Оглавление

Письма А. X. Бенкендорфа к графу М. С. Воронцову

1811-1815 гг.

Вступление

Письма графа А. X. Бенкендорфа к его другу графу (позднее Светлейшему Князю) Михаилу Семеновичу Воронцову были опубликованы Петром Ивановичем Бартеневым в 1889 году. Несмотря на столь давний срок публикации, они еще до сих пор не были переведены на русский язык (П. И. Бартенев опубликовал только оригиналы на французском языке), нигде не комментировались и не использовались как исторический источник. Причина невостребованности видится в том, что русскому культурному обществу конца XIX века не были интересны ни автор письма, ни адресат, ни их время. Общество тогда уже выбрало иных героев, выработало или восприняло определенные штампы в восприятии истории и исторических личностей. Люди культурной эпохи Льва Толстого смотрели на всю русскую историю, и не только на историю, с позиций автора «Войны и мира» и его глазами. Ни Михаил Семенович Воронцов, ни Александр Христофорович Бенкендорф не соответствовали тем политизированным вкусам и моде, что господствовали в России в последние два-три десятилетия до революции. Воронцов был всего лишь «полумилорд, полуневежда» пушкинской эпиграммы, а Бенкендорф «шефом жандармов», не более. Позднейшие времена мало что изменили. Кое-что изменилось в конце XX века, но своеобразно. Появилось два «Михаила Семеновича Воронцова». Один — герой Бородина, вполне прогрессивный командир оккупационного корпуса во Франции, благодетель Новороссии и Кавказа. Другой — все тот же «полумилорд», доносчик и подлый мститель молодому Пушкину, почему-то не благодарный ему за шашни с его совсем не строгой супругой. Появились, начиная с Натана Яковлевича Эйдельмана, смелые мнения о Бенкендорфе. Оказалось, что он не только угнетал российскую литературу и ее гениев, но еще и сражался на войне, даже был «партизаном», дружил с будущими декабристами, а те, с которыми он не дружил, написали в своих воспоминаниях, что «шеф жандармов» их не обижал и был достоин уважения. Ныне Бенкендорф уже причислен к солидной категории (почти к партии) «консерваторов», а о знаменитой пушкинской эпиграмме на Воронцова появилось предположение, что она не вполне пушкинская, а в большей мере является редакцией князя П. А. Вяземского. Он получил эпиграмму от Пушкина, усугубил резкость характеристики, и в таком виде она «вышла в свет». Ныне все более очевидно, что штампованные мнения обветшали, ибо в них нет истины. И узнать историческую истину лучше всего непосредственно из источников, а не из квазиисторической публицистики, облеченной в научную униформу.

О таких незаурядных личностях, как Воронцов и Бенкендорф, многое можно узнать из их писем. Письма Бенкендорфа к Воронцову весьма информативны, сообщают многое об авторе и кое-что об адресате и исключительно ценны свидетельствами о событиях и людях. Они охватывают по времени четыре десятилетия, от 1803 года почти до смерти автора.

В настоящую публикацию вошли только письма с датами от конца 1811 года по начало 1815 года, т. е. блок писем за военные годы плюс небольшой «запас». Своим содержанием письма существенно дополняют «Записки Бенкендорфа» о войне 1812 года и об освобождении Голландии. И не только дополняют, но и восполняют те пробелы в «Записках», что неизбежны, когда мемуарист «сохраняет дистанцию» с возможным читателем. Письма весьма доверительны, откровенны. Такие письма пишут только «своим», только истинным друзьям.

Письма необходимо рассматривать в контексте единого источникового комплекса с «Записками», дабы проявились их суммарные возможности, большие, нежели при автономном прочтении. Безусловно, представляют интерес письма не только времен Великой войны 1812—1814 годов. Для их читателя очевидно, сколь познавательно эпистолярное наследие «шефа жандармов» в целом, какой ценный источник оно собой представляет. В том, что придет время, когда будет востребован весь корпус писем Бенкендорфа Воронцову, не приходится сомневаться.

Первая и единственная публикация писем сопровождалась кратким, но весьма содержательным предисловием П. И. Бартенева. Кое-что в нем принадлежит своему времени, но многое не утратило своей значительности и поныне. Вот несколько фрагментов из предисловия П. И. Бартенева к его публикации.

«Выдающееся положение графа Бенкендорфа в нашей истории придает особенное значение его письмам: это, можно сказать, его автобиография».

«Немец по рождению, вполне придворный человек с самой колыбели, ... Бенкендорф напоминал собой француза по суждениям и внешним приемам. Воронцов был коренной русский человек с английской выдержкой, герой в опасностях, дальновидный, расчетливый и настойчивый, но в то же время великодушный, чрезвычайно общительный, обворожитель товарищей, сослуживцев, подчиненных и целых населений. Не даром на двух краях России по добровольной подписке (курсив Петра Бартенева. — П.Г.) воздвигнуты ему прекрасные памятники.

Граф Бенкендорф принадлежал к числу его сердечных приверженцев и, будучи первым человеком при императоре Николае Павловиче, оставался ему верен, не изменив этим благородным побуждениям души своей, при всей перемене отношений».

«Понятно, как должен был относиться граф Бенкендорф к тем немногим лицам, которые хулили Воронцова и его деятельность. В числе этих немногих, как известно, заявил себя вследствие минутной вспышки и к собственному своему несчастью А. С. Пушкин. Что он горько в этом каялся, граф Бенкендорф мог не знать; но полное безучастие его к судьбе великого поэта, поставленного в зависимость от него, безучастие, в котором винит его история, является вполне естественным».

Последняя цитата нуждается в пояснении. Бенкендорф и Пушкин встретились при самых неблагоприятных обстоятельствах. «Недоразумения» между Пушкиным и Воронцовым только усугубили трудность их общения. Для Бенкендорфа молодой Пушкин тогда был всего лишь талантливый поэт, позволивший себе дважды оскорбить его друга, заслуженного воина: недостойным поведением в его доме и пасквильной эпиграммой. Иного ждать от Бенкендорфа в подобном положении — противоестественно. Симпатий Пушкин вызывать у «шефа жандармов» не мог. Но тем более надо отметить, что Бенкендорф не использовал возможностей своего положения во зло поэту — он ему за друга не мстил. Пушкин, безусловно, как и все общество, знал о долгой дружбе Воронцова и Бенкендорфа, и, вероятно, это усугубляло его тревогу относительно генерала. Раскаяние Пушкина во всевозможных «грехах молодости» и безобразиях — неоспоримый факт его биографии. Но культурное общество не желало и не желает это признать, в чем противоречит самому Пушкину. Зато стало привычным разводить Пушкина и Бенкендорфа по разные стороны барьера бесконечного поединка «либералов» и «консерваторов», тем самым искажая реальность исторической жизни, правду истории. К сожалению, мы привыкли за многие годы видеть в исторических личностях не живых людей, а некие манекены с определенными политике-идеологизированными ярлыками.

Петр Бартенев — один из немногих, кто не кадил фальшивый фимиам Пушкину, он говорит правду и о нем, и о Воронцове, и о Бенкендорфе. На самом деле, это не сложно. Ибо ничего «гениального» в пушкинских юных безобразиях не было, да и Пушкин от них отрекся, а уважение к памяти поэта требует безусловного признания нами этого отречения. Это значительно приблизит нас к поэту, к пониманию его творчества и его мятежной жизни. Тогда мы сможем понять печальную суть взаимоотношений Пушкин — Бенкендорф. Читая письма Бенкендорфа и его «Записки...», можно представить, насколько богаче были бы мы, если бы две сильнейшие личности той эпохи оказались в иных отношениях. Без внимания к наследию графа А. X. Бенкендорфа знание пушкинского периода нашей истории неполно.

* * *

Французский текст писем дается в перводе Е. Э. Ляминой по изданию:

Архив князя Воронцова. Книга тридцать пятая. Бумаги фельдмаршала князя Михаила Семеновича Воронцова. Письма графа А. X. Бенкендорфа и С. Н. Марина. М., 1889, с. 110—149.

(Предисловие Петра Бартенева помещено вслед за шмуцтитулом вне пагинации.)

Письма публикуются в хронологической последовательности с указанием в скобках их номеров в публикации Бартенева.

Истинная хронологическая последовательность писем иная, чем в публикации П. И. Бартенева; она уточнена по их содержанию. Номера бартеневской публикации не изменены, дабы не внести путаницу. Истинная хронологическая последовательность писем за 1812—1815 гг. такова: 48—54, 59, 55—58, 60, 62, 61, 63—66.

В публикации эти номера приведены в скобках.

О письме за номером 60. Его содержание и характер, скорее всего, предполагают иного адресата, нежели граф Воронцов. Письмо такого содержания могло быть адресовано только генералу Винценгероде. Очевидно, Бенкендорф переслал Воронцову копию письма, сообщая другу впрямую о том, что для него было тогда столь важно. Оставляем письмо в последовательности писем Воронцову, поскольку его содержание тесно связано с ближайшими по времени написания письмами.

В публикации сохранены примечания и комментарии П. И. Бартенева.

Письма А. X. Бенкендорфа — М. С. Воронцову

1(48)[i]

С.-Петербург, сего 10 ноября [18ll] Счастье равняется твоим заслугам, любезный друг, и ты далеко пойдешь, если они и впредь не разлучатся с тобою. Поздравляю тебя, любезный Воронцов, от всего сердца, но для меня пребывание здесь весьма тяжело. В этом моя беда, однако винить, кроме себя, мне некого. Урок жесток, но полезен, и на сей раз надеюсь, что молодость покинула меня навсегда. Но и время ушло безвозвратно. Как следует бей турок, да скажи там, чтобы не смели заключать мир; один из твоих здешних приятелей в новом году должен постараться и пойти по твоим стопам. Лента у тебя есть, а если тебе выпадет случай вновь отличиться, то я, быть может, увижу тебя командиром дивизии. Никто не может ни в чем тебя упрекнуть: все находят твою славу справедливой и естественной. Лонгинов[ii] торопится.

2(49)[iii]

Получено 8-го февраля 1812.

[Адресовано в Черкасск]

С.-Петербург, сего 11 января 1812.

Вот уже десять дней как я в Петербурге, милый мой граф, однако мне от этого не стало лучше, и в свете я провожу мало времени; утомление и рассеянность не покидают меня, и я не могу веселиться. Я угрюм и печален. Впрочем, мне выпало небольшое развлечение: вместе с Сен-При[iv] я был на пожаре Аничкова дворца. Ему досталось стоять в почетном карауле, и нас обоих поставили на чердаке. Балки, перекрытия — все рушилось, и нам пришлось с боем прорываться от одного угла до другого, штурмуя каждую ступень лестницы. Наконец, прибыл император и приказал нам покинуть пост; мы выполнили свой долг, любезный граф. Все сгорело! Чтобы спасти зеркала, их бросали из окон. Свои труды мы увенчали тем, что поехали вдвоем ужинать к красавице Пушкина[v].

Стоит нестерпимый холод, который сделался уже совершенно несносен, а недостаток широких диванов окончательно восстановил меня против этого климата. Государь позволил мне перейти в кавалерию; великий князь очень ко мне расположен. Но поскольку для перевода в тот или иной полк мне следует отнестись именно к нему, я опасаюсь столкнуться с трудностями. Мне говорили о гвардейском драгунском полку. Чичерин[vi] должен был бы командовать конной гвардией; мне и соглашаться не хочется, и отказываться боязно. Но тебе уж точно не придется колотить меня палкой.

Сен-При вчера утром уехал в Финляндию; он предполагал вернуться через несколько дней.

