Сентября 2-го (14-го), в час пополудни, пройдя через большой лес, мы увидали вдали возвышенность, и через полчаса достигли её. Передовые солдаты, уже взобравшиеся на холм, делали знаки отставшим, крича им: «Москва! Москва!» Действительно впереди показался великий город; там, мы рассчитывали отдохнуть от утомительного похода, так как мы, императорская гвардия, сделали более 1 200 лье, нигде не отдыхая.

Был прекрасный летний день; солнце играло на куполах, колокольнях, раззолоченных дворцах. Многие, виденные мною столицы, Париж, Берлин, Варшава, Вена и Мадрид, произвели на меня впечатление заурядное; здесь же другое дело: в этом зрелище, для меня, как и для всех других, заключалось что-то магическое.

В эту минуту было забыто всё — опасности, труды, усталость, лишения, и думалось только об удовольствии вступить в Москву, устроиться на удобных квартирах на зиму и заняться победами другого рода — таков уж характер французского воина: от сражения к любви, от любви к сражению.

В то время, как мы любовались городом, пришло распоряжение одеться в парадную форму.

В этот день я был в авангарде ещё с пятнадцатью товарищами и мне поручили стеречь нескольких офицеров, оставшихся в плену после большого Бородинского сражения. Многие из них говорили по-французски. Между ними находился, между прочим, и православный поп, вероятно полковой священник, также очень хорошо говоривший по-французски; он казался более печальным и озабоченным, чем все его товарищи по несчастью. Я заметил, как и многие другие, что когда мы взобрались на холм, все пленные склонили головы и несколько раз набожно осенили себя крестным знамением. Я подошёл к священнику и осведомился, что означает эта манифестация. «Сударь, отвечал он — гора, на которой мы находимся, называется «Поклонной» и всякий добрый москвич, при виде святынь города, обязан

Стр. 3

перекреститься». Через минуту мы уже спускались с горы, а ещё через четверть часа пути очутились у ворот города.

Император уже находился там со своим генеральным штабом. Мы сделали привал; тем временем я заметил, что под самым городом, по левой руке раскинулось обширное кладбище. Немного погодя, маршал Дюрок, незадолго перед тем вступил в город, вернулся и представился императору вместе с несколькими жителями, говорившими по-французски. Император обратился к ним с вопросами; затем маршал доложил императору, что в Кремле собралось множество вооружённых людей — большею частью преступников, выпущенных из тюрем, и что они стреляют в кавалерию Мюрата, составлявшую авангард. Несмотря на многократные требования, они отказывались отпереть ворота. «Все эти негодяи — пьяны, — добавил маршал, — и не хотят слушать никаких резонов». — «Пусть же выбьют ворота пушками! — Отвечал император, — и выгонят оттуда всё, что там засело».

Так и сделали; король Мюрат взял на себя эту обязанность, два пушечных выстрела — и весь сброд рассыпался по городу. После того король Мюрат двинулся дальше по городу, преследуя русский арьергард.

Послышались раскаты всех барабанов, затем раздалась команда: Garde a vous! To был сигнал вступления в город. В половине четвёртого по полудни мы вступили колонной, тесно сплочённой по взводам. Авангард, в составе которого входил и я, состоял из тридцати человек, командовал им Цезарис, поручик нашей роты.

Только что вступили мы в предместье, как увидали идущих на нас тех самых негодяев, которых выгнали из Кремля, у всех были убийственные рожи и вооружены они были ружьями, пиками, вилами. Едва перешли мы через мост, отделявший предместье от города, как из-под моста выскочил какой-то субъект и направился на встречу войскам, он был в овчинном полушубке, стянутом ремнём, длинные седые волосы развивались у него по плечам, густая белая борода спускалась по пояс. Он был вооружён вилами о трёх зубьях, точь в точь, как рисуют Нептуна, вышедшего из вод.

Он гордо двинулся на тамбур-мажора, собираясь первый нанести ему удар; видя, что тот в парадном мундире, в галунах, он вероятно принял его за генерала. Он нанёс ему удар своими вилами, но тамбур-мажор успел уклониться и, вырвав у него смертоносное оружие, взял его за плечи и спустил с моста в воду, откуда он только что перед тем вылез; он скрылся в юде и уже не появлялся, его унесло течением, больше мы его и не видали.

Далее нам встретились и другие русские, стрелявшие в нас; но так они никого не ранили, то у них просто вырывали ружья, разбивали, а их самих спроваживали, ударяя прикладами в зад. Часть оружия была взята нами из арсенала в Кремле; оттуда же были взяты ружья с трутом вместо кремней, трут кладут всегда, когда ружья новы и стоят в козлах. Мы узнали, между

Стр. 4

прочим, что эти несчастные покушались убить одного офицера из генерального штаба короля Мюрата.

Пройдя мост, мы продолжали путь по широкой прекрасной улице. Нас удивило, что не видно было ни души, даже ни одной женщины и некому было слушать музыку, игравшую «Победа за нами!» Мы не знали, чему приписать такое полное безлюдье. Мы воображали, что жители, не смея показываться, смотрели на нас сквозь щелки оконных ставень. Кое-где попадались лакеи в ливреях, да несколько русских солдат.

После перехода, длившегося около часа, мы очутились перед первой оградой Кремля. Но нас заставили круто повернуть налево и мы вступили в улицу ещё лучше и шире первой; она привела нас на Губернаторскую площадь. В ту минуту, как остановилась колонна, мы увидали трёх дам, выглядывающих из окна нижнего этажа.

Я очутился на тротуаре, вблизи одной из этих дам; она подала мне кусок хлеба, чёрного, как уголь, и перемешенного с мякиной. Я поблагодарил её и в свою очередь подал ей кусок белого хлеба, полученный мной от тётки Дюбуа, маркитантки нашего полка. Дама покраснела, а я засмеялся; тогда она, не знаю зачем, тронула меня за рукав и я продолжал путь.

Наконец пришли мы на Губернаторскую площадь; мы сомкнулись в массу, против дворца Ростопчина, губернатора города, того самого, который распорядился поджечь его. Нам объявили, что весь наш полк назначен пикетом и что никто ни под каким видом не смеет отлучаться. Но, несмотря на это, через полчаса вся площадь была покрыта всякой всячиной, чего только душе угодно; тут были разных сортов вина, водка, варенье, громадное количество сахарных голов, немного муки, но хлеба не было. Солдаты входили в дома на площади, чтобы потребовать еды и питья, но, не находили ни души, сами брали, что им было нужно, Вот почему накопилось столько добра.

Мы расположили наш пост под главными воротами дворца, где направо находилась комната, довольно обширная для помещения караула и нескольких пленных русских офицеров, которых привели к нам, найдя их в городе. Что касается первых офицеров, приведённых нами вплоть от Москвы, то мы всех их, по приказанию начальства оставили у входа в город.

Дворец губернатора был довольно велик и совершенно европейской конструкции. В глубине входа помещались справа две прекраснейших лестницы; они сходят в бель-этаж, где имеется большой зал, с овальным столом посередине; в глубине висит большая картина, изображающая русского императора Александра на коне. Позади дворца обширный двор, окружённый зданиями, предназначенными для прислуги.

Час спустя после нашего прибытия начался пожар, на правой стороне показался густой дым, потом взвился вихрь пламени; никто однако не

Стр. 5

знал, откуда это происходит. Вскоре нам сообщили, что горит базар, квартал купцов. «Вероятно, — объясняли некоторые, — это мародёры армии по неосторожности заронили огонь, входя в лавки за продовольствием.»

Многие, не участвовавшие в этой кампании, говорят, что пожар Москвы был гибелью армии; что касается меня и многих других, то я думаю, наоборот, что русские могли бы и не поджигать города, а просто увезти с собой или побросать в Москву реку всё продовольствие, опустошить край на десять лье в окружности — что было не трудно, так как часть края пустынна—и тогда нам, по прошествии двух недель, поневоле пришлось бы убраться.

После пожара все ещё оставалось достаточно жилищ, чтобы поместить всю армию, и даже если допустить, что все жилища сгорели — и тогда оставались бы подвалы.

В семь часов загорелось за губернаторским домом: полковник сейчас же пришёл к нам в караул и приказал немедленно выслать патруль в 15 человек; в том числе был и я. Цезарис отправился с нами, во главе патруля. Мы двинулись в ту сторону, где горело, но едва сделали мы шагов триста, как нас салютовали ружейными выстрелами справа и слева. В первую минуту мы не придали этому значения, всё ещё думая, что это пьяные солдаты армии. Но пятьдесят шагов дальше из какого-то тупика опять раздаются выстрелы, направленные прямо в нас.

В ту же минуту возле меня послышался крик и я убедился, что один из солдат ранен. Действительно, пуля попала ему в ляжку, но рана была не опасна, так как не мешала ему идти. Решено было тотчас же вернуться к месту стоянки полка; но едва успели мы повернуть, как ещё два выстрела из того же закоулка заставили нас изменить намерения. Решили поближе рассмотреть, в чём дело. Мы подошли к дому, откуда заметили выстрелы, выломали ворота и очутились лицом к лицу с девятью дюжими молодцами, вооружёнными копьями и ружьями — они не пускали нас войти.

Тотчас же завязался во дворе бой, довольно неравный, так как нас было девятнадцать человек против девяти; но думая, что их там больше, мы первым делом уложили на месте троих, первых подвернувшихся нам под руку. В одного капрала попал удар пикой между кожаной амуницией и одеждой; не чувствуя себя раненым, он схватил пику своего противника, бывшего несравненно сильнее, так как у капрала только рука была свободна, в другой он принуждён был держать ружьё; поэтому он с силой был отброшен к двери подвала, не выпуская, однако, из руки древко пики. В эту минуту русский упал, сражённый двумя ударами штыком. Офицер своей саблей отсёк кисть руки у другого русского, чтобы заставить его выпустить пику, но так как тот ещё угрожал, то его живо усмирили пулей в бок и отправили к Плутону.

