|
Стр. 5 БОЛЕЕ НЕЖЕЛИ ВВЕДЕНИЕ, ИЛИ ПРЕДИСЛОВИЕ Что это значит, что вы вздумали при жизни печатать ваши ВОСПОМИНАНИЯ о современности? Вы об этом спрашиваете меня? — Отвечаю. С тех пор, как я начал мыслить и рассуждать, я мыслю вслух, и готов был бы всегда печатать, во всеуслышанье, все мои мысли и рассуждения. Душа моя покрыта прозрачною оболочкой, через которую каждый может легко заглянуть во внутренность, и всю жизнь я прожил в стеклянном доме, без занавесей... Понимаете ли вы, что это значит? Оттого-то вы всегда имели так много врагов!.. И пламенных друзей, из которых один стоил более ста тысяч врагов!.. Почти
двадцать пять лет кряду прожил я, так
сказать, всенародно, говоря с публикой
ежедневно о всем близком ей, десять лет,
без малого, не сходил с коня, в битвах и
бивачном дыму, пройдя, с оружием в руках,
всю Европу, от Торнео до Лиссабона,
проводя дни и ночи под открытым небом, в
тридцать градусов стужи или зноя, и
отдыхая в палатах вельмож, в домах
граждан и в убогих хижинах. Жил я в
чудную эпоху, видел вблизи вековых
героев, знал много людей необыкновенных,
присматривался к кипению различных
страстей... и кажется... узнал людей! Много
испытал я горя, и только под моим
семейным кровом находил истинную
радость и счастье, и, наконец, дожил до
того, что могу сказать в глаза зависти и
литературной вражде: что все грамотные
люди в России знают о моем суще- Стр. 6 ствовании! Много сказано — но это сущая правда! — Вот права мои говорить публично о виденном, слышанном и испытанном в жизни. В целом мир, где только есть Литература, там есть литературные партии, литературные вражды, литературная борьба. Иначе быть не может, по натуре вещей. Союз, дружба, согласие литераторов — несбыточные мечты! Где в игре человеческое самолюбие, там не может быть ни дружбы, ни согласия. Страсти — пороховая камера, а самолюбие — искра. Невозможно, чтоб не было вражды между людьми, имеющими притязания на ум, на славу, или по крайней мере на известность и на все сопряженные с ними житейские выгоды, и разумеется, что, кто заграждает нам путь к избранной нами цели, издали столь блистательной и заманчивой, тот враг наш. А кто же может более заграждать этот путь, как не журналист, непреклонный, неумолимый, отстраняющийся от всех партий, на которого не действуют ни связи, ни светские отношения, ни даже собственные его выгоды, и который, так сказать, очертя голову говорит все то, что ему кажется справедливым, и что только можно высказать. Это настоящий Змей Горынич, которого не может тронуть даже и Душенька][i] Пересмотрите Северный Архив с 1822 года: там вы найдете начало той борьбы и следствий ее, литературной вражды, которая продолжается от сих пор и перейдет за пределы моей могилы. Критика на Историю Государства Российского, сочинения знаменитого нашего историографа Н.М.Карамзина, не возбудила ненависти в благородном сердце автора, который даже внес ссылки на Северный Архив в Примечание к своей истории; но на каждом великом муже, как на вековом кедре, гнездятся мелкие насекомые, питающиеся его славой, и они подняли писк и визг против смельчака, дерзнувшего очищать вековой кедр от сухих листьев и гнилых ветвей! В Литературных Листках (приложение к Северному Архиву) защищен знаменитый Крылов от нападок приверженцев И.И.Дмитриева — и тут наступил всеми видимый и явный взрыв литературной вражды... Признавая всегда Стр. 7 гениальность Пушкина и необыкновенный талант В.А.Жуковского, в Литературных Листках и в родившейся в от них Северной Пчелы говорено было смело и откровенно о их произведениях, с указанием на слабое, для возвышения превосходного — и это был уже последний удар, coup de grace. Зашумели и загудели журналы, завопила золотая посредственность, и пошла потеха! Северная Пчела, однако же, все шла и идет своим путем, ни на что не оглядываясь, не стесняясь в своих суждениях ни какими посторонними видами, отдавая полную справедливость и дань хвалы жесточайшим противникам, когда они напишут что-нибудь хорошее, и порицая искреннейших друзей своих, когда они споткнутся. Замечательно и весьма, что вся вражда падала на меня одного, и каждое неблагоприятное суждение для автора приписывалось мне, а за похвалу никто не сказал мне спасибо! Напротив, похвалы породили более врагов, нежели порицания. Удивительно, а правда! Иные стали моими врагами после похвалы, чтоб доказать, что они не напрашивались на нее; другие вооружились за то, зачем я хвалил людей, в которых они не видят хорошего!.. Еще
весьма замечательно, что все журналы,
сколько их ни было в течение двадцати
пяти лет (исключая Соревнователя
просвещения и благотворения, который
издавался Литературным Обществом, и
нынешней Библиотеки для Чтения), начинали
свое поприще, продолжали и кончали его —
жестокой бранью против моих
литературных произведений. Все мои
сочинения и издания были всегда
разруганы, и ни одно из них до сих пор не
разобрано критически, по правилам науки.