Я передал твое письмо княгине, которая возвратилась домой на Крещение. Она не покидает постели; я нашел, что она сильно переменилась; г-жа Нарышкина[vii] приняла меня как нельзя лучше — не знаю, почему. Положение Льва еще затруднительнее, чем обычно; ему объявлено, что надежды на его возвращение в службу почти нет; он более не ездит туда, куда влекут его все желания, и в тоске слоняется по городу. Петербург невесел, но увлечен вихрем браков, в который попали и Нессельроде[viii] с девицей Гурьевой; вот подходящая пара: плоть и кости — все необходимое для того, чтобы иметь детей; у мужа достаточно одного, а у жены в избытке другого. Моя женитьба рассыпалась в прах или развеялась как дым — что тебе больше по душе. Буду утешаться командованием пятью эскадронами[ix].

3(50)

Сего 8 октября, в 40 верстах от Москвы [1812]

Я только что проснулся, и пробуждение было весьма приятно, мой добрый и любезный Воронцов; я даже простил разбудившего меня Резчикова[x], поскольку он принес мне твое письмо.

Не могу высказать, как я рад твоим вестям; уже очень давно я хотел к тебе писать, но как — не имел ни малейшего понятия. Ты, любезный друг, во всем обходительнее и приятнее других; я тебе премного благодарен за присланного курьера.

Твоя деревня превратилась в приют для храбрецов[xi]; ты, должно быть, весьма счастлив, что можешь принимать их у себя и заботиться о них. Твой человек в подробностях рассказал мне об этом госпитале, о ваших ужинах, ваших шутках и ваших ранах; но, друг мой, этак твои длинные ноги никогда не заживут да вдобавок занесут тебя в самую гущу треволнений и опасностей.

Прежде чем говорить о наших действиях, нынешних и предстоящих, уведомлю тебя, что слова твои о свидании с Лористоном возродили мой дух. Мы здесь уже боялись, как бы оно не оказалось предисловием к миру. В сей грустной мысли нас утвердило то обстоятельство, что Ливен, который должен был ехать через несколько дней, отложил свой отъезд. Его, как ты знаешь, назначили послом в Лондоне; недаром говорится: дуракам счастье! У нас тоже дважды были парламентеры, но был отдан приказ стрелять в воздух, и с тем разговоры прекратились[xii].

Сейчас мы занимаем Владимирскую дорогу (там пятьдесят человек); на Ярославской — казачий полк под началом майора Победнова[xiii], на Дмитровской — казачья сотня, стоящая в Виноградовке; на Клинской дороге, в Черной Грязи, — два казачьих полка под командованием Василия Дмитриевича[xiv], которому в подкрепление даны четыре эскадрона Изюмского полка, и лейб-казачий полк, образующие в целом вверенную мне бригаду. В нескольких верстах от меня — наш храбрый генерал Винцингероде с драгунами Казанского полка, казаками Тверской милиции и двумя пушками. В Воскресенске находится 150 казаков, в Волоколамске — 250, а между Сычевкой и Гжатском — полк Чернозубова[xv].

Менее чем с тремя тысячами конных трудно без риска занимать обширнейшее пространство. Вкупе мы слишком слабы, чтобы противостоять движению неприятеля, и нам осталось только прятать свои силы, рассеивая их, и беспокоить врага со всех сторон. Со времени оставления Москвы мы взяли более семи тысяч пленных и больше сотни офицеров. Несколько дней назад я воротился из окрестностей Можайска, Рузы и Гжатска. У меня под началом были лейб-казаки и полк Чернозубова; в течение целой недели наши вылазки были на удивление счастливы: я потерял всего-навсего одного офицера и двенадцать рядовых убитыми и еще около двадцати человек ранеными! Все казаки приобрели немалое состояние, захватывая обозы, груженные московской добычей, экипажи, лошадей, женщин, так что в конце концов мы стали и впрямь походить на разбойников с большой дороги. Партия свежих лошадей для четырех кавалерийских полков, шедшая из Ганновера[xvi], попалась к нам в руки, что стоило трех вестовых. Мой брат[xvii], три недели назад произведенный в майоры, был в этом деле и пока не возвратился, находя сие ремесло забавным.

Не могу тебе передать, любезный друг, какую храбрость выказывает русский крестьянин. Надобно видеть их рвение, их ожесточение против французов, оскверняющих наше отечество. Неприятель несет неслыханные потери со всех сторон.

Только что получил известие о том, что Иловайский двигается вперед; я также выступаю незамедлительно. Пока не отваживаюсь верить отрадному известию о том, что французы недавно оставили Москву.

Обнимаю тебя от всей души. Лев здесь, он майор[xviii] в бригаде Винцингероде; постараюсь изыскать средства и сообщить тебе наши новости[xix].

4(51)[xx]

Москва, 14 октября 1812.

Мы имели несчастие потерять превосходного, храброго начальника, генерала Винцингероде; он попал в плен вместе с бедным Львом накануне оставления Москвы. По неверным донесениям казаков они продвинулись слишком далеко вперед и, увидев поблизости неприятеля, решили действовать в качестве парламентеров ; их отвели к маршалу Мортье, в то время коменданту Кремля, и, как я узнал, объявили пленными и в этом качестве увели с собой. Это настоящее бедствие как для Москвы, так и для задачи преследования неприятеля. Мы вступили сюда вечером 11-го числа. Город был отдан на расхищение крестьянам, которых стеклось великое множество, и все пьяные; казаки и их старшины довершали разгром. Войдя в город с гусарами и лейб-казаками, я счел долгом немедленно принять на себя начальство над полицейскими частями несчастной столицы: люди убивали друг друга на улицах, поджигали дома. Наконец все утихло, и огонь потушен. Мне пришлось выдержать несколько настоящих сражений. Город, разделенный мною на три части, вверен трем штабным офицерам. Дворники исполняют обязанности будочников; крестьян, мною задержанных, я заставил вывозить трупы людей и павших лошадей. Вход в Кремль для всех закрыт, чтобы народ не видел бесчинств, учиненных в церквах. Огромность города, малое число состоящих в моем распоряжении людей, винные погреба и запасы соли, отданные на разграбление крестьянам, — все сие делает весьма затруднительными обязанности полицеймейстера. Я с нетерпением ожидаю прибытия какого-нибудь начальства и войск и того времени, когда я смогу оставить эти развалины, при виде которых разрывается сердце.

Все русские, состоявшие на службе у французов, взяты мною под стражу, у всех них отобраны документы. Наши раненые, оставленные здесь в разных домах, собраны в одно место и обеспечены продовольствием. Около трех тысяч раненых французов взбунтовались; они разоружены и накормлены; дети в Воспитательном доме также больше не умирают с голоду. Мы нашли здесь около тысячи здоровых французов. Их поспешное отступление из Москвы должно быть следствием какого-то события, нам неизвестного. Они пошли по Коломенской и Смоленской дорогам; наши казачьи партии постоянно беспокоят их, нападая со всех сторон, но эти действия ведутся слабее, чем было бы при Винцингероде. Стены Кремля частично взорваны; церкви невредимы, кроме той, что примыкала к Ивану Великому, сама же колокольня устояла. Вид города внушает ужас. Говорят, что Франц II умер, эрцгерцог Карл стал регентом и Шварценберг со своей армией отозван в Вену. Это было бы важным событием[xxi].

5 (52)

Мариенвердер, сего 8 января [1813]

Будучи нездоров уже две недели, я готов был забыть об усталости ради свидания с лучшим другом и решил вчера направиться к тебе и следовать под твоим началом в Штаргардт. Сегодня утром все переменилось, и наш добрый генерал Сабанеев[xxii] с обычным в подобных случаях бешенством сказал мне: «Если желаешь, отправляйся к Воронцову и отвези ему отмену приказания двигаться вперед». Мы полагали, что ты находишься в Штейне, а ты на десять миль далее. Итак, я лишаюсь счастия тебя увидеть, любезный друг, и, проведя весь день в надежде заночевать у тебя, принужден остановиться на ночлег у старого генерала Рахманова[xxiii].

Вот событие: адмирал, главнокомандующий корпусами Витгенштейна и Платова, хотел снять осаду Данцига и продвинуть вас к Штаргардту и далее. Витгенштейн сказался больным; тогда, испугавшись, армию адмирала определили на зимние квартиры, чтобы Витгенштейн мог действовать свободно. У него под началом состоят пруссаки, но Платов должен уходить прочь, если хочет. Витгенштейн завтра приедет в Эльбинг и, как рассказал мне дежурный генерал, предпишет мне состоять при генерале Йорке. Итак, завтра я должен возвращаться в Эльбинг. Они утверждают, что Данциг сдастся Платову; не хватало еще, чтобы казаки брали крепости[xxiv]!

Посылаю тебе маршрут, диспозицию и письмо; все это наверняка будет переменено отсюда в течение двух или трех дней. Все наши планы не выходят за пределы недели. Мы не знаем, что делаем, но Господь все так превосходно устраивает, что Его труды испортить нельзя.

Прощай, любезный, добрый друг; будь здоров и не лишай меня своей дружеской приязни. Впрочем, надеюсь вскоре с тобою увидеться. Ты находишься там, где, согласно диспозиции, должны стоять ваши аванпосты, но отсылай свои новости в главную квартиру, ибо я надеюсь найти тебя в Штейне, откуда вам приказано выступить послезавтра. А. Бенкендорф.

6 (53)

Штиглиц, сего 5 февраля, в 5 часов утра [1813]

Сейчас узнал от генерала Чернышева, что ты находишься в Познани, а твой пост — в Оборнике, и потому тороплюсь войти с тобою в сообщение и уведомить тебя о своих маневрах, и весьма прошу также указать мне, как ты рассчитываешь двигаться, чтобы мои рапорты доходили до тебя скорее.

Сегодня я ночую в Дризене, завтра (6-го числа) отправляюсь в Ландсберг, который, полагаю, оставлен неприятелем; они еще держатся в Бирнбауме, и потому нашей переписке придется совершать обходной маневр. Это письмо я посылаю через Чарников и Оборник.

Не знаю, почему Чернышев уходит с этих позиций и направляется вправо, если неприятель, по всей видимости, хочет закрепиться в Мезерице.

Пожалуйста, сообщай мне новости о себе и о том, что происходит в остальной нашей армии. У меня под началом, к прискорбию моему, одни казаки да в качестве подкрепления башкирцы.

7 (54)

Дризен, сего 5 февраля [1813]

Неприятель покинул Аандсберг; находившиеся там части направились к Кюстрину, где все готово к обороне. Отряды, осаждавшие Бирнбаум, частично двинулись к Шверину и оттуда, возможно, пойдут к Мезерицу, куда отправились остальные.

Вчерашний день был отмечен отбытием казны и больных в Берлин. Завтра, шестого, я буду в Ландсберге, откуда отправлю партии к Франкфурту и, если это окажется возможным, на дорогу из Мезерица в Глогау.

Рекрутский набор у пруссаков идет с усердием и быстротой, достойными восхищения: нация наконец поднялась на борьбу. Городок Дризен, насчитывающий всего-навсего две тысячи жителей, выставил 27 человек, обмундированных и вооруженных на собственные средства. Это особенно поражает при сравнении с Парижем, который дал от силы 500 человек, а Версаль — 15.

Нетерпеливо ожидаю твоих новостей и советов и обнимаю сердечно.

А. Бенкендорф[xxv].

8 (59)

В 2 часа пополудни. [1813]

Я отдал приказ Бренделю[xxvi] отправить тридцать казаков и одного офицера к Обрескову[xxvii], рапорт коего прилагаю.

Покамест мне не удалось добыть необходимое количество хлеба, но завтра получу наверняка; егеря, потрудившись, его достали и сыты.

Из разных мест приходят сюда сообщения о том, что Тилеман[xxviii] взял Наумбург приступом и что семь тысяч под командованием принца Экмюльского вошли в Магдебург.

До сих пор мне удалось найти только триста работников, большей частью женщин и детей; завтра они у меня будут, надеюсь.