Стр. 6

Тем временем я с пятью солдатами держал остальных четверых, ещё остававшихся у нас противников (трое улизнули) до того тесно прижатыми к стене, что они не в состоянии были пустить в дело своих пик, при малейшем движении мы могли проткнуть их нашими штыками, скрещенными у их груди, по которой они били себя кулаками, как бы для того, чтобы бравировать нас. Надо прибавить, что эти несчастные были пьяны, — напившись водки, которую предоставили им в волю, так что они были точно бешенные. Наконец, чтобы покончить скорее, мы принуждены были поставить их в невозможность сражаться.

Мы поспешили осмотреть дом; в одной из комнат мы застали двоих из бежавших людей: увидев нас, они были так поражены, что не успели схватить своё оружие, которое мы забрали себе; тем временем они спрыгнули с балкона.

Так как мы отыскали всего двоих людей, а ружей было на лицо три, то мы стали искать третьего и нашли его под кроватью; он вышел к нам, не заставляя себя просить и крича: «Боже! Боже!» Мы не сделали ему никакого вреда, но удержали при себе, чтобы он мог нам служить проводником. Он был, как и другие, отвратителен и безобразен, — каторжник, как и прочие; на нём был овчинный тулуп, подпоясанный ремнём. Мы вышли из дома. На улице мы увидали тех двух колодников, что выскочили из окна, один был мёртв, разбив себе голову о мостовую; у другого .были сломаны обе ноги.

Мы оставили их, а сами решили вернуться на Губернаторскую площадь. Но каково было наше изумление, когда мы увидели, что это невыполнимо, настолько распространился пожар: пламя справа и слева образовало сплошной свод, под которым нам приходилось идти, а это было невозможно, при сильно дувшем ветре и в виду того, что некоторые крыши стали проваливаться. Мы принуждены были избрать иную дорогу и направиться в ту сторону, откуда раздались другие ружейные выстрелы; к несчастью, мы не умели ничего втолковать нашему проводнику.

Пройдя шагов двести, мы увидели по правую руку какую-то улицу; но прежде чем войти в неё, мы, ради любопытства, пожелали осмотреть дом, откуда раздавались ружейные выстрелы, — с виду он показался нам очень красивым. Мы пропустили вперёд нашего пленного и сами шли за ним; но вдруг раздались тревожные крики и выскочило несколько человек с зажжёнными факелами в руках; пройдя через большой двор, мы убедились, что место, где мы находимся, не простой дом, а великолепный дворец. Раньше чем войти в него, мы оставили у ворот двух часовых, с распоряжением предупредить нас в случае нападения врасплох. У нас были свечи, мы зажгли их несколько и вошли: от роду я не видывал жилища с такой роскошной меблировкой, как-то, что представилось нашим глазам; в особенности поражала коллекция картин голландской и итальянской школы.

Стр. 7

Между прочими богатствами особенно привлёк наше внимание большой сундук, наполненный оружием замечательной красоты, которое мы и растащили. Я взял себе пару пистолетов в оправе, украшенной жемчугом; да ещё взял себе также снаряд, употребляемый для испытания силы пороха (пробная мортирка).

Уже около часу мы бродили по обширным, роскошным хоромам, в стиле для нас совершенно новом, как вдруг раздался страшный взрыв: он шел откуда-то снизу из-под того места, где мы находились. Сотрясение было страшно сильное: мы думали, что будем под развалинами дворца. Мы проворно спустились вниз, со всякой осторожностью, но были поражены, не застав наших двух солдат, поставленных на часах у дверей. Довольно долго проискали мы их, наконец, нашли на улице, они сказали нам, что в момент взрыва они поскорее убежали, думая что весь дом обрушится на нас. Перед уходом мы хотели узнать причину напугавшей нас катастрофы; оказывается, в обширной столовой обрушился потолок, хрустальная люстра разлетелась вдребезги и всё это произошло от того, что нарочно были положены ядра в большую изразцовую печь. Русские рассудили, что для того, чтобы истреблять нас, всякое средство годится.

Пока мы были в доме, размышляя о многих вещах, которых ещё не понимали, мы услыхали крики: «Горим! горим!» Это наши часовые заметили, что дворец загорелся. Действительно, из многих мест повалили клубы дыма, сперва чёрного, потом багрового, и в один миг всё здание очутилось в огне. По прошествии четверти часа, крыша из крашеного глянцевитого толя рухнула с страшным треском и увлекла за собой три четверти всего здания.

Сделав несколько кругов, мы попали в довольно широкую и длинную улицу, где направо и налево возвышали великолепные дворцы. Она должна была привести нас в ту сторону, откуда мы пришли, но каторжник, служивший нам проводником, ничего не мог сообщить нам; он был полезен нам лишь на то, чтобы по временам тащить нашего раненого: ему стало трудно идти. Во время нашего странствия мы встречали проходивших мимо людей с длинными бородами и зловещими лицами; при свете факелов, которые они несли в руках, они казались ещё страшнее; не подозревая их намерений, мы пропускали их.

Дальше мы встретили гвардейских егерей и от них узнали, что это сами русские поджигают город и что встреченным нами людям поручено вьшол-нять этот замысел. Действительно, минуту спустя, мы увидали троих русских, поджигавших православную церковь. Заметив нас, двое побросали свои факелы и убежали; мы подошли к третьему — тот не бросил факела, а, напротив, старался привести в исполнение своё намерение; но удар прикладом в затылок сломил его упрямство. В ту же минуту мы встретили патруль егерей, заблудившихся точно также, как и мы. Командовавший ими

Стр. 8

сержант рассказал мне, что они видели каторжников, поджигавших несколько домов, и что одному из них он принужден был отсечь кисть руки саблей, чтобы заставить его бросить факел, но когда факел выпал у него их правой руки, он поднял его левой, с намерением продолжать поджоги; они принуждены были убить его.

Немного дальше мы услыхали голоса женщин, звавших на помощь по-французски; мы вошли в дом, откуда слышались крики, думая, что это маркитантки армии в драке с русскими. Войдя, мы увидали разбросанные в беспорядке разнообразные костюмы, показавшиеся нам очень богатыми, и навстречу нам вышли две дамы, взволнованные и растрёпанные. При них был мальчик лет 12-15; они умоляли нас оказать им покровительство против солдат русской полиции, которые хотели поджечь их жилище, не дав им времени унести свои пожитки, между коими была одежда Цезаря, шлем Брута, латы Жанны д'Арк; дамы объяснили нам, что они актрисы, что мужья их поневоле должны были уйти в поход вместе с русскими. Мы воспрепятствовали пока поджогу дома, забрав с собой русских полицейских; их было четверо; мы увели их к своему полку, все ещё стоявшему на Губернаторской площади; прибыли мы туда с немалыми затруднениями, не раньше двух часов ночи и со стороны противоположной той, откуда пришли.

Полковник узнав о нашем возвращении, явился к нам, чтобы выразить своё неудовольствие и допросить нас, где это мы пропадали с 7-ми часов вчерашнего дня. Но когда он увидал наших пленников и нашего раненого товарища и когда мы рассказали ему про испытанные нами опасности, он объявил, что рад нашему возвращению и что мы доставили ему сильное беспокойство.

Бросив взгляд на площадь, где расположился на бивуаках полк, мне представилось, что я вижу перед собой сборище разноплеменных народов мира, — наши солдаты были одеты, кто калмыком, кто казаком, кто татарином, персиянином или турком, а другие щеголяли в дорогих мехах. Некоторые нарядились в придворные костюмы во французском вкусе, со шпагами при бедре, с блестящими, как алмазы, стальными рукоятками. Вдобавок, вся площадь была усеяна лакомствами, каких только душе угодно — винами, ликёрами, в большом количестве; был небольшой запас свежего мяса, много окороков и крупной рыбы, немного муки, — а хлеба не было.

На другой день после нашего прибытия, 3 (15-го) сентября, в 9 часов утра, полк покинул Губернаторскую площадь, чтобы перенестись в окрестности Кремля, где поместился император, а так как ещё не прошло двадцати-четырёх часов моего дежурства, то я с 15-тью товарищами был оставлен во дворце губернатора.

Около десяти часов я видал генерала, подъехавшего верхом; кажется, это был генерал Пернетти, он привёл с собой человека, ещё молодого, в овчин-

Стр. 9

ном тулупе, подпоясанном красным шерстяным кушаком. Генерал спросил меня, не я ли начальник поста, и на мой утвердительный ответ сказал : «Хорошо, заберите этого человека и убейте его штыками, — я застал его с факелом в руках поджигающим дворец, где я квартирую.»

Я тотчас же отрядил четырёх солдат для выполнения приказа генерала. Но французский солдат мало склонен к подобным хладнокровным экзекуциям: удары, которые они наносили ему, не проникали сквозь овчину; мы вероятно пощадили бы его жизнь, если бы не генерал, который, желая удостовериться, исполнят ли его приказание, не уезжал до тех пор, пока несчастный не упал замертво, сражённый выстрелом, который один солдат нанёс ему в бок, чтобы не заставлять его страдать от штыков. Мы так и оставили его на площади.

Вскоре явился другой субъект, житель Москвы, француз по происхождению, парижанин, выдававший себя за владельца бань. Он пришёл просить у нас защиты, так как его дом собираются поджечь. Я дал ему четырёх солдат, но они вскоре вернулись говоря, что уже поздно — обширное здание бань всё объято пламенем.

