александр!» (фр.).

[ii] В дни пылкой, беспечной юности моей, сих годов для россиян славных, увлекающую страсть свою: все достойнейшее непременно видеть, везде быть — привык удовлетворять, и потому находился у 7-го намета во время служения благоговейно очаровательного: и в саду за тем великолепным столом, вошед с генералом своим, занял место на флигель-адъютантском краю. (Прим. авт.)

Текст соответствует изданию:
"1812 год в воспоминаниях современников", под ред. Тартаковского А.Г.
М.: Наука, 1985, С. 105-136