Я обнаружил, что за городом переправа через реку очень хороша; все устраивается так, что мы сможем разместить там артиллерию, для коей нужно было расчистить и выровнять дорогу; существует, впрочем, и другая переправа, пониже мельниц, и ты сам увидишь, которую выбрать. Две мельницы стоят на двух больших барках, очень подходящих для сооружения двух огромных отличных паромов; на них также есть четыре якоря; если будет получено разрешение, в течение завтрашнего дня эти мельницы превратятся в прекраснейшие паромы.

9 (55)

Гамбург, сего 9 апреля [1813]

Любезнейший друг мой! Сию минуту приехал Скурападский[xxix]; не могу тебе изъяснить удовольствия, которое доставила мне беседа с ним о моем лучшем друге; весьма опечалило меня лишь известие о том, что ты находишься не в полном здравии и страдаешь от болей в груди: береги себя. Вот и весна пришла! Отвечаю тебе, пользуясь отъездом молодого графа Витгенштейна (он с недавних пор состоит при мне)[xxx]. Надо же такому случиться, что с тобой на меня всегда находит какое-то отупение, и у тебя является причина на меня досадовать: уж после отъезда Скурападского я вспомнил, что не надписал адреса на письме к отцу; впрочем, прошу поверить, что я еще не вовсе отупел и, как говаривал Сен-При, изменился к лучшему.

Увы, я принужден расстаться с превосходным и храбрым Дермбергом[xxxi], к которому очень привязался. Мое здоровье, расстроенное на протяжении некоторого времени, пришло наконец в такой упадок, что мне стало решительно невозможно продолжать службу; у меня такие боли в груди, что я уже не в силах выносить малейшего движения, мне необходим отдых; к тому же у меня лихорадка и ... [отточие в тексте], подхваченные в Люнебурге.

Мне тем досаднее покидать Дермберга, что со мной в сравнении с Чернышевым и Теттенборном обходятся весьма дурно, а это как раз давало бы мне резон продолжать службу, желая доказать, что я могу заслужить такое же хорошее обращение, как они.

Неприятель оставил было Целле, но на следующий день вновь занял его. Дермберг находится в Зульце или Германсбурге, Чернышев — в Ильцене, мой брат командует кавалерией Теттенборна в Ротенбурге.

Хотят, чтобы партизаны вели свою собственную войну; это было легко, когда неприятель отступал и отступал, но теперь он остановился, военные действия закончились на Эльбе, и должна начаться новая кампания — причем начаться она должна сражением или решительным маневром, который заставит неприятеля отступать, чтобы избежать столкновения; вот тогда мы сможем снова беспокоить его и вводить в заблуждение.

Никакого секрета более нет: он знает, каковы наши силы, и отбросит нас за Эльбу, когда ему вздумается; магдебургский гарнизон легко может это сделать. В основной принцип возвели то, что является не более чем дополнительным средством, ведь действия партизанских партий — всего лишь следствие решительно выигранного сражения[xxxii].

Политические перемены, стремительно происходящие в этом краю, упрочатся при успехе и исчезнут при неудаче: итак, здесь, в средоточии немецкого патриотизма, нам следует вести себя как можно осторожнее. Мы продвигаемся слишком медленно; расстройство в стане неприятеля, его испуг исчезнут, а воодушевление немцев остынет при нашей неторопливости. Европейские правительства, особенно в северных странах, вновь примутся за свои холодные расчеты, и политическое коварство Наполеона в итоге поссорит их друг с другом.

Единственное мое желание — увидеться с тобою и по-прежнему быть достойным твоей дружбы. Прошу усердно кланяться Орурку, Понсету, Красовскому и Арсеньеву[xxxiii].

10 (56)[xxxiv]

Сего 15 июня, в Добране [1813]

Любезнейший друг мой, твое письмо из Плауе получил только сегодня; не могу изъяснить, какое удовольствие ты мне оным доставил, как и приглашением провести время перемирия с тобою, мой добрый друг. Если бы я получил его тремя днями ранее, то уже был бы у тебя; но с позавчерашнего дня я снова нездоров. Благодаря разным процедурам и лекарствам мне уже стало много лучше; но надо же было так случиться, чтобы прехорошенькие девицы приехали сюда из ваших краев и черт меня дернул потратить деньги на их пляски и на то, чтобы себе вредить, прыгая с ними что было мочи: теперь колени у меня снова распухли, грудь болит, и врач предписывает мне покой[xxxv]. Однако ничто не удержит меня от поездки к тебе, где я смогу обнять того, кого люблю как брата.

Не осмеливаюсь приступать к тебе с предложением отправиться на два-три дня для морских купаний в очаровательнейшее местечко — и все же это было бы чудесно. Через пять или шесть дней я буду в состоянии двигаться и отправлюсь к тебе. Как бы это ... перемирие не оказалось предвестником мира; и все же я не теряю надежды еще послужить под твоим началом. Не хочу ни о чем просить, но что-то мне боязно начинать кампанию с этим трио — разумею Нальмодена[xxxvi], Дермберга и Теттенборна, за каждым из которых следует рой немцев[xxxvii]. Однако мое положение может перемениться оттого, что шведский принц и, как я полагаю, старый Сухтелен[xxxviii] верят только тебе и ценят мои слабые способности. В конце концов все это образуется, а если нет — надо будет чем-то утешаться. Отправляю к тебе молодого Лантенгаузена, храбреца из Изюмского полка[xxxix]. Я, как видишь, по-прежнему окружен немцами со всех сторон, но сей господин и в самом деле человек достойный.

Скурападский в порыве увлечения рассек себе руку. Он присоединяется ко мне и также просит прислать к нам Арсеньева. Кланяйся превосходному Понсету. Мой брат проводит время со своей красоткой и еще пожалеет о том, что не сможет вместе с другими отправиться в Плауе.

11 (57)

Сей час получил твое письмо, любезный Воронцов, с вложением для Храповицкого[xl]. Единственное неудобство в том, что я вовсе не имею представления, где его искать, но как только получу от него известия, письмо будет к нему доставлено, и твои приказания также отправятся к Нарышкину и Баротци[xli].

Неприятель, вышедший из Миндена и достигший Герфорда, намеревался двигаться через Билефельд на Мюнстер и ночью был атакован казачьей партией Сталя, к коей примкнула сотня местных жителей. Они побили много народу и взяли в плен тридцать человек и двоих офицеров; восемьсот французов и три пушки спешно ретировались и пошли на Галль через Ферсмольд. Я отправил Сталя на Варенроде, где он, вероятно, найдет средства постоянно их тревожить. Мельников[xlii] в Билефельде; он должен был разослать вестовых, чтобы вступить в сообщение с русскими и прусскими или ганноверскими частями, которые должны находиться в окрестностях Миндена; если удастся, он пошлет людей и в направлении Оснабрюка, а также в ближайшие окрестности этого города.

Чеченский в Бекуме и рассылает партии в направлении Мюнстера и Люнена. Вчера мне был приказ быть наготове к сегодняшнему дню, и по вашему образцу все люди стоят на превосходных квартирах и как следует накормлены. Покамест неизвестно, в каком направлении мне надобно будет двигаться завтра; я об этом тебя уведомлю.

В Мюнстере без малого две тысячи человек; прибавь к ним почти три тысячи, которые прибудут из Оснабрюка, и тех, кто вышел из Миндена, — окажется не менее пяти тысяч. Всё это, полагаю, двинется в Везель. Я также был бы рад, ежели бы наш авангард остался в прежнем порядке, но вспомни выражение: «В наш век никто не должен оставаться на своем месте». Книппер[xliii] мой все-таки вернулся и досаждает мне разговорами о том, как все это великолепно. От болтовни Патона[xliv] у меня болят уши.

Неприятель, вышедший из Касселя, вчера оставил Унну и движется на Герд; итак, он, кажется, не намерен проходить через Мюнстер и желает только добраться до Рейна[xlv].

12 (58)

Перед Девентером, сего 12 ноября [1813] Любезнейший Воронцов, я с некоторых пор не давал о себе знать, но право потому лишь, что не было новостей. В Оснабрюке я получил письмо от г<енерала>[xlvi], который мне сообщал: «Вся армия через несколько дней тронется с места и устремится через Аинген на Девентер; следственно, выступайте с авангардом и в этом направлении». В тот же день я пошел на Бентейм, чтобы наикратчайшим путем оказаться в виду Девентера. Этим же вечером В. пишет ко мне: «Увидев из вашего последнего письма, что Девентер находится в крепкой осаде, приказываю вам двинуться с вверенными вам полками в окрестности Бентейма, если вы встретите сопротивление». Вечером 9-го числа я прибыл под Девентер и увидел, что этот превосходно укрепленный город с двухтысячным гарнизоном, 86 артиллерийскими орудиями и к тому же окруженный водой на расстояние хорошего пушечного выстрела, нет возможности взять приступом. Мне оставалось только испытать, каково настроение у тамошнего коменданта генерала Шинера[xlvii] и у горожан. Для этого я стал искать и обнаружил два места — единственные, по которым к городу можно было подойти настолько близко, чтобы стрелять из наших небольших орудий. Когда как следует стемнело, я разместил там пушки и в десять часов начал огонь — достаточно сильный, чтобы затруднительно было понять, сколько именно орудий находится в моем распоряжении. В городе возникла ужасная тревога. В то же самое время князь Гагарин, перешедший Иссель ниже по течению, привел два казачьих полка под крепость с другой стороны и вынудил все неприятельские посты вплоть до разбитого моста обнаружить себя ответными выстрелами.

На рассвете я отправил к коменданту офицера с письмом, однако оно не было принято. Я решил, что было бы смешно продолжать осаду крепости, располагая восемью орудиями конной артиллерии, и заставлять людей стоять лагерем в болоте, и отправился на квартиры за семь, восемь и десять верст, держа казачьи посты по обеим сторонам, как можно ближе к городу. Я бы не предпринял этой нелепой попытки, если бы все вокруг не убеждали меня, что жители города поднимут восстание и принудят французского генерала сдаться.

Посылаю тебе копию последнего письма, которое я написал В. Дерсбург, где было всего лишь пятьдесят человек, сдался казакам, которых на следующий день выгнали оттуда две сотни французов, и генерал Оппен снова взял город позавчера. Зуптен был вчера занят прусским отрядом. Нарышкин в Цволле и занял Камней.

Амстердам, Роттердам и Гаага очищены от французов, и над ними реет оранжевое знамя. Наарден, Мюйден, Утрехт и Арнем пока в руках неприятеля, и судя по письмам к коменданту Девентера, которые перехватил Гагарин, в Горкум прибыли шесть тысяч человек, которые должны двинуться на Утрехт. Генерал Оппен[xlviii] увел свои войска от Дерсбурга и идет на Арнем и Утрехт; майор Марклай с 250 казаками позавчера был в Ниенкерке.

Так обстоят дела, и суди сам, любезный друг, хорошо или дурно то, что я предлагаю В. Он ко мне не писал уже шесть дней, и я очень озадачен его молчанием, не решаясь принять на свою ответственность дальнейшие шаги и опасаясь потерять время[xlix].

13 (60)

[1813]

Генерал![l]

Сию минуту мною получено известие о том, что Цуптен капитулировал. Поскольку упорное сопротивление Девентера лишено теперь всякого смысла и река Иссель может быть перейдена и слева и справа от города, требуется не более тридцати орудий, чтобы поубавить упрямства у французского коменданта. Коль скоро эта крепость не представляет более особенной важности и в любом случае сдастся рано или поздно, осмеливаюсь просить ваше превосходительство о позволении оставить отряд казаков для наблюдения за Девентером, а самому с остальными частями отправиться к Цволлю.

Полагаю, что теперь, после событий, о которых я имел честь сообщить вашему превосходительству, чрезвычайно важно поддержать усилия голландцев, что можно было бы осуществить, имей я ваше позволение отправиться вплавь по Зейдерзее с пехотой и артиллерией, оставив лошадей в Цволле; на весь путь у меня ушло бы менее суток. Генералы Жевахов и Сталь повели бы кавалерию, к которой присоединился бы гр. Нарышкин с двумя орудиями конной артиллерии, и все они старались бы посуху пробраться к Амcтердаму.