Несколько часов спустя после нашей злополучной экзекуции солдаты поста пришли доложить им, что какая-то женщина, проходившая по площади, бросилась на безжизненное тело несчастного молодого человека. Я пошёл посмотреть; она старалась дать нам понять, что это её муж или родственник. Она сидела на земле, держа на коленях голову убитого, проводила рукой по его лицу, по временам целовала его, но не проливая ни одной слезы. Наконец, утомившись смотреть на сцену, раздиравшую мне душу, я заставил её войти в караульню; я подал ей рюмку водки, которую она выпила с удовольствием; за этой рюмкой последовала вторая, третья и ещё другая, — сколько бы ей ни предлагали. Она старалась объяснить нам, что не уйдёт отсюда три дня, дожидаясь пока мёртвый не воскреснет; очевидно, она думала, как всё русское простонародье, что по прошествии трёх дней покойник является своим близким; в конце концов она заснула на диване.

В пять часов наша рота вернулась на площадь; она снова была отряжена пикетом, так что моя надежда отдохнуть не осуществилась — я опять был назначен в дежурство на сутки. Остальная часть полка, точно также, как часть гвардии, были заняты тушением пожаров, приближающихся к Кремлю; временно удалось остановить распространение огня, но вслед затем он опять вспыхнул сильнее прежнего.

После того как рота вернулась на площадь капитан разослал патрули в разные кварталы, между прочим, один был отправлен в квартал бань, но он тотчас же вернулся и командовавший им капрал рассказал нам, что в ту минуту, как они подходили, крыша бань обрушилась с страшным треском, и искры, разлетевшиеся кругом, подожгли другие здания во многих местах.

Стр. 10

Весь вечер и всю ночь наши патрули только и делали, что приводили нам русских солдат, которых находили в разных частях города — пожар заставлял их вылезать из своих сокровенных убежищ. Между ними было два офицера, один из армии, другой из ополчения; первый беспрекословно позволил себя обезоружить, т.е. отдал свою саблю без возражений и попросил только, чтобы ему оставили золотую медальку, висевшую у него на груди; но второй, человек совсем ещё молодой и имевший на себе кроме сабли пояс с патронами, на за что не соглашался дать себя обезоружить, и так как он очень хорошо говорил по-французски, то объяснил нам, в виде довода, что принадлежит к ополчению; но в конце концов мы убедили его повиноваться.

В полночь опять вспыхнул пожар по близости от Кремля; удалось ограничить его распространение.

Но в 3 часа утра, он возобновился с новой силой и уже не прекращался.

В эту ночь, с 3(15-го) на 4-е (16-е), мне пришла охота, и ещё двоим моим товарищам, пройтись по городу и посетить Кремль, о котором мы так много наслушались. И вот мы отправились; для освещения пути нам не понадобилось факелов, но собираясь посетить жилища и подвалы русских бояр, мы захватили себе в провожатые каждый по человеку из роты, снабжённых свечами.

Мои товарищи уже немного знали дорогу, так как ходили по ней два раза, но кругом все ежеминутно менялось в следствии обрушившихся зданий, и мы скоро заблудились. Пробродив несколько времени без всякого толка, смотря по тому, как позволял нам огнь, мы к счастью встретили еврея, который рвал на себе волосы и бороду, глядя, как горела его синагога, где он состоял раввином. Он говорил по-немецки и мог поведать нам своё горе: оказывается, он и его соплеменники сложили в синагогу всё, что у них было самого драгоценного, и вот теперь всё погибло. Мы пытались утешить сына Израиля, взяли его за руку и велели вести нас в Кремль.

Не могу без смеха вспомнить, что еврей, среди такой-то суматохи, стал спрашивать нес, не имеем ли мы что продать или выменять. Я полагаю, он задавал нам эти вопросы просто по привычке — разве в подобный момент мыслима была какая-нибудь торговля? Пройдя по нескольким кварталам, в большинстве объятым пламенем, и заметив много прекрасных улиц, ещё не тронутых, мы прибыли на маленькую площадь, слегка возвышенную, неподалёку от Москвы реки, и оттуда еврей указал нам на башни Кремля, ясно видневшиеся, как среди бела дня, при свете окрестных пожаров; на минуту мы остановились в квартале, чтобы осмотреть подвал, откуда выходило несколько улан гвардии. Мы забрали оттуда вина, сахару и много варенья; все это мы нагрузили на еврея, состоящего под нашим покровительством. Уже рассвело, когда мы прибыли к первой ограде Кремля; мы прошли под воротами из серого камня, увенчанными маленькой колокольней

Стр. 11

с колоколом в честь св. Николая; под воротами, в углублении, находилось изображение этого святого в богатых ризах, и, проходя мимо, каждый русский набожно кланялся ему, даже каторжники — то был святой, покровитель России.

Очутившись за первой оградой, мы повернули вправо и, пройдя вдоль улицы, где нам очень трудно было пробираться из-за суматохи, царившей там вследствие пожаров, вспыхнувших в разных домах, занятых маркитантками гвардии, мы не без усилий добрались до стены, увенчанной высокими башнями. Местами на верхушках башен виднелись большие золочёные орлы. Пройдя ещё под одни ворота, мы очутились на площади, против самого дворца. Со вчерашнего дня там поселился император; ночь со 2-го (14-го) на 3-е (15-е) сентября он провёл в предместье.

По прибытии в Кремль мы застали там товарищей из 1-го полка егерей, которые были назначены пикетом, и они пригласили нас завтракать. Нас угостили хорошим мясом, чего давно с нами не бывало, и превосходными винами. Еврей, которого мы все держали при себе, принуждён был, несмотря на своё отвращение, есть с нами и отведать ветчины. Правда, егеря, у которых оказалось много слитков серебра из казначейства, обещали ему купить у него что-нибудь: этих слитков, величиною с кирпич и такой же формы, было много.

Около полудни мы все ещё сидели за столом с нашими друзьями, прислонившись спинами к исполинским пушкам, стоявшим по обе стороны оружейной палаты, напротив дворца, как вдруг раздался крик: «К оружию!» Загорелось в Кремле. Не прошло минуты, как горящие головни полетели во двор, где находилась артиллерийская часть гвардии; тут лежало большое количество пакли, оставленной русскими, и часть её уже загорелась. Опасения взрыва вызвало некоторою суматоху, в особенности в виду присутствия там императора, и его, так сказать, насильно заставили покинуть Кремль.

Тем временем мы распрощались с нашими друзьями и отправились к своему полку. Нашему проводнику объяснили, где стоит полк, и он заставил нас взять такое направление, которое, по его словам, будет короче. Но не было возможности идти этой дорогой, пламя мешало нам подвигаться. Пришлось выждать, чтобы очистился проход — в эту минуту вокруг Кремля всё пылало, и силой ветра, неистово дувшего с некоторых пор, нам кидало в ноги горящие головни; пришлось приютиться в подвале, где уже засело много людей. Там мы оставались довольно долго, и когда вышли, то повстречали полки гвардии, идущие на стоянку в загородный Петровский дворец, куда уже перенёс своё пребывание император. Один только батальон, первый 2-го полка, остался в Кремле: он охранял дворец от поджога, и 6 (18-го) сентября поутру император снова туда вернулся. Я забыл рассказать, что принц Невшательский, желая взглянуть на пожар, свирепствую-

Стр. 12

щий вокруг Кремля, поднялся вместе с одним офицером на одну из террас дворца, но их обоих чуть не снесло оттуда порывом ветра.

Ветер и пламя продолжали бушевать, но один проход оставался свободным, тот, откуда прошёл император. Мы пошли за ним следом, и через ми-нугу очутились на берегу Москвы реки. Мы держались вдоль набережной до тех пор, пока не увидели улицу, не так сильно объятую пламенем, или же другую, уже совершенно погоревшую, так как по той улице, где только что прошёл император, многие дома обрушились после его прохождения и мешали нам туда проникнуть.

Наконец мы очутились в квартале, совершенно обращённом в пепел, и наш еврей старался узнать в нём улицу, которая должна была привести нас на Губернаторскую площадь; но ему очень трудно было отыскать какие-либо следы.

В этом новом направлении, какое мы приняли, Кремль оставался у нас полевую руку. Пока мы шли ветер гнал на нас горячий пепел, залеплявший нам глаза; мы углубились в улицы, не встречая никаких приключений, только слегка обжигая себе ноги, — приходилось ступать на листы, упавшие с крыш, и на горячую золу, засыпавшую все улицы.

Мы уже прошли порядочное расстояние, как вдруг увидали по правую руку совершенно оголённое пространство: то был еврейский квартал; маленькие домишки, выстроенные из дерева, сгорели до тла: при таком зрелище наш проводник пронзительно закричал и упал без чувств. Мы поспешили освободить его от ноши, вынули бутылку с водкой, заставили его проглотить несколько капель и плеснули ему в лицо той же водкой. Он открыл глаза. Мы стали спрашивать, что с ним такое? Он объяснил нам, что его дом сделался жертвой пламени и что, вероятно, его семейство всё погибло. С этими словами он снова лишился чувств, так что нам поневоле пришлось оставить его, хотя мы не знали, как выпутаться из такого лабиринта. Надо было однако на что-нибудь решиться, мы навьючили нашу ношу на одного из солдат и продолжали путь; но, по прошествии нескольких минут, принуждены были остановиться, встретив препятствие на пути.