Нигде еще не представлено доказательств,
почему такое-то из моих сочинений дурно,
чего я должен избегать и остерегаться. О
хорошей стороне — ни помина! Какая бы
нелепость ни вышла из печати, господа
журналисты всегда утверждают, что все же
она лучше, нежели мои сочинения. Вот
все существо их критики моих сочинений!
Один из новых журналов простер до такой
степени свою храбрость, что даже
поставил меня ниже известного
московского писаки Александра Орлова!
Вы думаете, что я гневался или гневаюсь
на журналы за эти поступки со мной?
Уверяю честию — нет! Если б они были
посмышле- Стр.
8 нее, то действовали бы иначе. Думая унизить меня, они возвысили — и сочинения мои, благодаря Бога, разошлись по России в числе многих тысяч экземпляров, многие из них переведены на языки: французский, немецкий, английский, шведский, итальянский, польский и богемский — и Северная Пчела благоденствует! Но литературная вражда, не пробив стрелами критики моего литературного панциря, принялась за средство, которое Дон Базилио советует доктору Бартоло употребить против графа Альмавивы, в опере Россини: «Севильский цирюльник». С величайшим наслаждением слушаю я всегда арию: La calumnia! У меня собран целый том сатир и эпиграмм... Будь я в сотую долю такой литератор, каким стараются изобразить меня мои благоприятели, то достоин был бы... чего?., самого ужасного: быть на них похожим. А как не послушать, когда рассказывают о сочинениях человека, который в течение двадцати пяти лет ежедневно припоминает печатно о своем существовании! Ведь не о каждом можно сказать, что взбредет на ум, а тут обширное поле для выдумок. А печатные намеки? Ведь без означения имени вы можете что угодно сказать и напечатать о журналисте, историке, романисте, статистике, сельском хозяине, проживающем в Париже или в Китае!!! Напечатав, вы можете сказать в обществе: это Булгарин! Неужели он таков? спросят вас. Во сто раз хуже! — и из двадцати человек десять поверят. Худому верится как-то легче, нежели хорошему; а кому какая нужда заглядывать в стеклянный дом, в котором я живу! Все это меня нисколько не трогает, и стоит взглянуть на меня, чтобы увериться, что желчь во мне имеет самое правильное отправление, и что я не высох с горя. Вы думаете, что я питаю в сердце моем ненависть или злобу к моим врагам. Ей Богу, нет! Как можно в сердце хранить гнусные страсти, отравляющие всю существование! Посердишься и забудешь. Только на одно обстоятельство я должен обратить внимание моих читателей, потому что оно имеет неразрывную связь с теперешним моим сочинением. По долгу журналиста, литератора и современника я подвержен горькой обязанности говорить о смерти людей, снискавших уважение или любовь и благодарность сооте- Стр. 9 чественников
своими заслугами или литературными
трудами. По-моему положению в свете я
знал и знаю лично большую часть
замечательных лиц в России, и кого знал,
о тех говорю от своего лица, приводя
иногда речи или необыкновенные случаи
из их жизни, мной от них слышанные. Из
этого мои благоприятели, мои любезные
Доны Базилии, умели выковать металл и
вылить из него противу меня пули,
которые однако ж не попадают в цель.
Некоторые очень искусно дают знать,
особенно по случаю моей биографической
статьи об И.А.Крылове, что будто я хвастаю
дружбою со знаменитостями, после их
смерти, когда эти знаменитости меня и
знать не хотели!!! Ловко, да не умно и не
удачно! Мы живем посреди современных
свидетелей, и к следующим томам моих Воспоминаний
я приложу снимки с писем ко мне многих
знаменитостей, для доказательства, в
каких я находился с ними сношениях.
Предварительно скажу, что я никогда не хвастал
ничьей дружбой и никакими связями,
никогда этим не гордился и не буду
хвастать и гордиться. Никогда в жизни я
ничего не искал, никому и никогда не
навязывался, не обивал ничьих порогов, и
не задыхался в атмосфере передних.