14 (62)

[1813]

Любезный граф!

Для начала сообщу, что 250 человек под командованием майора Марклая заняли Амстердам под носом у полковника Нарышкина; тот, будучи прислан задолго до меня, не сумел сформировать отряд для этой операции; он вступил в город и теперь не будет величать меня бароном, ибо, к моему великому удивлению, стал называть себя князем.

Я нахожу, что состояние умов здесь весьма мало готово к нашему появлению — по причине бесконечных контрибуций, которых требовал Лев для корпуса Винцингероде. Я объявил, что по воле Императора эта страна во всех отношениях должна быть трактована как союзница[li], и услышал в ответ, что мне будет предоставлено все необходимое для войск, лишь бы не употреблялось слово «реквизиции».

Жители Амстердама с неописуемой радостью приветствовали Марклая и его казаков; они подняли знамя Оранского дома, провозгласили новую конституцию и уже избрали всех членов нового правительства. Выбор пал на лиц, отличившихся патриотизмом и талантами. В Амстердаме ожидают оружия и помощи от Англии. Все берутся за оружие.

Действия и поведение Марклая выше всяких похвал.

Я мог бы опасаться за исход амстердамского восстания, если бы силы французов в Голландии были значительны, но вот их положение:

В Наардене без малого тысяча человек и пушки; хотя они, спустив шлюзы, отрезали меня от всякого наземного сообщения с Амстердамом, но ничего не осмелятся предпринять против этого города с его двумястами тысячами жителей, которые готовы обороняться до последнего.

В Утрехте около четырех тысяч человек.

В Горкуме десять тысяч. В Амерсфорте не более тысячи.

В Арнеме от двух до трех тысяч далеко не отличных войск, состоящих из иностранцев, таможенных частей и недавно призванных солдат.

Роттердам, Лейден, Хаарлем и другие города по примеру Амстердама подняли знамя восстания.

Нарышкин с двумя казачьими полками и двумя пушками стоит под Амерсфортом и рассылает свои нартии к Наардену.

Князь Гагарин с двумя казачьими полками находится перед Девентером на левом берегу Исселя; полк Чеченского есть связующее звено между ним и Нарышкиным. Сталь остановился перед Девентером на правом берегу Исселя и сносится с Гагариным через Вике, где по моему приказанию был сооружен понтонный мост.

В Девентере две тысячи человек гарнизона и восемьдесят орудий. Я пробовал было атаковать город ночью, врасплох, что, конечно, не имело успеха, но этим я стремился лишь воодушевить горожан и подвигнуть их к восстанию против гарнизона. Когда это не удалось, мне уже нечего было делать возле хорошо укрепленного и с обеих сторон окруженного водой города. К тому же в окрестностях Девентера не имелось ни малейшей возможности изыскать провиант, и потому я отправился сюда, желая приготовиться к исполнению своего плана передвигаться по воде, о коем я тебе рассказывал в последнем письме, или, в случае отказа, по крайней мере удерживать переправу через Иссель и как следует поддержать маневры генерала Оппена, который выступил из Дерсбурга и должен был направиться через Арнем к Утрехту.

Сегодня утром я получил письмо от генерала Бюлова, который извещает меня, что завтра, 17 (29) числа, он будет в Дерсбурге со всеми своими силами, что, как я надеюсь, подвигнет генерала Оппена не останавливаться перед Арнемом, а идти прямо в Утрехт и оттуда в Амстердам. Все небольшие гарнизоны сдадутся и не осмелятся даже носа показать из своих крепостей. Итак, полагаю, что Голландия спасена и Марклай оказался провозвестником ее освобождения.

Я стал большим барином, любезный друг, и теперь диктую письма, как ты. Нахожу сие весьма удобным, ибо одновременно с этим занятием могу потягивать вино и прогуливаться. Если встретишь в этом письме орфографические ошибки, не приписывай их мне. Непременно пришлю тебе издаваемую в Цволле газету, где объявлено о прибытии сюда ее светлости княгини Нарышкиной, но пока у меня только один экземпляр, коим я очень дорожу.

Впрочем, не пугайся. Лев не женился; помянутая княгиня — дама, которую ты видел у меня в Касселе; твой вестовой захватил ее на следующий день.

А. Бенкендорф. Цволль,

сего 16 (28) ноя<бря> Не спускай глаз со шлюзов[lii].

15 (61)

Бреда, 1 (13) декабря 1813.

Любезный, любезнейший друг, диктую это письмо, лежа в постели; вокруг меня крепостные стены Бреды, огромные рвы с водой, куртины, демилюны, равелины. Теперь-то мне можно раздеться, и рядом нет Резчикова, который осмелился бы помешать моему отдыху.

Донские казаки еще вчера вечером были у ворот крепости, а сейчас неутомимые посланцы наших степей стоят на парапетах Бреды.

Я нахожусь здесь со всем моим отрядом. Лорсэ, командир дивизии и комендант Гертруденберга, был так добр, что объявил о капитуляции этого города в то мгновение, когда подходила пехота, что проложило нам по-королевски широкую дорогу. На левом берегу устья Горкум, Хейсден, Лёвенштейн и Хертогенбос, и далее Гертруденберг, Бреда, Берг-оп-Зоом и Виллемштадт — казалось, все эти крепости, остававшиеся в руках неприятеля, да еще в столь тесной и разделенной на мелкие части стране, как Голландия, закрывали нам дорогу в Брабант. Генерал Бюлов и слышать не хотел о переправе через устье, однако я почтительнейше заметил ему, что правилам тактики следует иногда предпочесть гибкость, что мы должны согласовывать свои действия лишь в целом и для того только, чтобы усугубить беспорядок, нарастающий на границах Франции; наконец, что две тысячи человек, действуя энергически сейчас, сделают больше, нежели целые армии в несколько месяцев.

Впрочем, мне нечего жаловаться на Бюлова; он ко мне чрезвычайно добр и даже только что разместил свои части так, чтобы охранять мои отряды во время перехода через Хардингсвельд и не терять со мной связи.

Если бы у меня было чуть больше пехоты, я тотчас отправился бы к Антверпену, а покамест постараюсь отойти от Берг-оп-Зоома и таким образом развернуть свою небольшую операцию. Я отослал сильный отряд к Хертогенбосу, но из пяти казачьих полков у меня, увы, осталось менее половины.

Пока не хотят отзывать ни Гагарина, который с двумя полками осадил Наарден, ни Марклая, под чьим началом двести пятьдесят человек дерутся в Северной Голландии с адмиралом Вернхелем.

Не смешно ли? Бюлов стоит в Утрехте, а у англичан в Аейдене и Гааге пятитысячное войско, да и у голландцев должно уже быть десять тысяч под ружьем.

Посылаю тебе, любезный, некоторые бумаги, захваченные там и сям; они кажутся мне интересными и представят тебе картину беспорядка и ужаса, охватившего провинции великой империи[liii]. Еще у меня припасено несколько превосходных карт, но они пока остаются при мне — отдам их тебе в собственные руки.

Мне весьма хочется, мой добрый друг, чтобы сия минута настала поскорее; я скучаю без тебя, и у меня почти нет возможности совершать глупости и не получать твоего одобрения, которое мне дороже всего.

Если ты жалеешь о Павлоградском полку, любезный друг, то я не менее живо скорблю о моем храбром и превосходном Апушкине[liv]. Г-н Сухозанет — совершенное ничтожество, я беспрестанно выказываю ему свое недовольство не устаю повторять, что его общество понемногу делается сноснее. С каждым днем я все более доволен Жеваховым; повышение в чине еще более сделало ему пользы, и трудно пожелать кого-то лучше него. Напротив, получив генеральство, Книппер стал глупее и скучнее прежнего и даже принялся пьянствовать. Патон — несносный путаник, он душит меня рапортами, которых я не слушаю; на каждое мое замечание он отвечает на четырех страницах, и это впрямь дает ему такое весомое превосходство надо мной, что я нашел удачный способ избавиться от этих двух генералов.

Я оставил в Роттердаме свою коляску и отдал наистрожайший приказ о том, чтобы, уходя оттуда, отряд ни в коем случае не брал ее с собой. Поверишь ли: оба моих генерала[lv] предпочли не расставаться с колесами!

Сейчас получил донесение о том, что мои казаки заняли Вильгельмштадт и неприятель с такой поспешностью ретировался оттуда, что не успел

16 (63)

[1814]

Вот рапорт Чеченского[lvi]; я отправил пятнадцать человек с офицером к Якобсону с приказанием оставить половину от этих пятнадцати на полдороге из Ахена в Бернбург как сторожевой пикет в том случае, если Якобсон будет вынужден двигаться не к Ахену, а в ином направлении. Офицер проберется к Якобсону, чтобы получить верные сведения, и немедля возвратится.

Егеря прибыли и уже начали работу. Бенкендорф.

Прилагаю также рапорт Обрескова, полученный сегодня ночью.

Сейчас привели полковника Вестфалена, захваченного в Ахерслебене с двенадцатью солдатами; отправляю его к тебе; вид у него дерзкий, но он, кажется, человек светский.

Сию минуту привели Тиреса, английского офицера, бывшего с Якобсоном[lvii]; он воротился в Бернбург за своей...

17 (64)

[1814]

Любезный друг, пользуюсь случаем сказать тебе, сколь я счастлив надеждой вскоре тебя обнять. Все идет расчудесно, мы их бьем одного за другим, и сие выпало тому, кто первый взял ключи Парижа; гадали и интриговали, кто будет губернатором Парижа; французы оказались трусами[lviii], Бонапарте — глупцом; получили несколько шлепков и уже не знают, куда деваться; везде видят призраки, каждый крестьянин кажется чертом.

Вот они каковы, наши красавцы из Главной квартиры[lix]. Да еще 18-й король[lx]: он двух слов написать не умеет и никому не нужен, однако норовит еще увеличить суматоху и даже переговоры наши омрачить и отравить подозрениями. Я только что отправил Льва в Эперне с двумя казачьими полками; с этой сильной партией он будет охранять наше сообщение с большой армией[lxi].

Из письма 18 (65)

Получено 23 Февраля в Кракове.

С.-Петербург, сего 9 января 1815.

Известно ли тебе, что мои полки — уланские[lxii], Сибирский и Оренбургский; я превратился в рекрутского чиновника: набираю офицеров и уже нашел много отличных. Среди прочих Ушаков, Орурк, Чеченский и Ламздорф[lxiii] желают перейти, но для сего мне надобно познакомиться с полковыми командирами. Получив бригаду, я ее уже не оставлю и употреблю все средства к тому, чтобы она была хороша.

Прошу тебя, любезный друг, узнать, отправил ли Жевахов мои вещи к генералу Сталю; ежели сие не сделано, будь так добр, займись этим. Карты мне очень дороги; смотри не стащи их. Прибавь к ним какие-нибудь из тех, что ты приобрел в Кельне, и пришли ко мне — я тебе руки расцелую. До сей поры я не получил от Сухтелена[lxiv] шведские кресты и ленту для Жевахова, но дело сделано.

Из письма 19 (66)

Получено 23 Февраля 1815 в Кракове.

С.-Петербург, сего 25 января 1815.

<...> Бога ради, любезный мой, уведомь меня о моих картах, бумагах и о бедном Петруше, вверенном попечению Жевахова. С присущими тебе мудростью и любезностью изыщи способ доставить их ко мне.

За Сен-Дизье я получил алмазные знаки [ордена св. Анны 1-й степени], что весьма недурно, а за Краон и Лаон и благодарности не дали. Недоволен я тем, что у меня под началом бригада, а не дивизия. Я уже почувствовал расположение в<еликого> к<нязя>[lxv]: попросив себе в адъютанты корнета Конноегерского полка, я получил следующий ответ: раз неизвестно, имею ли я на это право, решено мне отказать.