Чтобы добраться до другой, нетронутой улицы, надо было пройти расстояние шагов в триста; мы не решались пройти это расстояние, опасаясь горячей золы, которая могла ослепить нас. Пока мы совещались, один из моих приятелей предложил пробежать это расстояние бегом. Я советовал подождать ещё, остальные разделяли моё мнение. Но тот, который внёс первое предложение, видя, что мы в нерешимости и, не дав нам времени одуматься, крикнул:

—Кто меня любит, тот за мной!

И бросился бежать. Трое из нас пустились за ним следом, а я с остался с тем солдатом, что нёс нашу поклажу, все ещё состоящую из трёх бутылок вина, пяти бутылок водки и варенья.

Стр. 13

Не успели они сделать и тридцати шагов, как исчезли с наших глаз, первый упал в растяжку; следовавший за ним кое-как помог ему встать. Остальные двое закрыли себе лица руками и таким образом избегли опасности быть ослеплёнными, как первый, который ничего не видел — они попали в вихрь горячей золы. Первый, лишившись зрения, кричал и ругался напропалую, другие принуждены были поддержать его, но не могли ни привести его назад, ни сами вернуться туда, где находился я и солдат с ношей. Я тоже не решался пойти к ним, так как проход становился с каждой минутой всё опаснее. Более часу пришлось мне ждать прежде чем я мог присоединиться к товарищам. Тем временем тот, что почти ослеп, для того, чтобы промыть себе глаза, принужден был смочить платок уриной, пока не удалось промыть глаза вином, которое было со мной, а покуда .я с солдатом, оставшимся при мне, осушили одну из бутылок.

Сойдясь опять, мы убедились, что дальше нет никакой возможности подвигаться, не подвергаясь опасности. И вот мы решили вернуться назад, но перед тем как повернуть, мы вздумали взять каждый по большому листу железа, покрыть ими себе головы, придерживая их с той стороны, откуда летела зола и головни; согнув лист в виде щита, каждый из нас приложил его у левому плечу, держа обеими руками, чтобы защитить голову и левый бок. Прижавшись тесно друг к другу и принимая все предосторожности, чтобы не быть раздавленными мы двинулись в путь. Впереди шёл один солдат, потом я, держа за руку почти ослепшего товарища, а остальные следовали сзади. Наконец, мы с трудом перешли через опасное место, хотя несколько раз рисковали быть сбитыми с ног.

Мы очутились в новой улице, где застали несколько еврейских семейств. Они казались удивлёнными при виде нас, вероятно, они ещё не видали французов в этом квартале.

Мы подошли к одному еврею и постарались ему втолковать, чтобы нас проводили на Губернаторскую площадь. Вызвался один отец с сыном и так как в этом огненном лабиринте путь местами заграждался развалинами обрушившихся или горящих домов, то лишь после многих обходов, затруднений и неоднократных остановок для отдыха мы вернулись в 11 часов вечера на то место, откуда вышли накануне.

С тех пор, как мы прибыли в Москву, я собственно ещё ни разу не отдыхал; зато теперь я улёгся на прекрасных мехах, принесённых нашими солдатами во множестве, и проспал до семи часов утра.

Рота ещё не была освобождена от дежурства в виду того, что все полки, фузелёры и даже молодая гвардия, состоявшие в распоряжении маршала Мортье, назначенного губернатором города, были заняты за последние 36 часов тушением пожаров, — потушат огонь с одной стороны, а он вспыхивает с другой. Однако всё-таки удалось спасти достаточно жилищ, даже сверх того, что нужно было для расквартирования войск; но это стоило не-

Стр. 14

мало труда — Ростопчин приказал увезти все пожарные трубы. Немногие оставшиеся трубы оказались негодными к употреблению.

4 (16-го) числа был отдан приказ расстреливать всех тех, кто будет уличен в поджогах. Этот приказ начали немедленно приводить в исполнение. Неподалёку от Губернской площади находилась другая небольшая площадь, где было расстреляно несколько поджигателей и потом повешено на деревьях; это место навсегда сохранило прозвище, «Площади повешенных».

В самый день нашего вступления император отдал маршалу Мортье распоряжение запретить разграбление города. Этот приказ был сообщён в каждом полку, но когда узнали, что сами русские поджигают город, то уже не было возможности более удерживать нашего солдата, всякий тащил, что ему требовалось, и даже то, чего ему вовсе не было нужно.

В ночь на 5 (17-е) число капитан разрешил мне взять десятерых солдат, вооружённых саблями, и отправиться на добывание продовольствия. Ещё двадцать человек он отрядил в другую сторону, потому, что мародёрство или разграбление — как угодно — были разрешены, но приказано было производить как можно меньше беспорядка. И вот я отправился в третью ночную экспедицию.

Мы прошли по большой улице, прилегавшей к площади, где мы стояли. Хотя там два раза производились поджоги, но удавалось ограничить распространение огня и в конце концов посчастливилось эту улицу отстоять совсем. Поэтому там поселились многие из высших офицеров и чиновни-ковармии. Мы проходили ещё по нескольким другим улицам, где от домов оставались только пустые места, намеченные железными листами с крыш; ветер предыдущих дней развеял самый пепел с пожарищ.

Наконец мы добрались до квартала, где всё было ещё цело; между прочим, мы увидали несколько экипажей, но без лошадей. Кругом царила глубокая тишина. Мы осмотрели экипажи и ничего в них не нашли. Но едва успели мы отойти, как раздался позади яростный крик и повторился вслед затем ещё в нескольких местах. Мы стали прислушиваться, но более уже ничего не слышали. Тогда мы решили зайти в два дома, в один — я с пятерыми солдатами, а в другой — капрал с остальными пятью. Мы зажгли фонари, принесённые с собой, и с саблями в руках собрались войти в дома, надеясь найти там что-нибудь для себя полезное.

Дом, куда я хотел войти, был заперт и ворота забиты железными болтами. Это сильно меня раздосадовало, нам не хотелось шуметь, выбивая во-рота. Но заметив, что открыт подвал, выходивший на улицу, двое людей спустились туда. Там находилась лестница, сообщавшаяся с внутренностью дома, и нашим людям ничего не стоило отпереть нам ворота. Мы вошли и очутились в бакалейной лавке; всё было в целости, только в одной комнате—в столовой, замечался некоторый беспорядок. На столе виднелись ос-

Стр. 15

татки варёного мяса, на сундуке лежало несколько мешков с крупной медной монетой; может быть, ими пренебрегли или просто не могли забрать их с собой.

Осмотрев весь дом, мы расположились унести провизию, — там оказалось большое количество муки, масла сахару, кофе, а также большая бочка, полная яиц, уложенных слоями на овсяной соломе. Пока мы выбирали предметы продовольствия, не торгуясь, считая себя вправе захватить всё, раз это добро оставлено владельцами и с минуты на минуту может сделаться добычей огня, капрал, вошедший в дом с другой стороны, прислал мне сказать, что это дом каретника, где находится до тридцати маленьких элегантных экипажей, называемых дрожками. Он также велел сообщить мне, что в одной из комнат несколько русских солдат лежат на соломенных тюфяках и что, удивлённые появлением французов, они бросились на колени, скрестив руки на груди, моля о пощаде; наши, увидав, что они ранены, оказали им помощь и подали воды; сами они были не в силах принести себе напиться, так тяжки были их раны; по той же причине они лишены были возможности вредить нам.

Я тотчас же отправился к каретнику выбирать два хорошеньких экипажа, очень удобных, чтобы сложить туда все свои запасы, какие мы найдём, и с большей ловкостью перевезти их на место стоянки. Я увидал и раненых, между ними находилось пять канониров гвардии с раздробленными ногами. Всех их было семнадцать человек, многие были азиаты, — их легко было отличить по манере кланяться.

Выезжая из дома со своими экипажами, я видал троих каких-то людей, вооружённых один пикой, другой — саблей; третий с зажжённым факелом собирался поджечь дом бакалейщика, причём оставленные там мною люди этого не подозревали, усердно занятые выбором и упаковкой съестных припасов, найденных в лавке. Увидав это, мы пронзительно вскрикнули, чтобы испугать троих негодяев, но, к нашему удивлению, ни один не двинулся с места; они спокойно смотрели, как мы подходили, и тот, что был вооружён пикой, встал в горделивую позу с намерением защищаться. Но подойти нам было довольно трудно; с нами не было сабель. Капрал подоспел, однако, с двумя пистолетами, найденными в комнате у раненых. Он дал мне один из пистолетов, а другим собирался уложить человека с пикой.

Но я пока остановил его, избегая поднимать шум, из опасения, чтобы нам не пришлось навязать себе на шею ещё большее число противников.

Тогда один бретонец из числа наших людей схватил небольшое дышло от экипажа и, вертя его в руке, как тросточку, пошёл на противника; тот, не умея сражаться таким способом, скоро свалился с перешибленными ногами. Падая, он испустил пронзительный крик; расходившийся бретонец не дал ему времени вскрикнуть ещё раз и нанёс ему в голову удар до того сильный, что пушечное ядро не могло бы оказать большего действия. То же са-

Стр. 16

мое он собирался с двумя другими, но мы остановили его. Человек, державший в руках зажжённый факел, ни за что не хотел его выпускать, он побежал со своей горевшей головнёй во внутрь дома, двое наших людей бросились за ним. Потребовалось не меньше двух ударов саблей, чтобы вразумить его. Что касается третьего поджигателя, то он покорился охотно и немедленно был впряжён в нагруженную повозку, вместе с другим русским, схваченным на улице.

Наконец мы собрались в путь. В наши два экипажа было свалено всё, что только нашлось в лавке, на первый, самый нагруженный, куда мы запрягли двоих русских, мы взвалили бочку с яйцами, а чтобы наши кони не вздумали убежать, мы предусмотрительно прикрутили их поперёк тела крепкой верёвкой и двойными узлами; второй экипаж принуждены были везти четверо наших людей, пока не найдётся другой упряжи такой же, как первая.