Почитаю себя счастливым, и радуюсь в
глубине души, что многие значительные
люди оказывали и оказывают ко мне
благосклонное внимание, и за это питаю к
ним искреннюю, сердечную благодарность;
но чтоб я хвастал или гордился
знакомством или связью с каким-нибудь,
хотя самым даровитым русским писателем,
этого не бывало и не будет! В
столкновении и в связи я был со всеми ими,
как литератор и журналист, но в дружбе
был только с двумя, и то не как с
литераторами, а как с людьми — именно с
покойным А.С.Грибоедовым, бессмертным
творцом Горя от ума, и Н.И.Гречем. Я
столько же любил бы и уважал их, если б
они вовсе не были писателями. Талант без
сердца — машина! Дружбой с покойным И.А.Крыловым
я не хвастал, потому что никогда даже не
искал этой дружбы, а был с ним хорошо
знаком, и прежде часто видывал его. Как
журналисту, не принадлежащему ни к какой
партии, мне даже невозможно было искать
дружбы литераторов, а что многим из них я
был нужен, это не подлежит ни малейшему
сомнению, и ясно по ходу дела. Были
литерато- Стр. 10 ры, искренно мне преданные, но они уже в могиле... и я не трону их и не вспомню о их ко мне приверженности! Есть, может быть, и теперь литераторы, которые знают меня... и я больше не требую. Но, чтоб я хвастая дружбой Крылова, Пушкина, или кого бы то ни было!!! Ах, Боже мой, как вы мало знаете меня, любезные мои Доны Базилии, если в самом деле верите этому, а не выдумываете! Я горжусь только одним в свете, а именно: моими врагами. Если б они не были моими литературными врагами, я бы умер от чахотки или сошел с ума! Итак, почтенные мои читатели, верьте мне, что ёсс сказанное в моих Воспоминаниях сущая истина. Никто еще не уличил меня во лжи, и я ненавижу ложь, как чуму, а лжецов избегаю, как зачумленных. Всему, о чем я говорю в Воспоминаниях, есть живые свидетели, мои современники, совоспитанники и сослуживцы, или есть документы. Пусть современники уличать меня во лжи! Ошибиться я мог в числах, в именах, в порядке происшествий, потому что пишу не из книг, а из памяти — но в существе все правда. Где нельзя сказать правды, там я молчу, но не лгу. В том, близок ли я был к некоторым знаменитостям, представлю письменные доказательства, или сошлюсь на живых свидетелей. Но я вам еще не отвечал, почему я издаю мои Воспоминания при жизни... Ведь это только отрывки! При воспоминании прошлого, кажется мне, будто жизнь моя расширяется и увеличивается, и будто я молодею! Нынешнее единообразие жизни исчезает — и я смешиваюсь с оживленными событиями прошлого времени, вижу перед собой людей замечательных или для меня драгоценных, наслаждаюсь прежними радостями, и веселюсь минувшими опасностями, прежним горем и нуждой. Пишу с удовольствием, потому что это занимает меня и доставляет случай излить чувства моей благодарности к людям, сделавшим мне добро, отдать справедливость многим забытым людям, достойным памяти, высказать несколько полезных истин, представить подлинную характеристику моего времени. Найдется много кое-чего любопытного и даже поучительного! Стр. 11 Я прочел написанное нескольким искренним приятелям... «Печатайте!» сказали они в один голос. «Печатай, печатай!» повторили в семье... Явился мой добрый М.Д. Ольхин, и решил: печатать... Печатаю! Пойдут многочисленные подражания, как после всего, что только я ни вздумал печатать, и журналам будет случай бранить меня, и т.п. Все это даст некоторое движение умам, разбудит их — а при общем умственном застое и это хорошо! А сколько вы издадите томов ваших Воспоминаний? Не знаю! Сколько напишется. Быть может, кончу на этих двух томах, быть может, буду продолжать. Не принимаю никакой обязанности перед публикой. Все зависит от досуга и от охоты. Воспоминая о моих детских годах, я излагал события почти в хронологическом порядке, и часто должен был говорить о себе. Со второй части форма сочинения, по самому существу вещей, должна измениться. Детство и великих и малых людей принадлежит более природе человеческой, нежели истории, и наблюдение за развитием каждого человека любопытно для любознательного ума, особенно, если развитие совершилось среди необыкновенных событий и необычного хода дел. Так точно мы, с некоторым любопытством, смотрим даже на обломки корабля, разбитого бурей, потому что эти щепы возбуждают в нас идеи! Дитя может смело и откровенно говорить о себе, потому что оно, так сказать, не составляет индивидуума, или отдельного лица в гражданском обществе, но принадлежит к массе человечества. Со времени, когда я вступил на поприще гражданской жизни, я буду рассказывать, как очевидец, малоизвестные обстоятельства и замечательные случаи в современных событиях, или вовсе не замеченные историей, или вскользь упомянутые, и частные происшествия и приключения, достойные внимания или любопытные своей необыкновенностью, а о себе буду упоминать тогда только, когда невозможно будет этого избегнуть, и когда надобно будет изложить мое собственное мнение. Рассказы мои будут или от третьего лица, или от имени товарищей, по большей Стр. 12 части эпизодами, или отдельными статьями. Эти эпизоды будут исторические и частные. Первые будут иметь форму или обыкновенную историческую, или созданного мной рода в Русской Литературе, под названием военные рассказы; вторые будут в виде повестей, или повествований, основанных на истинных событиях. Вообще, в моих Воспоминаниях нет и не будет ничего выдуманного мной. Все здесь справедливо. Я должен иногда пропускать многое, повествуя о современности, но не обязан прибавлять или искажать истины. Это мое неотъемлемое право. Слово подлежит обстоятельствам; мысль и совесть моя собственность! Фаддей Булгарин [i] См. поэму Богдановича: Душенька
Оцифровка и вычитка - Константин Дегтярев Публикуется
по изданию: Фаддей
Булгарин. "Воспоминания", М.:
Захаров, 2001 |