Получил письмо от княгини, которая, кажется, не скучает в Вене и будет иметь удовольствие увидеть Париж. Напиши мне, где Лев[lxvi] и что с ним. Его определили в дивизию Витта[lxvii].

Примечания

Письмо 4 (51)

3 Нарышкин — не тот, что в плену вместе с Винценгероде. Вероятно, в отряде был еще один. (Может быть, это поручик Лейб-Гвардии Семеновского полка Григорий Иванович Нарышкин, раненный осколком при Бородине. Бенкендорф мог «по знакомству» отправить его в Андреевское на излечение).

4 В конце письма имеется следующая приписка князя А. А. Шаховского:«Ну, душа моя, Михаил Семенович, что ты скажешь о Москве, которая только что вырвалась из когтей Французов и попалась под управление Бенкендорфа и Шаховского? Ей, ей, это ни на что не похоже! Но как быть наш век таков, что все в нем должно делаться на выворот. Прощай, выздоравливай поскорей. Если можно будет, то к тебе на днях явится душевно тебе преданный Шаховской. Нет слов, чтобы описать все мерзости Французов, и нет прозвания достойного их».

Письмо снабжено примечанием П. И. Бартенева к адресу: «В Немецкой слободе Князь Воронцов, привезенный в этот дом с Бородинского поля, узнал, что из села Андреевскаго прибыли подводы для вывоза и спасения имущества. Он немедленно приказал на этих подводах везти из Москвы в Андреевское своих раненых сподвижников, а драгоценности пышного барского дома, накопленные еще со времен Елисаветы, погибли».


[i] Автор письма переживает большую личную неудачу.

Женился он довольно поздно, возможно, причиною тому были переживания этого времени.

[ii] Николай Михайлович Лонгинов (1779—1853). Родился в семье сельского священника из Харьковской губернии, начинал службу в причте посольской церкви в Лондоне, где служил его отец. Затем состоял в штате посольства, где на него обратил внимание сам посол граф Семен Романович Воронцов. По его рекомендации был принят в штат министерства финансов. Стал известен членам Императорской фамилии, и с 1812 г. был секретарем Императрицы Елисаветы Алексеевны. По словам современника, «был тайным помощником во всех добрых делах государыни». При Императоре Николае I был статс-секретарем у принятия прошений, затем управляющим Собственной Его Величества канцелярии. Заведовал всеми благотворительными заведениями, состоявшими под покровительством Императрицы Александры Феодоровны.

Его сын Михаил Николаевич Лонгинов (1823—1875) был начальником управления по делам печати при Императоре Александре II, библиографом, знатоком литературы. М. Н. Лонгинов оставил «Заметки о Лермонтове», в которых вспоминает о том, как Бенкендорф выхлопотал у Императора Николая I перевод Лермонтова с Кавказа в гвардейский Гродненский гусарский полк и приехал сам сообщить его бабушке о «царской милости». Автор «Заметок...» пишет о Бенкендорфе как о человеке, хорошо знакомом его семье.

[iii] Прошло четыре месяца, а пасмурное душевное состояние автора не изменилось. Вероятно, таким он и вступил в войну 1812 года.

[iv] Один из братьев графов Сен-При. Их отец, граф Франсуа-Эмануэль Сен-При (1735—1821), потомок старинного аристократического рода. Видный французский дипломат, посол в Константинополе в 1770-х гг. Министр иностранных дел с 1783 г. и министр без портфеля в правительстве Неккера с 1788 г. В последние годы перед революцией сторонник сближения с Россией. Видный деятель французской эмиграции, авторитетный в кругах роялистов, но в то же время стороник конституционной монархии. Все три сына долгие годы служили в России.

Его сыновья:

Граф Эмануэль Францевич Сен-При (1776—1814). Родился в Константинополе. Окончил Гейдельбергский университет. Начал службу в корпусе принца Конде. В 1793 году поступил в Артиллерийский и Инженерный кадетский корпус. В 1795 г. — поручик Лейб-Гвардии Семеновского полка. В 1799—1801 гг. в отставке в чине капитана. Затем возвращен на службу с чином полковника в тот же полк. В 1805 году — командир Лейб-Гвардии Егерского батальона, шефом которого был Князь П. И. Багратион. Герой сражения при Аустерлице (орден Св. Георгия 4-й степени). С 1806 г. — командир Лейб-Гвардии Егерского полка (образован из батальона); участник кампании 1806—1807 гг. Шеф 6-го егерского полка. Участник войны с Турцией. В 1810 г. за отличие при штурме Базарджика произведен в генерал-майоры; взял крепости Систов и Ловчу. В 1811 г. назначен командующим 22-й пехотной дивизии; вскоре получил звание генерал-адъютанта. Назначен начальником Главного штаба Второй Западной армии весной 1812 г. В кампании 1812 года — сподвижник своего друга, главнокомандующего 2-й Западной армией Князя П. И. Багратиона. В Бородинском сражении получил тяжелую контузию, сопровождал своего раненого командира в с. Симы Владимирской губернии, где Багратион скончался «на его руках». Вернулся в армию в начале октября, когда только что была освобождена Москва. Кутузов намеревался поручить ему командование отрядом Винценгероде, когда тот был захвачен французами, но его опередило назначение из Петербурга генерал-адъютанта П. В. Голенищева-Кутузова. Генерал-лейтенант. В 1813г. сражался при Люцене и Бауцене; был командиром 8-го пехотного корпуса в сражении при Лейпциге. В 1814 г. награжден орденом Св. Георгия 2-й степени за взятие Реймса. Там же смертельно ранен и умирающим вынесен из боясолдатами Рязанского пехотного полка, чьи каре прорвались из окружения.Пользовался любовью офицеров и солдат, авторитетом у высшего командования — Кутузова, Барклая, Багратиона.

Граф Арман Эмануэль Шарль Сен-При (1782—1763) на государственной службе в России поднялся до поста губернатора Одессы и Подолии. После реставрации вернулся во Францию, где с 1822 г. заседал в палате пэров.

Граф Эмануэль Луи Мари Сен-При (1789—?), как и старший брат, отличился на военной службе. Служил в Лейб-Гвардии Егерском полку, с которым прошел всю войну 1812 г. (в чине штабс-капитана), и совершил походы 1813—1814 гг. В Бородинском сражении был дважды ранен и за подвиг в схватке зас. Бородино представлен к ордену Георгия 4-й степени. После реставрации вернулся во Францию.

Из двух братьев-военных вероятнее кандидатура младшего брата графа Эмануэля Луи Мари Сен-При.

[v] Предположительно, речь идет о «предмете восхищения» юного Алексея Михайловича Пушкина (1793—1821). По окончании Пажеского корпуса сей Пушкин в 1809 г. поступил поручиком в Гренадерский графа Аракчеева полк. В 1810 г. тем же чином переведен в Свиту Его Величества по квартирмейстерской части, куда отбирали наиболее образованных и талантливых молодых офицеров, способных к выполнению всех видов штабной работы. А. М. Пушкин был в 13 сражениях кампаний 1812—1815 гг., вышел в отставку в 1816 г. Затем преподавал военные науки, с 1820 г. был профессором Царскосельского лицея. Знакомы Бенкендорф и А. М. Пушкин были наверняка, тем более что Бенкендорф был причислен к штату Императорской Главной квартиры. Кандидатуры других петербургских Пушкиных представляются маловероятными.

В пушкинском стихотворении «Была пора: наш праздник молодой...», (1836) строки «...со старшими мы братьями прощались И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шел мимо нас...» имеют и широкое обобщающее, и прямое биографическое содержание. Алексей Михайлович Пушкин — троюродный брат поэта, прямой потомок Федора Петровича Пушкина (?—1727), родного брата прадеда поэта Александра Петровича. Отец Алексея Михайловича — Михаил Алексеевич Пушкин (1745— 1793) — троюродный дядя А. С. Пушкина, начинал службу в Лейб-Гвардии Конном полку (1759—1776); отставной подполковник Орденского кирасирского полка (1784); статский советник, председатель Санкт-Петербургской Палаты Уголовного Суда (в 1792 г.), был опекуном матери поэта Надежды Осиповны Ганнибал (с 1779 г.). Дед Алексея Михайловича — Алексей Федорович Пушкин (1717—1777) был в 1736 г. прапорщиком Тверского драгунского полка, в 1739 г. «квартирмистр» этого полка, с которым участвовал в штурме Очакова и взятии Хотина и «во всех Турских кампаниях и акциях», служил под командованием фельдмаршала Миниха. В 1746 г. вышел в отставку в чине капитана. Помещик с 350 душами мужского пола в Переяславском, Ярославском, Воронежском, Лебедянском уездах. В известной степени прототип Гринева-отца: биография А. Ф. Пушкина отражена в рассказе героя «Капитанской дочки» о своем отце в первых строках повести. Его сестра Мария Алексеевна Ганнибал (1745—1818) — родная бабка поэта по матери, Надежде Осиповне, похоронена в Святогорском монастыре, рядом со своей дочерью и внуком. Алексей Михайлович Пушкин доводился ей внучатым племянником. (См.: Б. Л. Модзалевский, М. В. Муравьев. Пушкины. Родословная роспись // С. Б. Веселовский, М. Ю. Вегнер и др. Род и предки А. С. Пушкина. М., 1995, с. 422, 424, 426, 429.)

[vi] Петр Александрович Чичерин (1778—1848). Корнет Лейб-ГвардииКонного полка с 1797 г. Участник кампаний 1805 г. и 1806—1807 гг. Сражался при Аустерлице, Гайльсберге и Фридланде, за подвиг в последнем награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. В 1809 г. назначен командиром Лейб-Гвардии драгунского полка. В 1812 г. награжден орденом Св. Георгия 3-й степени за отличие в бою под Красным. Генерал-майор, продолжал командовать гвардейскими драгунами до конца войны и после ее окончания. В 1813 г. сражался при Люцене, Бауцене, под Кульмом и при Лейпциге. В 1814 г. был в бою при Фер-Шампенуазе и брал Париж. В 1825 г. — генерал-адъютант, в 1826 г. — генерал-лейтенант и командир 1-й гвардейской легкой кавалерийской дивизии. Участник войны с Турцией в 1828—29 гг. и Польской войны в 1831 г., в которой командовал сводным гвардейским корпусом. Закончил карьеру в чине полного генерала. Один из лучших офицеров русской гвардейской кавалерии.

[vii] Подразумевается Лев Александрович Нарышкин, а ранее упоминается его тетка Мария Антоновна Нарышкина (1779—1854).

[viii] Граф Карл Васильевич Нессельроде (1780—1862). Сын посланника Екатерины II в Португалии, родился на борту корабля, плывшего в Лиссабон. Один из крупнейших дипломатов в царствования Александа I и Николая I. В 1813—1814 гг. статс-секретарь, сопровождал Императора Александра в зарубежном походе. Был в числе представителей России на Венском конгрессе 1814—1815 гг. Старший статс-секретарь, управляющий министерством иностранных дел с 1816 г. (фактическим министром до 1822 г. был граф И. А. Каподистрия);министр иностранных дел по 1856 гг.; канцлер в 1845 г. Отличался великолепной памятью, высокой эрудицией и работоспособностью. При Александре I исполнял «служебную» функцию, ибо Император был вполне независим в международных делах, был «собственным министром иностранных дел». При Николае I граф Нессельроде играл неизмеримо более самостоятельную роль и дипломатические успехи России стали сомнительными. Его считают виновником дипломатической изоляции России в период Крымской войны. В светской жизни был невероятно скучен и настолько неинтересен, что уже этим сообщал особый колорит обществу, в котором присутствовал. Эта «неинтересность» молодого Нессельроде была общеизвестна и отразилась в лесковском каламбуре — «Кисельвроде». Шуточки Бенкендорфа относительно его бракосочетания — превосходный юмористический штрих к портрету известного дипломата.