Но в самый момент отъезда мы вдруг увидели, что огонь охватил дом каретника. Мысль, что несчастные раненые должны погибнуть в мучительных страданиях, заставила нас остановиться и поспешить к ним на помощь. Немедленно мы отправились туда, оставив всего троих людей стеречь экипажи. Мы перетащили бедных раненых в сарай, стоявший отдельно от главного здания. Вот всё, что мы могли для них сделать. Исполнив это дело человеколюбия, мы как можно скорее уехали, чтобы нам не помешал на пути пожар, ибо огонь занялся во многих местах и как раз в той стороне, куда мы должны были направиться.

Не успели мы сделать и двадцати пяти шагов, как несчастные раненые, которых мы только что перетащили на новое место, завопили благим матом.; Опять пришлось остановиться и узнать, в чём дело. Капрал отправился с четырьмя людьми. Оказывается, загорелась солома, сваленная кучами во дворе; огонь уже добрался до того места, где лежали несчастные. Капрал со своими людьми сделал всё возможное, чтобы предохранить их, но, по всей; вероятности, они так и погибли.

Мы двинулись дальше и, боясь, чтобы нас не застиг огонь, погоняли свою упряжь ударами саблей плашмя; однако пожара так и не избегли. Очутившись в квартале Губернаторской площади, мы увидали, что улица, где разместились многие из начальствующих офицеров армии, вся объята пламенем. Это был третий поджог в этой улице, но уже последний.

Когда мы очутились у входа в улицу, мы заметили, что подожжено было в нескольких местах на известном расстоянии, и что если пуститься бегом, то можно было миновать те места, где свирепствовал огонь. Первые дома улицы уже горели. Приблизившись к горевшим зданиям, мы остановились, чтобы убедиться, можно ли пройти. Уже многие здания рухнули; те, под которыми или мимо которых нам надо было пройти, также грозили обрушиться на нас и поглотить нас в пламени. Между тем, долго оставаться в

Стр. 17

этом положении не было возможности, так как те дома, которые мы уже миновали, в конце улицы, также занялись.

Таким образом, мы были захвачены огнём не только впереди и позади, но справа и слева, и в одну минуту всюду кругом образовался огненный свод, сквозь который мы должны были пробираться. Решено было провести экипажи вперёд. Нам хотелось экипаж, запряжённый русскими, пустить первым, но несмотря на удары саблей плашмя, наша упряжь заупрямилась. Тогда другой экипаж, запряжённый нашими солдатами, выехал вперёд и наиудачнейшим образом проскочил сквозь самое опасное место. Увидав это, мы ещё пуще стали колотить по плечам наших пленных, а те, боясь, не было бы хуже, ринулись вперёд с криками «ура!» и быстро промчались, слегка опалив себя и подвергаясь большой опасности, так как на дороге валялись разные предметы меблировки, выброшенные из домов.

Вслед за проехавшим первым экипажем, мы сами бегом проделали опасное расстояние и очутились на месте, где здания образовали четыре угла и откуда шли четыре больших широких улицы, сплошь объятых пламенем. И хотя в ту пору лил дождь, но пожар продолжался своим чередом; всё новые и новые дома и даже целые улицы исчезали в дыму и в развалинах.

Однако надо подвигаться вперёд и как можно скорее достигнуть места стоянки нашего полка, но мы с прискорбием убедились, что это вещь невыполнимая, и что надо ждать, покуда вся улица обратиться в пепел, чтобы иметь свободный проход. Решено было вернуться назад, что мы тотчас же и сделали. Добравшись до опасного места, через которое мы только что перед тем прошли, русские, на этот раз из боязни побоев, не колеблясь пустились вперёд, но не успели они сделать половины пути, чтобы достигнуть безопасного места, и в ту минуту, когда мы собирались следовать за ними в опасном переходе, как раздался страшный шум, затрещали своды, пылающие стропила и железные крыши обрушились прямо на экипаж. В один миг всё было уничтожено, не исключая и возниц; мы не пробовали даже и разыскивать их, но очень сожалели о своих запасах, в особенности о яйцах.

Невозможно описать то критическое положение, в котором мы очутились. Мы были блокированы огнём и не имели никаких средств к отступлению. К счастью для нас, на перекрёстке было пространство, достаточно просторное, чтобы мы могли там стоять в защите от пламени и ждать, пока одна из улиц совершенно выгорит и освободиться проход.

Дожидаясь удобной минуты, чтобы выскользнуть, мы заметили, что в доме на углу одной из горевших улиц помещалась лавка итальянского кондитера, и хотя нам угрожала опасность быть изжаренными живьём, но мы сообразили, что недурно было бы, если возможно, спасти несколько банок тех вкусных вещей, какие там должны находиться. Двери были заперты, только во втором этаже одно окно оставалось отворён-

Стр. 18

ным. Тут же нашлась подставная лестница, но она была через чур коротка. Её взгромоздили на бочку, стоявшую у дома; тогда лестница оказалась достаточно длинной, чтобы наши солдаты могли влезть по ней и проникнуть в дом.

Часть его была уже охвачена пламенем, но ничто их не останавливало. Они отперли двери и убедились к величайшему нашему удивлению и удовольствию, что в лавке ничего не было убрано. Мы нашли там разного сорта засахаренные фрукты, ликёры, большое количество сахара; но что особенно обрадовало и удивило нас — это найденные три мешка с мукой. Наше удивление удвоилось, когда нам попались банки с горчицей, снабжённую ярлыкамиб «Улица Сент-Андре-дез-Ар, № 13, Париж».

Мы поспешили опустошить всю лавку и сделали склад из всех запасов посреди перекрёстка, пока не явится возможность перевезти всё это на место стоянки нашей роты.

Так как дождь продолжал лить, то мы соорудили себе род шалаша из дверей дома и расположились на бивуаках; так мы прождали больше четырёх часов, пока не освободился проход.

Тем временем мы пекли оладьи с вареньем, и когда получилась возможность уйти, мы забрали с собой на плечах всё, что только можно было унести. Другой свой экипаж и мешки с мукой мы оставили пока под охраною пятерых людей, с тем чтобы потом прийти за ними.

Что касается экипажа, то не было возможности воспользоваться им — средина улицы была завалена множеством прекрасной мебели, поломанной и полуобгоревшей, фортепианами, разбитыми хрустальными люстрами и бездной других роскошнейших предметов.

Наконец, пройдя по «площади повешенных»*, мы прибыли в 10 ч. утра на место стоянки нашей роты, а вышли мы оттуда накануне, в 10 ч. Вечера. Тотчас по прибытии, мы не теряя времени, послали забрать оставленное нами добро. Отправилось десять человек; вернулись они час спустя каждый с грузом и, несмотря на встреченные препятствия, привезли с собою оставленный нами экипаж. Они рассказали нам, что им пришлось расчищать то место, где был раздавлен первый экипаж, вместе с русскими пленными, везшими его, и что все они оказались обгорелыми, обугленными, скорченными.

В тот же день, 6-го (18-го) сентября, мы были освобождены от караула на площади и отправились на отведённые нам квартиры, неподалёку от первой ограды Кремля, на прекрасной улице, большая часть которой спаслась от пожаров. Для нашей роты отведена была обширная кофейня; в одной из зал помещались два бильярда, а для нас, унтер-офицеров, назначен был дом одного боярина, прилегавший к кофейне. Наши солдаты разобрали бильярды на части, чтобы было просторнее; из сукна некоторые пошили себе шинели.

Стр. 19

В подвалах дома, отведённого под роту, мы нашли много вина, ямайского рома, а также целый погреб, полный бочек с превосходным пивом, покрытым слоем льда, чтобы оно сохранялось прохладным. У нашего же боярина нашлось пятнадцать больших ящиков с шипучим шампанским и испанским вином.

В тот же день наши солдаты отыскали большую лавку с сахаром и мы сделали большой запас его, послуживший нам для приготовления пунша за всё время нашего пребывания в Москве; мы занимались этим аккуратно каждый день, и это было для нас большим развлечением. Каждый вечер, в большой серебряной миске, которую русский боярин забыл увезти с собой и в которой помешалось не меньше 6-ти бутылок, мы раза три-четыре принимались варить пунш; прибавьте к этому прекрасную коллекцию трубок, из которых мы курили чудесный табак.

На следующий день 7-го (19-го) сентября нам был произведён смотр самим императором в Кремле, напротив дворца. В тот же день, вечером, я снова был командирован в составе отряда, состоявшего из фузилёров, егерей и гренадёр и из эскадрона польских улан — всего на всего 200 человек; нам поручено было охранять от поджога летний дворец императрицы, лежащий на одной из окраин Москвы. Этим отрядом командовал, если не ошибаюсь, генерал Келлерман.

Выступили мы в восемь часов вечера, а прибыли туда в половине десятого. Мы увидели обширное здание, показавшееся мне не меньше Тюильрийского дворца, но выстроенное из дерева и только покрытое штукатуркой, что делало его похожим на мраморное. Тотчас же поставили часовых снаружи и установили пост напротив дворца, где помещалась большая гауптвахта. Для пущей безопасности разослали патрули. Мне поручили с несколькими солдатами осмотреть внутренность здания, чтобы удостовериться, не спрятан ли там кто-нибудь. Это поручение доставило мне случай обойти это обширное здание, меблированное со всей роскошью, со всем блеском, какие могли доставить Европа и Азия. Казалось, ничего не пожалели, чтобы разукрасить его, а между тем в какой-нибудь час времени оно было совершенно истреблено; не прошло и четверти часа после того, как приняты были меры для устранения поджога, как дворец всё-таки был подожжён спереди, сзади, справа, слева и притом так, что не видно было, кто поджигал. Огонь показался сразу в 12-15 местах. Видно было, как он вылетал из окон чердаков.

Немедленно генерал потребовал сапёров, чтобы постараться изолировать огонь, но это оказалось невозможным, у нас не было ни пожарных труб, ни даже воды. Минуту спустя, мы увидали выходящих из-под больших лестниц и преспокойно удаляющихся каких-то людей, у которых ещё были в руках горящие факелы. За ними бросились и задержали их.

Стр. 20

Это они и подожгли дворец; их оказалось двадцать один человек. Ещё одиннадцать было схвачено с другой стороны, но, очевидно, они не были во дворце. Да на них ничего не было найдено такого, что доказывало бы их участие в новом поджоге; тем не менее, большинство их были признаны каторжниками.

Всё, что мы могли сделать, это — спасти несколько картин и драгоценных вещей; между прочим, императорские одежды и регалии, как, например, бархатные мантии, отороченные горностаевым мехом, и ещё много других предметов, которые потом пришлось оставить.

Полчаса после того, как вспыхнул пожар, поднялся неистовый ветер и через десять минут мы очутились блокированными со всех сторон огнём, не имея возможности ни идти вперёд, ни повернуть назад. Несколько человек были ранены пылающими брёвнами, которые ветер гнал со страшнейшим шумом. Нам удалось выбраться из этого ада только в два часа ночи, и к тому времени пламя охватило пространство около полу лье; весь Квартал был деревянный и заключал в себе необыкновенно изящные постройки.

Мы пустились в путь, чтобы вернуться к Кремлю мы вели с собой наших пленных, их было тридцать два человека, и так как мне поручена была полицейская охрана ночью, то на моей же обязанности был арьергард и эскортирование пленных; мне дан был приказ пронзать штыками всякого, кто попытается бежать или не согласится следовать за нами.

По крайней мере две трети этих несчастных были каторжники, все с отчаянными лицами; остальные были мещане среднего класса и русские полицейские, которых легко было узнать по их мундирам.

По дороге я заметил в числе пленных человека, одетого довольно опрятно в зелёную шинель и плакавшего, как ребёнок, повторяя ежеминутно на «истом французском языке: «Боже мой, во время пожара я потерял жену и сына!» Я заметил, что он больше жалеет о сыне, чем о жене. Я спросил его, кто он такой? Он отвечал, что он швейцарец, из окрестностей Цюриха, и 17 лет состоит преподавателем немецкого и французского языков в Москве. Потом он опять принялся плакать и горевать, твердя: «Милый сын мой, бедняжка!»

Я сжалился над несчастным, стал утешать его, говоря, что может быть он найдёт пропавших, и зная, что ему суждено умереть вместе с остальными, я решился спасти его. Возле него шли два человека, крепко державшихся за руки — один старый, другой молодой; я спросил у швейцарца, кто они такие? Он отвечал, что это отец с сыном, оба портные. «Этот отец счастливее меня, — добавил учитель, — он не разлучён с сыном — они могут умереть вместе!» Он знал, какая его ожидает участь, так как понимал по-французски, слышал приказ, касавшийся пленных.

Разговаривая со мной, он вдруг остановился и стал растерянно озирать-

Стр. 21

ся. Я спросил, что с ним, но он не отвечал. Вслед затем из груди его вылетел тяжёлый вздох; ori опять принялся плакать, приговаривая, что ищет то место, где помещалась его квартира — что это именно тут: он узнает большую печь, ещё уцелевшую. Надо прибавить, что кругом было светло как днём, не только в самом городе, но и на далёком расстоянии от него.

В эту минуту голова колонны, имея впереди отряд польских улан, остановилась и не могла двигаться дальше, так как узкая улица была вся завалена обвалившимися зданиями. Я воспользовался моментом, чтобы удовлетворить желанию несчастного попытаться розыскать трупы сына и жены в развалинах жилья. Я предложил сопровождать его; мы свернули в сторону на пожарище его дома: сперва мы не увидали ничего, что могло бы подтвердить его догадку, и уже я начал обнадёживать его, авось его близкие спаслись. Как вдруг у входа в подвал я увидал что-то чёрное, бесформенное, скорченное. Я подошёл, и убедился, что это труп; только сразу невозможно было разобрать — мужчина это или женщина; я и не успел этого сделать; человек, заинтересованный в этом деле и стоявший возле меня как безумный, страшно вскрикнул и упал наземь. При помощи солдата мы подняли его. Придя в себя, он в отчаянии стал бегать по пожарищу, звать своего сына по имени и наконец бросился в подвал, где, я слышал, он упал, как безжизненная масса.

Я не нашёл возможности следовать за ним и поспешил присоединиться к отряду, предаваясь грустным размышлениям насчёт всего случившегося. Один из моих товарищей спросил меня, куда я девал человека, так хорошо говорившего по-французски; я рассказал ему о трагической сцене, разыгравшейся на моих, глазах, и так как мы всё ещё стояли на месте, то я предложил ему взглянуть на пожарище. Мы подошли к дверям подвала; оттуда раздавались стоны. Мой товарищ предложил мне спуститься вниз, чтобы оказать ему помощь, но я знал, что извлечь его из этого погреба значит обречь на верную смерть — всех пленных предполагалось расстрелять — поэтому заметил, что было бы большой неосторожностью отважиться идти без света в такое тёмное место.

К счастью раздалась команда: «К оружию!» — это призывали нас продолжать путь. Только что собрались мы идти дальше, как услыхали шаги. Судите о моём удивлении, когда я увидел возле себя моего несчастного знакомца; он был похож на призрак и тащил на руках меха, в которых, по его словам он хотел похоронить жену и своего сына — последнего он нашёл в погребе мёртвым, но не обгоревшим. Труп, лежавший у дверей принадлежал его жене; я посоветовал ему спуститься в подвал и спрятаться до нашего ухода, и затем уже он может исполнить свой печальный долг. Не знаю, понял ли он меня, но мы ушли.

Добрались мы до Кремля в пять часов утра и всех пленных заключили в надёжное место; но предварительно я позаботился отделить обоих порт-

Стр. 22

ных, отца с сыном, с особым расчётом; как видно будет дальше, они оказались очень полезны нам за всё время нашего пребывания в Москве.

8-го(20-го) числа пожар немного затих; маршал Мортье, губернатор города, с генералом Мильо, назначенным плац-комендантом, деятельно занялись организацией полицейского надзора. Выбрали для этой цели итальянцев, немцев и французов, обитателей Москвы, которые спрятались, уклонившись от строгих мероприятий Ростопчина, до нашего прихода насильно заставлявшего жителей покидать город.

В полдень, выглянув в окно квартиры, я увидал, как расстреливали каторжника; он не захотел встать на колени и принял смерть мужественно, колотя себя в грудь, как бы в виде вызова нам. Несколько часов спустя, та же участь постигла приведённых нами пленников.

Остаток дня я провёл довольно спокойно, то есть до семи часов, когда майор Делетр приказал мне отправиться под арест за то, что я, по его словам» позволил бежать трём пленным, порученным моей охране. Я старался оправдаться, как мог, однако отправился в назначенное мне место. Там я нашел ещё других унтер-офицеров. Поразмыслив обо всём, я был рад, что спас жизнь троим пленным, будучи убеждён в их невиновности.

Комната, где я находился, сообщалась с длинной узкой галереей — в роде коридора, служившего сообщением с другим корпусом здания, часть которого сгорела, так что никто туда не ходил. Я заметил, что уцелевшая часть ещё не была исследована. От нечего делать и ради любопытства я пошёл бродить по галерее. Когда я дошёл до конца её, мне показалось, что я слышу голоса в комнате, куда дверь была заперта. Прислушавшись, я уловил звук непонятного мне языка. Желая знать, что там такое, я постучался. Мне не отвечали — и после моего стука водворилось глубочайшее молчание. Тогда, заглянув в щелку, я увидел какого то человека, лежавшего на диване; две женщины стояли возле и по видимому уговаривали его замолчать; я понимал немного по-польски, а польский язык имеет много общего с русским; я постучался ещё раз и потребовал воды — ответа не последовало. Но На второе требование, которое я сопровождал толчком ноги в дверь, мне наконец отперли.

Я вошёл; обе женщины, увидав меня, убежали в соседнюю комнату. Я начал с того, что затворил за собой дверь; субъект, лежавший на диване, не трогался с места; я узнал в нём тотчас же каторжника с самым гнусным, отвратительным лицом, таким же грязным, как его борода и весь его наряд, состоявший из овчинного тулупа, подпоясанного ремнём. Он имел при себе пику и два факела для поджогов, а также два пистолета за поясом; предметы эти я первым делом отобрал у него. Затем, одним из факелов, толщиною в руку, я ударил его в бок, что заставило его открыть глаза. Увидав меня, человек сделал такое движение, как будто собирался броситься на меня, но упал в растяжку. Я поднёс к его лицу дуло одного из отобранных

Стр. 23

мною пистолетов; он опять тупо уставилсй на меня, хотел подняться, но снова упал. Наконец кое-как ему удалось встать на ноги. Видя, что он пьян, я взял его под руку и, выведя из комнаты повёл в конец галереи, разделявшей флигеля, и когда он очутился на краю лестницы, совершенно прямой, я толкнул его; он покатился вниз, как бочёнок, и почти ударился в дверь полицейского караула, находившегося напротив лестницы. Люди стащили его в каморку, предназначенную для заточения всех подобных ему личностей, которых арестовывали ежеминутно; больше я о нём не слыхал.