[ix] В полках тяжелой кавалерии — кирасирских и драгунских — было по пяти эскадронов. В легкой кавалерии — у гусар и улан — по восьми. Ожидания Бенкендорфа не оправдались: вместо командования гвардейским драгунским полком он получил весной назначение в Императорскую Главную квартиру.

[x] Содержание этого письма дополняет «Записки» рассказом о дислокации «партий» отряда Винценгероде под Москвой и о некоторых их действиях.

Резчиков (в другом письме, по ошибке копииста (?) — Чещиков) — вероятно, денщик Бенкендорфа.

[xi] Деревня — село Андреевское Владимирской губернии, куда М. С. Воронцов привез свыше трехсот раненых всех чинов и званий. В Москве по его приказу было снято с подвод только что упакованное фамильное имущество из Воронцовского дворца — библиотека, картины, мрамор, бронза и пр. Деяние Воронцова легло в основу подобного поступка героини «Войны и мира». Он поместил на подводы раненых воинов и не только вывез их из Москвы, но и превратил свое имение в госпиталь, обеспечил излечение солдат и офицеров из своих(весьма немалых) средств. Любопытно, что этот поступок Воронцова иногда пытаются объяснить честолюбием.

[xii] Интересное свидетельство о парламентерах, подтверждающее неблагополучие, в котором пребывали Великая армия и ее предводитель в Москве. Не только Наполеон, но все его воинство было дезориентировано поведением «побежденных» русских. «Победители» тяжело переносили изоляцию и искали контактов с противником.

[xiii] Майор Победнов — войсковой старшина Григорий Петрович Победнов 1-й, командующий Донского войска казачьим Денисова 7-го полком.

[xiv] «Василий Дмитриевич» — полковник Иловайский 12-й.

[xv] Чернозубов — войсковой старшина Михаил Григорьевич Чернозубов 8-й,командир Войска Донского своего имени полка.

[xvi] Партия свежих лошадей — это был трофей «стратегического значения», важнее пленных и пушек. Великая армия терпела большую убыль в конском составе, возраставшую с каждым днем. Спешенных кавалеристов исчисляли тысячами. С потерей этих лошадей французская армия фактически потеряла несколько полков тяжелой кавалерии.

[xvii] Майор Константин Христофорович Бенкендорф.

[xviii] Лев Нарышкин был тогда не майором, а ротмистром.

[xix] В конце письма П. И. Бартенев поместил следующее примечание: «Село Андреевское, Покровскаго у. Владимирской г., куда переехал раненный на Бородинском сражении князь Воронцов (он командовал сводными гренадерскими батальонами, от которых после боя из 4000 т. солдат осталось всего 300 человек) и куда перевез он своих раненых однополчан; на паркетах тамошнего дома долго сохранялись следы их костылей. Сам хозяин страдал от тяжкой раны в левой ляжке».

[xx] Письмо интересно своим дополнением к свидетельствам «Записок» о первых днях в освобожденной Москве.

Сообщение Бенкендорфа проливает свет на обстоятельства пленения Винценгероде и Нарышкина. При них не было трубача, который, как правило, сопровождает парламентеров, и это уже позволяло французам отвергнуть их претензии на статус парламентера. Решение стать парламентерами, очевидно, было вынужденным экспромтом. Странно, что этот веский аргумент не был использован французами. Это уточнение не умаляет мужество Винценгероде и Нарышкина.

[xxi] Любопытен московский слух об отпадении от Наполеона Австрии. На тот момент Россия — одна против всей Европы, и авторы слухов «ищут» ей мощных союзников. Выбирают ненадежную Австрию, а не Пруссию, вероятно, по внешним признакам: многонациональная империя и т. п. Как оказалось, слухи значительно опередили события: в 1813 г. Австрия последней примкнула к антинаполеоновской коалиции.

[xxii] Генерал Иван Васильевич Сабанеев (1770—1829). Записан в Лейб-Гвардии Преображенский полк в 1787 г. По окончании Московского университета в 1791 г. определился капитаном в Малороссийский гренадерский полк и принял участие в войне с Турцией. В чине майора был в Итальянском (в сражении при Нови) и в Швейцарском (дважды ранен) походах Суворова. В 1802—1803 гг. — командир 12-го егерского полка. В 1803 г. — полковник, участник«похода за Кубань». С 1805 по 1807 гг. — в отставке. В 1807 г. с 3-м егерским полком участвовал в кампании в Восточной Пруссии, ранен в сражении при Фридланде. В 1808—1810 гг. — командир 3-го егерского полка. С этим полком прошел всю зимнюю кампанию с шведами, совершил знаменитый ледовый переход через Ботнический залив на Аландские острова. Награда — орден Св. Георгия 3-й степени и чин генерал-майора. Затем воевал на Дунае под Силистрией, Шумлой, Журжей, Батином, Рущуком. Чин генерал-лейтенанта получил в 1811 г. Вместе с М. И. Кутузовым был полномочным представителем при заключении Бухарестского мира в мае 1812 г. С 1810 по 1814 гг. — шеф 7-го егерского полка. В Дунайской армии командовал резервным корпусом, после соединения с 3-й Западной армией был начальником штаба адмирала П. В. Чичагова. Участник многих сражений с конца 1812 по 1814 гг. на Березинеи при Кенигсварте, при Бауцене и Дрездене, при Кульме и Лейпциге, при Бриенне и Арсисюр-Об, при Фер-Шампенуазе и у стен Парижа. В 1815 г. был одним из немногих русских генералов, которому довелось снова сражаться с французами — при блокаде Меца и в Вогезских горах. Служил в оккупационном корпусе во Франции, затем командовал 6-м армейским корпусом. В 1823 г. получил чин «полного» генерала от инфантерии.

[xxiii] Генерал Василий Сергеевич Рахманов (1764—1816). Окончил Сухопутный шляхетский корпус, поручик Тульского мушкетерского полка в 1785 г. Участник 2-й русско-турецкой войны и Польской кампании 1794 г. Орден Св. Георгия 4-й степени за отличие в известном сражении при Мацейовицах. В1799 г. был в экспедиционном корпусе генерала Германа в Голландии. Произведен в полковники за отличие в бою у Берген-оп-Зом. В 1803 г. — генерал-майор, шеф Низовского мушкетерского полка. В кампанию 1806—1807 гг. участвовал в сражениях при Пултуске и при Гутштадте, ранен, награжден золотым оружием с алмазами. Во время шведской войны 1808—1809 гг. сражался в Финляндии, затем комендант крепости Улеаборг. В 1812 г. — дежурный генерал Финляндского корпуса генерала Штейнгеля. Сражался в Прибалтике и под Полоцком. В 1813 г. награжден орденом Св. Георгия 3-й степени за взятие крепости Эльбинг; затем участвовал в осаде Данцига. В 1814 г. — генерал-лейтенант, незадолго до смерти был назначен командиром 24-й пехотной дивизии.

[xxiv] Бенкендорф и прав, и неправ. Крепости казакам в 1813 году сдавались, но такую твердыню, как Данциг, удалось взять не с налету, а только после многомесячной правильной осады значительными силами регулярной армии при поддержке казачьих полков.

[xxv] Примечание П. И. Бартенева:

На обороте, этого и следующего /т. е. 9(55)/ писем: Его сиятельству господину генерал-майору графу Воронцову генерал-майора Бенкендорфа рапорт.

[xxvi] «Брендель» — ошибка в публикации П. И. Бартенева. Имеется в виду майор Прендель (см. прим. к первой части мемуаров).

[xxvii] Предположительно, полковник Петр Александрович Обресков (1789—1855), сын генерала от кавалерии Александра Васильевича Обрескова.

[xxviii] «Тилеман» — Иохан Адольф Фрайхерр фон Тильман (1765—1824). Саксонец, в саксонской армии с 1780 г. (юнкер, знаменосец). Первый офицерский чин в 1784 г. В боях с 1793 г., служил исключительно в кавалерии. В 1804—1807 гг. — уходил в отставку, возвращался снова, пока не вернулся к саксонскому королю, верному союзнику Наполеона. Был адъютантом маршала Даву в 1808 г. В1809 г. — генерал-майор, в 1810 г. — генерал-лейтенант и командир бригады в составе двух лучших кирасирских полков Саксонии. В 1812 г. — командовал кавалерийской дивизией в 7-м саксонском корпусе, но в начале кампании был переведен с кирасирской бригадой в 4-й резервный кавалерийский корпус, с которым проделал весь «русский поход». Храбро сражался при Бородине, проявив себя отличным кавалерийским генералом. Уцелел при катастрофическом отступлении из России. Был назначен комендантом крепости Торгау, но в мае 1813 г. перешел на русскую службу, в июле получил в командование отдельный русско-немецкий кавалерийский отряд, с которым взял несколько городов и участвовал в сражении при Лейпциге и взятии Веймара. Награжден орденом Св. Георгия 3-й степени. В марте1815 г. перешел на прусскую службу, получил в командование 3-й армейский корпус. Во время битвы при Ватерлоо ему было поручено задержать корпус маршала Груши у Вавра, что он и выполнил в многочасовом бою, создав Блюхеру возможность разгромить французов на поле при Ватерлоо. Карьеру закончил командующим 8-м армейским корпусом прусской армии.

[xxix] Скорападский — установить, кого упоминает автор письма, не удалось.

[xxx] Речь идет об одном из братьев Витгенштейнов — Льве или Александре. Они — сыновья «спасителя Петрополя» графа Петра Ивановича Витгенштейна.

[xxxi] Вильгельм Каспар Фердинанд Дернберг (1768—1850). Из герцогства Гессенского, в 1812 г. был принят на русскую службу и в чине генерал-майора служил в Русско-Германском легионе. В 1813 г. за отличие в сражении при Калише под командованием Винценгероде награжден орденом Св. Георгия 3-й степени. Затем командовал отдельным отрядом, далее авангардом русско-немецкого корпуса генерала Вальмодена. По окончании войны перешел на службу в Ганновер, был посланником Ганновера в Петербурге.

[xxxii] По Бенкендорфу, действия партизанских партий — всего лишь следствие решительно выигранного сражения. Это меткое наблюдение, безусловно, верно для партизанских отрядов того времени, когда под партизанами подразумевались малые армейские соединения, а не «гверильясы». Расцвет такого партизанства в начале кампании 1813 г., когда победы следовали одна за другой вплоть до Люцена, после Кульма, после Лейпцига, позволяет связать появление подобных отрядов осенью 1812 г. под Москвой с тем, что Бородинское сражение не было поражением русской армии.

[xxxiii] Граф Иосиф Корнилович Орурк (1772—1849). Ирландец по происхождению. В детстве был записан в гвардию, службу начал в 1790 г. капитаном Псковского драгунского полка. Участник войны со шведами в 1789—1790 гг., в Польше в 1794 г., в 1799 г. участвовал в Итальянском походе А. В. Суворова. Сражался с французами в кампаниях 1805—1807 гг. Полковник в 1806 г. В 1808 г. сформировал Волынский уланский полк, которым командовал во время русско-турецкой войны. Награжден орденом Св. Георгия 3-й степени за штурм крепости Баня, произведен в генерал-майоры за бой при Туркутае. В конце кампании 1812 г. действовал в составе Дунайской армии у Брест-Литовского и Вильно. В 1813 г. сражался в Саксонии, где отличился в первом бою под Лейпцигом и получил чин генерал-лейтенанта. Затем отличился при Денневице, вторично под Лейпцигом. В 1814 г. командовал кавалерийским резервом в корпусе Винценгероде. За отличие в сражениях при Краоне и Лаоне награжден орденом Св. Александра Невского. Затем командовал уланскими и гусарскими дивизиями, пехотным корпусом. В 1841 г. — получил чин полного генерала от кавалерии. Один из лучших кавалерийских генералов русской армии в 1813—1814 гг.

Михаил Иванович Понсет (Франсуа Мишель де Пенсе, 1778—1829). Один из героев кампаний 1813—1814 гг. Француз по происхождению, получил университетское образование в Германии, в Россию прибыл из Саксонии в 1806 г., определен подпоручиком в 3-й егерский полк. В первом же бою под Пултуском был ранен, за храбрость получил орден Св. Анны 3-й степени. Отличился во всех боях и сражениях кампании 1807 г. В начале Шведской кампании был замечен князем Багратионом и переведен в Лейб-Гвардии Егерский полк. В 1810—1811 гг. сражался с турками, за дело под Шумлой получил орден Св. Георгия 4-й степени. В конце 1811 г. произведен в полковники и определен в Свиту Его Величества по квартирмейстерской части. В 1812 г. находился при главной квартире Дунайской армии. С декабря 1812 г. — в авангардном отряде М. С. Воронцова. В 1813 г. отличился при взятии Бромберга, при блокаде Кюстрина и Магдебурга. В корпусе Винценгероде с осени 1813 г. За подвиг в сражении при Гросс-Беерене, где был ранен, произведен в генерал-майоры. В 1814 г. командир пехотной бригады в составе Тульского и Навагинского пехотных полков (корпус Винценгероде) — при Краоне, сражаясь под командованием М. С. Воронцова, командовал бригадой, не излечившись после ранения, стоя на костылях, и отразил все атаки французской гвардии. Затем участвовал в сражениях при Лаоне и под Парижем. По окончании войны был начальником штабов в различных корпусах, в 1818 г. вышел в бессрочный отпуск. В 1828 г. с началом русско-турецкой войны вернулся на службу, произведен в генерал-лейтенанты. Дошел со своими войсками до Адрианополя, где скоропостижно скончался, не успев получить орден Св. Анны 1-й степени, которым был награжден за Сизополь.

Афанасий Иванович Красовский (1780—1849). На службе с 1795 г. — унтер-офицер Бугского егерского корпуса; в 1800 — подпоручик. В 1805 г. — участвовал в экспедиции с десентным отрядом на кораблях Черноморского флота к о. Корфу и в Неаполь, в Италии сражался в 1806—1807 гг. Участник русско-турецкой войны 1806—1812 гг. В 1812 г. — полковник и командир 14-го егерского полка в составе 15-й пехотной дивизии 3-й Западной армии. Сражался при Кобрине, под Борисовым, на Березине. Был в авангарде преследовавших французов войск и ежедневно находился в бою. В 1813 г. отличился при осаде крепостей Кюстрин и Магдебург, в сражении при Лейпциге. В кампании 1814 г. отличился при Краоне и Лаоне. После войны — бригадный командир, начальник штаба 4-го пехотного корпуса. В 1826 г. — генерал-лейтенант, затем в должности дивизионного и корпусного командира. В 1826—1827 гг. — участвовал в войне с Персией, воевал в Армении; в 1828—1829 гг. — в войне с Турцией за Дунаем и на Балканах; участник Польской кампании 1831 г.; генерал-адъютант. В 1841 — генерал от инфантерии.

Михаил Андреевич Арсеньев (1779—1838). Семнадцати лет определился рядовым в Кавалергардский полк; в следующем году переведен в Лейб-Гвардии Конный полк; корнет в 1799 г. Полковник в 1807 г. Командовал конногвардейцами в 1812 г. и в Бородинском сражении, где был ранен, а полк снискал славу победителя французской кавалерии. Награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. Участник боев при Малоярославце и при Красном. В 1813 г. — генерал-майор, командовал и полком, и всей гвардейской бригадой 1-й кирасирской дивизии. Участник сражений при Кульме, Фер-Шампенуазе и многих других в кампаниях 1813— 1814 гг. В 1819 г. получил в командование 1-ю драгунскую дивизию, но вскоре ушел «за болезнью» на тыловые должности. В 1833 г. вышел в отставку.

Публикация письма сопровождена примечаниями П. И. Бартенева:

* Впоследствии тесть графа Д. А. Милютина (о генерале Орурке).

Интересно следующее примечание:

«Любопытна заметка графини Фосс, относящаяся к этому времени. Под 24 февраля 1813 года эта Прусская придворная особа, имевшая большое значение в королевской семье и, можно сказать, воспитательница будущей нашей императрицы Александры Феодоровны, записала в дневнике своем: Ich hore dass man mit den Staffeten vorsichtig sein muss: General Benkendorff soil in Muncheberg, wo er sich befindet, alle Briefe offnen die er auffangen kann».

(Перевод: Я слышу, что с эстафетами необходима предосторожность: генерал Бенкендорф, в Мюнхеберге, где он находится, вскрывает все письма, которые ему удается перехватить.)

Подобная «подлость» будущего «шефа жандармов» должна быть правильно понята. Бенкендорф, Чернышев, Теттенборн и др. командиры «летучих отрядов» были обязаны задерживать всю подозрительную корреспонденцию, тем более происходящую от лиц из элитарных кругов в стране, еще несколько дней назад числившейся союзницей Франции. Это нормальная функция контрразведки, которую иногда делегировали командованию передовых частей наступающей армии и распространяли на зону их временной дислокации.

О том, какие результаты давала иной раз подобная «перлюстрация», можно судить по следующему сообщению «Журнала военных действий» в числе иных, опубликованных в «Прибавлении к Санктпетербургским ведомостям» от 7 марта 1813 г., № 19. Вот оно: «12 февраля. ...Отряд генерал-майора Бенкендорфа перехватил письмо, посланное к генералу Жирару начальником Главного штаба. Письмо сие служит удостоверением того, что неприятель не останется на правом берегу Одера. ...Фельдмаршал князь К-Смоленский». (См.: Поход русской армии против Наполеона в 1813 г. и освобождение Германии. Сборник документов. М., 1961, с. 85).

[xxxiv] Внимание автора письма к женскому полу некогда было общеизвестно, но здесь он неожиданно предстает в весьма «фривольном положении». Но не стоит принимать сии «фривольности» за чистую монету. Нарочитость изложения позволяет считать эти «откровенности» гротескной формой автошаржа, дабы своими «похождениями», позабавить друга.

[xxxv] «Нальмоден» — вероятная ошибка копииста. Это — граф Людвиг Георг Теодор Вальмоден-Гимбурн (1769—1862). Австрийский фельдмаршал-лейтенант. В марте 1813 г. принят на русскую службу с чином генерал-лейтенанта и назначен командиром Русско-Германского легиона. Ему также были подчиненывсе отдельные кавалерийские («летучие») отряды, действовавшие в Германии, — графа Чернышева, Теттенборна, Дернберга и др. Отличился в сражении при Денневице, награжден орденом Св. Георгия 3-й степени. Получил в командование корпус, сражался в Северной Германии, одержал победу при Герде. В1815 г. вернулся в Австрию.

[xxxvi] Характерная фраза, в которой нет неискренности и игры в «русскость». Конечно, Бенкендорф был воспитан «во французском стиле», но в России, а это определяло многое. Он честно служил России, и ее, России, интересы были его интересами. И когда его при жизни и после смерти «производят в немцы» (знаменитые слова А. П. Ермолова, весьма сильно нажимавшего на«национальную педаль») — это неверно. Для «настоящего немца» Россия тогда была лишь союзницей, а для «русского немца» — отечеством. Известный своим ехидным остроумием князь П. А. Вяземский назвал Бенкендорфа «всероссийским генералом», намекая, что не может его назвать «русским». Князь, помимо воли, генерала не принизил.

[xxxvii] Характерная фраза, в которой нет неискренности и игры в «русскость». Конечно, Бенкендорф был воспитан «во французском стиле», но в России, а это определяло многое. Он честно служил России, и ее, России, интересы были его интересами. И когда его при жизни и после смерти «производят в немцы» (знаменитые слова А. П. Ермолова, весьма сильно нажимавшего на«национальную педаль») — это неверно. Для «настоящего немца» Россия тогда была лишь союзницей, а для «русского немца» — отечеством. Известный своим ехидным остроумием князь П. А. Вяземский назвал Бенкендорфа «всероссийским генералом», намекая, что не может его назвать «русским». Князь, помимо воли, генерала не принизил.

[xxxviii] Инженер-генерал Петр Корнилович Сухтелен (1751—1836), видный русский дипломат. Выходец из Голландии, на русской службе с 1783 г. Соединял талант военного инженера и дар дипломата. Участвовал в войне с Швецией в 1808—1809гг. и принимал участие в подготовке Фридрихсгамского мирного договора 1809 г. В 1809—1811 и с 1812 — по апрель 1813 гг. — посланник в Стокгольме. Затем — представитель высшего русского командования при командующем Северной армией, Наследном принце Карле-Юхане (Бернадотте) в 1813—1814 гг., а затем чрезвычайный посол России в Стокгольме. Получил графский титул в 1822 г. Его сын, полковник П. П. Сухтелен, состоял с 1814 г. при штабе наследного принца Карла-Юхана.

Свои родственные связи в Голландии граф П. К. Сухтелен не утратил, вероятно, они сыграли заметную роль в успехе голландского похода. Его родственником был Балтазар ван дер Платтен, занимавший крупные административные посты. О его содействии Бенкендорф кратко сообщает в своих «Записках».

[xxxix] «Храбрец... Лантенгаузен». В 1812г. — корнет Изюмского гусарского полка, отличившийся в арьергардных боях и в Бородинском сражении. Бенкендорф называет юного гусара «храбрецом» в такую пору, когда храбростью удивить было трудно.

[xl] Подполковник Храповицкий в октябре 1813 г. возглавлял небольшой «летучий отряд», в который входил этот полк. Преследуя отступающие после Лейпцигского разгрома остатки французской армии, Храповицкий разбил при Айзенахе кавалерийскую дивизию генерала Фурнье, а при Ганау его отряд вместе с отрядом генерал-майора Чернышева нанес значительный урон корпусу маршала Мармона и гвардейской кавалерии французов, прорвавшимся через преградивших им путь к Рейну баварские войска генерала Вреде.

[xli] Яков И. Бароци (Баротци, Бароцкий) — офицер Нарвского пехотного полка, шефом которого был граф М. С. Воронцов. Штабс-капитаном 3-й гренадерской роты своего полка участвовал в Бородинском сражении, отличился при Малоярославце (был ранен?). В начале 1813 г. — капитан, действовал в передовых «партиях» авангарда графа М. С. Воронцова во время наступления в Польше и в Германии. Майор, участник крупных сражений осенью 1813 г. У М. С. Воронцов был своего рода «офицером для особых поручений». В 1814 г. сражался с отличием при Краоне и Лаоне. Кроме русских орденов, был награжден шведским орденом Меча, вероятно, по протекции М. С. Воронцова.

[xlii] Войска Донского подполковник Иван Иванович Мельников 4-й.

[xliii] Генерал-майор Федор Евстафьевич Книппер (1770—1850). В военной службе с 1782 г. Капрал Лейб-Гвардии Конного полка с 1784 г. Подпоручик 2-го артиллерийского батальона с 1788 г. Участник войны с Швецией в 1788—1790 гг., отличился в нескольких сражениях. В 1800—1802 гг. — на Кубанской линии. В 1804 г. — подполковник, командир 14-го егерского полка, которым командовал по 1810 г. Полковник — в 1805 г., участник экспедиции в Южную Италию в 1806—1807 гг. Во время войны с Турцией участвовал в боях у Браилова и Силистрии. С 1810 г. — шеф 2-го егерского полка. Назначен командиром егерской бригады (2-й и 44-й егерские полки) в 1812 г. При штурме Полоцка был тяжело ранен. В 1813 г. сражался в Саксонии, произведен в генерал-майоры в сентябре 1813 г. С батальоном 2-го егерского полка участвовал в освобождении Голландии. По окончании войны командовал бригадами в пехотных дивизиях. В 1819 г. находился в длительном отпуске для излечения многочисленных ранений. Возвратился в строй в 1821 г. и был назначен комендантом Витебска. В 1834 г. вышел в отставку из-за последствий ранений. Скончался и похоронен в Петербурге.