После этой экспедиции я вернулся в комнату, заперся и, осмотревшись кругом, нет ли чего-нибудь такого, что могло бы повредить мне, я отворил дверь во вторую комнату: там обе Дульцинеи сидели на диване. Увидав меня, они, казалось, совсем не удивились и заговорили обе разом, но я не понял. Мне хотелось узнать, нет ли у них чего-нибудь съестного. Они прекрасно поняли меня и подали огурцов, луку большой кусок солёной рыбы, немного пива, но без хлеба. Немного погодя, та, что была помоложе, принесла мне бутылку какого-то напитка, который она называла «козалки»; отведав его, я убедился, что это просто данцигская можжевеловая водка, и в какие-нибудь полчаса мы осушили всю бутылку; я заметил, что обе мои москвички насчёт выпивки способны перещеголять меня. Я остался ещё немного с сестрами — они дали мне понять, что они сестры, потом вернулся в свою комнату.

Войдя, я застал у себя унтер-офицера Роша, пришедшего навестить меня и давно уже поджидавшего меня. Он спросил, где я пропадал, и когда я рассказал ему о своём приключении, он перестал удивляться моему отсутствию, но очень обрадовался, потому что, по его словам, никого нельзя было найти для стирки белья. Теперь случай посылал нам двух московских дам, которые вероятно сочтут за честь стирать и чинить бельё французских военных. В десять часов, когда все улеглись спать не желая, чтобы знали, что с нами женщины, унтер-офицер с сержантом отправился за нашими красавицами. Сперва они немножко поломались, не зная куда их поведут; но дав понять, что они желают, чтобы я сам проводил их, они пошли за нами довольно охотно и смеясь. В нашем распоряжении оказалась лишняя каморка; там мы поместили их, обставив комнату всем, что нашли красивого и изящного из пожитков, оставленных московскими дамами, так что из грубых баб, какими они были в действительности, они сразу превратились в каких-то баронесс, которым однако поручено было стирать и чинить наше бельё.

На другой день утром, 9-го(21-го) числа, я услыхал сильный ружейный залп; это опять расстреляли несколько каторжников и полицейских, уличённых в поджогах Воспитательного дома и госпиталя, где лежали наши раненые; через несколько минут прибежал фельдфебель объявить мне, что я свободен.

Стр. 24

Вернувшись на свою квартиру, я застал наших портных, тех самых, что я спас, уже за работой; они кроили плащи из сукна с бильярдов, стоявших в большом зале кофейни, где расположилась наша рота. Я заглянул в комнату, куда поместили наших женщин; они были заняты стиркой и исполняли свою обязанность довольно неумело. И немудрено — они были наряжены в шёлковые платья баронесс! Но приходилось терпеть и таких прачек, за неимением лучших. Остаток дня был посвящён устройству нашей квартиры и заготовке провизии, потому что мы собирались долго остаться в городе. У нас было запасено на зиму 7 больших ящиков шипучего шампанского, много испанского вина и портвейна, кроме того пятьсот бутылок рома, и сотня больших голов сахара — и всё это на шестерых унтер-офицеров, двух женщин и одного повара!

Говядину случалось есть редко; в этот вечер мы добыли корову; не знаю, откуда она явилась, но вероятно из такого места, откуда не дозволено было брать её; мы закололи её ночью, чтобы никто не видел.

Ветчины было у нас вдоволь: мы отыскали целый склад окороков; прибавьте к этому солёной рыбы в изобилии, несколько мешков муки, две больших бочки сала, которое мы приняли за масло. Не было недостатка и в пиве. Вот каковы были пока наши припасы на случай, если бы нам пришлось зимовать в Москве.

Вечером, в 10 часов, нам приказано было сделать перекличку; оказалось, что не хватает 18-ти человек. Остальные люди роты спокойно спали в бильярдной зале, растянувшись на богатых собольих мехах, на шкурах львов, лисиц и медведей. У многих головы были закутаны в богатые шали в виде чалмы, и в этом наряде они походили больше на султанов, чем на гренадёр гвардии; им не хватало только гурий.

Я затянул перекличку до 11 часов, из-за товарищей, чтобы не отметить их отсутствующими; действительно, они вернулись немного погодя, сгибаясь под тяжестью своих нош. В числе замечательных вещей, принесённых ими было несколько серебряных подносов с выпуклыми рисунками и много слитков того же металла, в форме кирпичей. Остальная добыча состояла из мехов, индийских шалей, шёлковых материй, затканных золотом и серебром. Они попросили у меня разрешения сходить ещё раз за вином и вареньем, оставленными ими в одном подвале; я позволил и дал им в провожатые капрала. Надо заметить, что со всех вещей, спасённых от пожаров, мы унтер-офицеры, всегда взимали в свою пользу по крайней мере двадцать процентов.

10-го (22-го) числа весь день был посвящён отдыху, умножению наших запасов: мы пели, курили, пили и гуляли. В тот же день я посетил одного итальянца, торговца эстампами; он жил в нашем квартале и дом его уцелел от пожара.

Стр. 25

11 -го(23-го) утром один каторжник был расстрелян во дворе кофейни. В тот же день последовал приказ готовиться к императорскому смотру на другое утро.

12-го (24-го) сентября, в восемь часов утра, мы двинулись в Кремль. Когда мы туда прибыли, там уже собралось для той же цели несколько полков армии; в этот день последовало много повышений по службе и выдано было много орденов. Действительно, получившие награды на этом смотру оказали большие услуги отечеству и не раз проливали кровь свою на поле брани.

Я воспользовался случаем, чтобы подробно осмотреть достопримечательности Кремля, Пока несколько полков были заняты на смотру, я посетил собор св. архангела Михаила, усыпальницу русских царей. В эту самую церковь, в первые дни по прибытии нашем в Москву, забрались солдаты гвардии 1-го егерского полка, поставленные пикетом в Кремле, думая найти там несметные сокровища, но, обойдя обширные склепы, никак сокровищ не нашли, а видели только каменные гробы, накрытые бархатными покровами с надписями на серебряных дощечках. Там они застали также несколько городских жителей, приютившихся под покровительство мертвецов, надеясь найти здесь безопасность. Между ними находилась молодая красивая девушка, принадлежавшая к одной из самых знатных семей Москвы; она имела безумие привязаться к одному высшему офицеру армии и ещё большее безумие последовать за ним в это убежище. Как и многие другие, она погибла от холода, голода и нужды.

Неподалёку оттуда, напротив дворца, помещается арсенал, где по обе стороны от входа стояли гигантские пушки; немного далее вправо возвышается собор с девятью куполами и колокольней, крытыми позолоченной медью. На самой высокой колокольне виднелся крест Ивана Великого, господствовавший над всем; он имел тридцать футов вышины, был сделан из дерева, окованного массивными серебряными вызолоченными полосами; несколько цепей, также золочёных, поддерживали его со всех сторон.

Несколько дней спустя рабочая команда, плотники и другие были отряжены снять этот крест для перевезения его в Париж, в виде трофея. Но когда его стали снимать, он покачнулся, увлекаемый собственной тяжестью, и, падая, чуть не убил и не потянул за собой людей, державших его за цепи; то же самое случилось и с большими орлами на верхушках высоких башен вокруг ограды Кремля.

В полдень смотр окончился; уходя, мы прошли мимо ниши, где стоит изображение св. Николая. Там мы увидали множество молящихся русских крепостных людей; они клали земные поклоны и крестились перед великим угодником; по всей вероятности, они молили его защитить их против нас.

Стр. 26

13-го 25-го) числа мы с несколькими приятелями отправились делать обход по развалинам города. Забирались мы и в такие кварталы, которых прежде не видали: всюду можно было встретить среди развалин русских крестьян и женщин, грязных и отвратительных; еврейки и другие женщины вперемежку с солдатами армии шарили по подвалам, отыскивая разные спрятанные вещи, уцелевшие от пожара. Кроме вина и сахару, которого находили в изобилии, они нагружались шалями, кашемировыми, великолепнейшими сибирскими мехами, материями, затканными серебром и золотом, а другие тащили серебряные блюда и разные драгоценности. Зачастую жиды с их жёнами и дочерьми входили в сиделки к нашим солдатам, выменивали у них разные предметы, которые другие солдаты армии у них тотчас же опять отнимали.

В тот же день вечером подожгли русскую церковь, лежавшую напротив нашей квартиры и прилегавшую к дворцу, где поместился маршал Мортье. Несмотря на помощь, оказанную нашим солдатами, не удалось потушить огня. Храм, уцелевший и не тронутый до тех пор, в короткое время превратился в груду пепла. Случай этот был тем более прискорбен, что много несчастных приютились там вместе со скудными, остававшимися у них пожитками и за последние дни там даже совершалось богослужение.

14-го (26-го) числа я был дежурным при экипажах императора, помещённых в сараях, находящихся на одной из окраин города, напротив большой казармы, уцелевшей от огня, и где расквартирована была часть первого корпуса армии. Чтобы добраться до своего поста, мне надо было пройти более мили через погорелую местность, лежавшую на левом берегу Москвы-реки, где лишь кое-где торчали колокольни церквей; остальное всё было обращено в пепел. На правом берегу ещё виднелось несколько красивых уединённых дач; часть их также сгорела.

Возле того места, где я расположил свой пост, находится один дом, уцелевший от пожара. Из любопытства я пошёл посмотреть его. Случайно я встретил там человека, прекрасно говорившего по-французски; он объяснил мне, что он из Страсбурга и что на беду свою попал в Москву за несколько дней до нашего прибытия. Оказывается, он занимался торговлей шампанским и рейнским вином и в силу несчастных обстоятельств потерпел миллионные убытки, отчасти потому, что ему задолжали, частью же вследствие сгоревшего товара, а также и благодаря тому, что мы выпили много вина и пьём его ежедневно. У него не осталось ни куска хлеба. Я предложил ему прийти ко мне поесть рисового супа и он принял моё приглашение с благодарностью.

В ожидании мира, который считали близким, император приказал принимать меры к устройству нашей жизни в Москве, как будто мы собирались зимовать там. Начали с госпиталей для раненых армии; с русскими ранеными обходились наравне с нашими.

Стр. 27

Позаботились также о том, чтобы по возможности сосредоточить в один центр все предметы продовольствия, рассеянные в различных частях города. Несколько храмов, уцелевших от пожара, были открыты и в них начали совершать богослужение. Неподалёку от нашей квартиры, в той же улице находилась церковь для католиков, и в ней служил священник из французских эмигрантов. Церковь была во имя св. Людовика. Удалось даже возобновить театр и меня уверяли, что там давались представления французскими и итальянскими актёрами. Играли там или нет, в этом я не уверен, но знаю, что актёрам было выплачено жалование за шесть месяцев, нарочно, чтобы убедить русских, что мы расположились провести зиму в Москве.

15-го (27-го) числа, вернувшись с караула при экипажах, я был приятно удивлён, застав двух моих земляков, которые пришли проведать меня. То были Фламан, родом из Перувельца, служивший в драгунах гвардии, и Меле, драгун того же полка; последний был родом из Конде. Они попали удачно, потому что в этот день мы были расположены повеселиться. И вот мы пригласили драгун отобедать и провести с нами вечер.

Предпринимая различные экспедиции для мародёрства, наши солдаты приносили с собой много костюмов, мужских женских, принадлежавших разным национальностям, даже французские костюмы в стиле Людовика шестнадцатого — все эти одежды отличались необыкновенной роскошью. Вечером, пообедав, мы предложили задать бал и для этого всем нам одеться в костюмы, имевшиеся в нашем распоряжении. Я забыл рассказать, что тотчас по приходе Фламан сообщил нам грустную новость. Он рассказал о несчастии, постигшем храброго полковника Мартода, командира драгунского полка, где служили Фламан и Меле. Отправившись на разведку, 13-го (25-го) сентября в окрестности Москвы с двумястами драгун, они попали в засаду; на них напали три тысячи неприятеля с кавалерией и артиллерией. В стычке полковник Мартод был смертельно ранен, так же как ещё один капитан и один майор и все были захвачены в плен после отчаянного сопротивления. На другой день полковник велел потребовать свои вещи, а ещё день спустя мы узнали о его смерти.

Возвращаюсь к нашему балу; это был настоящий карнавал — все мы были переодеты.

Начали с того, что переодели наших русских женщин во французских дам, т.е. в маркиз, а так как они не умели взяться за дело, то Фламану и мне было поручено руководить их туалетом. Наши два русских портных нарядились в китайцев; я переоделся в костюм русского боярина, Фламан превратился в маркиза; словом, все очутились в разных костюмах; даже наша маркитантка, тётка Дюбуа, зашедшая к нам в эту минуту, нарядилась в богатый национальный костюм русской боярыни. У нас не было париков для наших маркиз, и цирюльник роты причесал их. Вместо помады он намазал им волосы салом, а вместо пудры — насыпал муки; словом прифрантили

Стр. 28

их, как нельзя лучше. Когда всё было готово, начались танцы. Я забыл сказать, что всё это время мы пили в волю пунш, который заботливо приготовлял нам старый драгун Меле, и наши маркизы, так же как и маркитантка, хотя прекрасно выносили спиртные напитки, но порядком-таки захмелели благодаря большим стаканам пунша, который они то и дело потягивали с наслаждением.

По части музыки у нас была флейта фельдфебеля; ей в такт акомпанировал барабанщик роты. Но только что заиграла музыка и тётка Дюбуа пустилась выделывать па визави с фурьером роты, как наши маркизы, котором, вероятно, пришлась по вкусу наша дикая музыка, принялись скакать, как ошалелые: вправо, влево, махая руками, дрыгая ногами, то и дело шлёпаясь на пол и опять вставая. Точно бес в них вселился. Нас бы это не удивило, будь они одеты в простое русское платье, но видеть французских маркиз, обыкновенно таких чопорных, скачущих как полоумные — такое зрелище заставляло нас покатываться со смеху, так что музыкант не в силах был продолжать играть на флейте; но барабан подоспевал ему на помощь, жарил во всю. Наши маркизы ещё пуще запрыгали, пока не повалились, как снопы, от усталости. Мы подняли их, аплодировали им, и снова принялись пить и плясать до четырёх часов утра.

Тётка Дюбуа, как истая маркитантка, знавшая цену богатой одежде, надетой на ней — она была в золотой и серебряной парче — ушла не сказавшись. На улице полицейской стражи, увидев в такой ранний час чужую даму и приняв её за добычу, подошёл и хотел схватить её, чтобы увести к себе. Но тётка Дюбуа, женщина замужняя, да и вдобавок хватившая пуншу, отвесила ему такую здоровенную пощёчину, что он свалился наземь. На его крики: «A la garde!» караульные схватились за оружие, а так как мы ещё не успели улечься, то отправились ей на выручку. Но сержант так расходился, что нам стоило большого труда убедить его, что он напрасно задирал такую женщину, как тётка Дюбуа.

16-е (28-е) и 17-е (29-е) были посвящены заготовке продовольствия; для этого мы предприняли рекогносцировки днём, а ночью, чтобы не встречать конкуренции, отправлялись за тем добром, какое раньше наметили.

18-го (30-го) сентября у нас происходил инспекторский смотр на улице, против наших квартир. По окончании смотра, полковнику вздумалось показать инспектору помещения полка. Когда дошла очередь до нашей роты, полковник приказал сопровождать себя капитану, дежурным офицеру и сержанту; майор Рустан, знавший квартиры, шёл впереди и отворял комнаты, где помещалась рота. Почти всё осмотрев, полковник спросил: «А унтер-офицеры, хорошо им?» — «Отлично», отвечал майор Рустан и принимается отворять двери в наши комнаты. К несчастью, мы не вынули ключа из дверей в каморку, где жили наши Дульцинеи — каморку, которую мы всегда выдавали за шкаф. Майор отворя-

Стр. 29

ет дверь и видит наших пташек. Не говоря ни слова, он запирает дверь и кладёт ключ в карман.

Выйдя на улицу и увидав меня издали, он показал мне ключ и, смеясь, подошёл ко мне: «Ага! Сказал он — у вас водится дичь в клетке, а вы, как эгоисты, и не думаете делиться с друзьями? Откуда вы раздобыли этих баб? Женщин что-то нигде не видать!» Тогда я рассказал, как и где я их нашёл, и что они служат нам для стирки нашего белья.» В таком случае, — обратился он к фельдфебелю и ко мне, — вы будете так любезны одолжить их нам на несколько дней, чтобы выстирать наше бельё, которое очень загрязнилось; надеюсь, что вы, как добрые товарищи, не откажите нам». В тот же вечер он увёл их; по всей вероятности, они перестирали всё офицерское бельё, потому что вернулись только через неделю.

19-го сентября ( 1-го октября) сильный отряд полка был командирован для фуражировки в нескольких лье от Москвы, в один большой замок, выстроенный из дерева. Но поживиться там было нечем. Воз сена — вот и вся наша добыча. На возвратном пути мы встретили русскую кавалерию, гарцевавшую вокруг нас, не осмеливаясь, однако, серьёзно нападать. Правда, мы шли таким образом, что они могли видеть, что преимущество окажется не на их стороне, — хотя они были несравненно многочисленнее нас, но мы уже выбили из строя нескольких их всадников. Они отстали от нас только на расстоянии 2 лье от Москвы.

20-го сентября (2-го октября) мы узнали, что император отдал приказание вооружить Кремль; тридцать пушек и гаубиц разного калибра предполагалось установить на всех башнях стены, образующей ограду Кремля.

21-го сентября (3-го октября) рабочие команды из каждого полка гвардии были отряжены копать землю и переносить материал, получившийся от старых стен, которые сапёры сносили вокруг Кремля, и фундаментов, взрываемых порохом.

22-го сентября (4-го октября) я в свою очередь сопровождал рабочую команду нашей роты. На другое утро один инженерный полковник был убит рядом со мною кирпичом, упавшим ему на голову при взрыве. В тот же день я видел около одной церкви несколько трупов с руками и ногами, объеденными, вероятно волками и собаками; собаки бродили по городу целыми стаями.

В дни, свободные от дежурства, мы пили, курили, занимались весёлыми разговорами, беседовали о Франции, о том расстоянии, которое нас от неё отделяет, и о возможности удалиться ещё больше. Вечером мы допускали в свою кампанию наших двух московских женщин, или вернее, наших марких — со времени бала у них не было другой клички, и они вместе с нами распивали пунш с ямайским ромом.

Остальное время нашего пребывания в городе прошло в смотрах и парадах, до тех пор, пока гонец не доложил императору, в ту минуту, когда он

Стр. 30

проводил смотр нескольким полкам, что русские нарушили перемирие и атаковали врасплох кавалерию Мюрата.

По окончании смотра был отдан приказ к выступлению; в одну минуту вся армия пришла в движение, но часть полка только вечером узнала о распоряжении готовиться к походу на другой же день.

Стр. 31

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.
Текст приводится по изданию: Пожар Москвы и отступление французов. 1812 год. Воспоминания сержанта Бургоня. — Библиотека мемуаров. — «Правда-Пресс», 2005. — 288 с.
© Составление С.В. Кочнова
© «Правда—Пресс», 2005 г.
© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])