[xliv] Генерал-майор Александр Яковлевич Паттон 1-й (1761—1815). Австриец по происхождению, на русской службе с отрочества. Зачислен в Лейб-Гвардии Преображенский полк солдатом в 1774 г. В 1787 г. «выпущен» в армию с чином капитана. В чине подполковника назначен в 1807 г. командиром Невского мушкетерского (пехотного) полка. В том же 1807 г. — полковник, с 1809 г. — шеф Тульского мушкетерского (пехотного) полка. В кампанию 1812 г. со своим полком в составе 14-й пехотной дивизии участвовал во всех крупных боевых действиях 1-го корпуса П. X. Витгенштейна, сражался при Полоцке и Березине, был ранен. Произведен в генерал-майоры. Участник многих боевых действий кампании 1813 г., в том числе осады Данцига и сражения при Лейпциге. В голландской экспедиции возглавлял Тульский пехотный полк. В кампанию 1814 г. командовал бригадой в 14-й пехотной дивизии. Скоропостижно скончался по возвращении из заграничного похода в Россию.

[xlv] Примечание П. И. Бартенева:

«Адрес: Его сиятельству господину генерал-лейтенанту графу Воронцову генерал-майора Бенкендорфа рапорт».

[xlvi] Так автор называет здесь Винценгероде.

[xlvii] Генерал Жозеф Франсуа Игнас Максимилиан Шинер (1761—1845). Барон империи. Участник почти всех войн республики и империи. Особенно отличился в кампании 1800 г., сражаясь под командованием одного из лучших военачальников Франции, знаменитого генерала Моро. Участник сражения при Гогенлиндене. Бригадный генерал с 1801 г. Участник сражения при Аустерлице и войны с Пруссией в 1806—1807 гг. В апреле 1813 г. был назначен в Утрехт в качестве командующего группой оккупационных войск. После поражения французов в Голландии его военная карьера оборвалась.

[xlviii] Генерал Адольф Фридрих фон Оппен (1762—1834). Начал военную службу штандарт-юнкером кирасирского полка Зеельхорста в 1776 г. Корнет в1778 г., лейтенант кирасирского полка фон Рора в 1785 г. Участник многих боевво время войны с Францией в 1792—1795 гг. Штаб-ротмистр в 1795 г. Ротный командир полка «Garde du Corps» («гвардейские телохранители») в 1798 г.; чин майора в том же году. Командир драгунского полка Вобезера в 1803 г. Ранен при Пренцлау в кампанию 1806—1807 гг. Лейтенант-полковник (подполковник) и орден «За заслуги» (Pour le merite) в 1807 г. Командир драгунского полка Королевы Луизы в 1808 г. Полковник в 1809 г. и бригадир Померанской кавалерии в 1810 г. Произведен в генерал-майоры и отставлен от службы в 1811 г. В марте 1813 г. возвращен на службу и назначен командиром резервной кавалерии армейского корпуса генерала фон Бюлова. Участник многих боев кампании 1813 г. и сражений при Гросс-Беверене, Денневице и Лейпциге. Награжден русскими орденами Св. Анны 2-й и 1-й степени. Участник взятия Арнема. В январе 1814г. — генерал-лейтенант. Затем командовал кавалерийскими бригадами. В1816 г. вышел в отставку. Один из лучших командиров кавалерии в прусскойармии. Командовал авангардом корпуса фон Бюлова при его наступлении в Голландию. Бенкендорф определил направление авангарда фон Оппена на Амстердам (см. Письмо № 12/60) и опередил его.

[xlix] Бенкендорф в очень сложном положении. Винценгероде ничего не знает о его, Бенкендорфа, полномочиях. Нарушая субординацию, и мотивируя это нарушение, Бенкендорф словно берет Воронцова в свидетели. Можно предположить, что Александр I и его личный штаб «пересекретили» операцию в Голландии.

[l] Это письмо не Воронцову, а генералу от кавалерии барону Ф. Ф. Винценгероде.

[li] Этот пассаж можно рассматривать как подтверждение наличия у Бенкендорфа высоких полномочий. Из слов автора письма следует, что он осведомлен о «воле Императора» и уполномочен «волю Императора» реализовывать дипломатическими и военными средствами.

[lii] Бенкендорф предупреждает Воронцова, которому, возможно, придется также следовать в Голландию. За время русской экспедиции французам ни разу не удалось воспользоваться гидросооружениями, что могло препятствовать продвижению «партий» отряда. Это свидетельство хорошей подготовки экспедиции разведкой, бдительности командиров и поддержки со стороны голландцев.

[liii] Приметы беспорядка и паники наблюдались и в Голландии. Действия такого незаурядного генерала, как Молитор, адмирала Верюэля и других французских военачальников показывают, насколько они утратили хладнокровие и присутствие духа с прибытием русского отряда.

[liv] Ошибка при прочтении оригинала публикаторами. Это — артиллерийский офицер Петр Васильевич Апушкин. В 1812 году — подполковник, командир 31-й батарейной роты 3-й резервной артбригады. Защищал Малаховские ворота в Смоленске, участник Бородинского сражения, в котором геройски действовал на левом фланге позиции у Князя Багратиона. Прошел весь боевой путь от Бородина до Парижа (ни разу не был ранен?). Участник крупнейших сражений 1813—1814 гг. В конце войны служил в конной артиллерии. В 1814 г. — полковник, под командованием графа М. С. Воронцова отличился в сражении при Краоне. Воронцов весьма лестно отзывается о нем в своем рапорте Винценгероде. Очевидно, был хорошо известен Бенкендорфу.

Суть пассажа в письме Бенкендорфа такова. Воронцов сожалеет, что разлучен с такими замечательными воинами, каковы ушедший с Бенкендорфом в Голландию Павлоградский гусарский полк и его командиры. Бенкендорф, утешая его, «в порядке компенсации» сожалеет, что с ним в походе нет такого замечательного артиллерийского офицера, как симпатичный Апушкин, и он вынужден терпеть зануду-«немца» Сухозанета. Характеристика дана Сухозанету не всерьез. О Сухозанете, который был и превосходным артиллерийским офицером, и человеком высокой культуры, Бенкендорф дает вскоре иной отзыв. Капитана Сухозанета должно считать героем защиты Бреды. Весь пассаж с павлоградцами и артиллерийскими офицерами принадлежит к разряду офицерского и генеральского юмора времен «великого похода».

[lv] Бенкендорф имеет в виду двух своих пехотных генералов — Книппера и Паттона 1-го. Еще два генерала — кавалеристы Сталь и князь Жевахов в колясках для ускоренного передвижения не нуждались.

[lvi] При вступлении во Францию Бенкендорф командовал кавалерийской бригадой в корпусе Винценгероде. Бригаду составляли два полка: Павлоградский гусарский князя Жевахова и 1-й Бугский казачий полковника Чеченского; их командиры обязаны были рапортовать своему бригадному начальнику.

[lvii] Якобсон, полковник Вестфален, «английский офицер Тирес» — неизвестны в русских и иных доступных источниках.

[lviii] Неожиданная характеристика французов не случайна. Это сказано не о тех французах, что были храбрецами на поле боя. Идя во Францию, союзники весьма опасались, что поднимется население, что администрация французских городов будет противодействовать армии чужеземцев. Ничего подобного не было, все обстояло вполне порядочно и «буржуазно». Никакого «Отечество в опасности» и никакой романтики, никакого национального сопротивления. Отдельные проявления недружелюбия щедро компенсировались изъявлениями лояльности, а кое-где русских и немцев встречали чуть ли не как освободителей. И еще, когда шли на Париж, знали, что многие во «властных структурах» Парижа ждут союзников (не только Талейран, о нем было известно только на самом «верху»), торопятся припасть к стопам победителей в расчете на их милости. И через несколько дней население французской столицы радостно, как свою, встретило победоносную армию союзников... Это вызвало недоумение у многих русских военачальников и солдат. Позже отношение армии к легкомысленным французам нашло отражение в пушкинском стихотворении «Рефутация г-на Беранжера» (с весьма резкими, «солдатскими» выражениями). «...оказались трусами» — весьма снисходительно для того, кто навсегда запомнил 1812 год и сожженную Москву.

[lix]  В начале кампании 1812 года Бенкендорф и сам состоял в Императорской Главной Квартире, но вряд ли его можно назвать «красавцем». Он — боевой офицер, его мундир и амуниция небезупречны. А штабные и придворные белоручки щеголяют, «красуются» во всем новеньком с орденами за «пребывание» в сражениях (или около них). Шуточка Бенкендорфа носит и оттенок самоиронии, но главная соль в следующем. «Красавцы» всегда стараются показать незряшность своего служебного бытия, а теперь прилюдно и беззастенчиво увлеклись самоустройством на видные и почетные места во временной администрации французской столицы. А ее еще взять надо! И будут ее брать они, Воронцов и Бенкендорф, и их товарищи, солдаты; им еще кровь проливать... Вот каковы бессовестные «красавцы»...

[lx] 18-й король — автор пишет о будущем короле Людовике XVIII (1755— 1824), который не вызывал симпатий в России. Человек неталантливый, он жил давно ушедшим прошлым. В России видели, что эта бледная личность никак не может быть альтернативой лидерам республиканской или императорской Франции. И Павел I, и Александр I понимали, что он никоим образом не может быть «лидером нации». Александр полагал, что Бурбоны вообще не обязательны для посленаполеоновской Франции, что ей может подойти даже республиканское правление, если оно не допустит крайностей. Но французская эмиграция не желала знать иного кандидата на престол. Десять лет пребывания на троне Луи XVIII подтвердили правильность опасений на его счет. После него династия Бурбонов никаких перспектив во Франции уже не имела.

[lxi] Из текста письма следует, что оно написано на марше к Сен-Дизье, куда идет Винценгероде с Орурком, Бенкендорфом, Теттенборном, Мельниковым 5-м и с их драгунами, гусарами и казаками. Большая армия в это время уходит на Фер-Шампенуаз и Париж. Письмо написано незадолго до их последнего сражения с Наполеоном.

[lxii] Бенкендорф получил в командование бригаду из двух полков в 1-й уланской дивизии, дислоцированных в Витебске... Его разочарование явно: служба его не оценена должным образом, если не поручают более крупные, достойные его заслуг и возможностей, соединения — дивизии, корпусы.

[lxiii] Возможно, граф Яков Матвеевич Ламсдорф (1784—1835) — сын воспитателя Императора Николая I и Великого князя Михаила Павловича графа Матвея Ивановича Ламсдорфа.

[lxiv] Или граф П. К. Сухтелен, или его сын — граф Павел Петрович Сухтелен (1788—1836). В 1813 г. — полковник, начальник штаба Российско-Германского Легиона. С декабря 1813 г. командовал Волынским уланским полком. За отличия в кампанию 1814 г. произведен в генерал-майоры. После заключения мира послан в Стокгольм, где состоял при штабе Наследного принца (Бернадотта). Впоследствии генерал-лейтенант.

[lxv] Великий князь Константин Павлович, с которым у Бенкендорфа, судя по всему, не сложились отношения еще раньше (см. письмо 2(49)).

Фрагменты двух последних писем небезынтересны для биографии их автора. Скорее всего, в неудачах его карьеры повинны все те же военно-придворные «красавцы», что всегда в изобилии теснились около Константина Павловича. Не прошла Бенкендорфу даром и история с подмосковными крестьянами, которых он защищал от «петербургских интриганов». «Интриганы» всегда сильны. Награды Бенкендорфу за «Амстердам и Бреду» и за всю войну, как бы ни казались щедрыми, но не идут в сравнение с тем, как были награждены многие его соратники (граф Чернышев, Теттенборн и др.). Бенкендорф получил в командование только бригаду в армейской дивизии, расквартированной вне Петербурга, в провинции, был отлучен от столицы, от круга родных и друзей (как позднее, при других обстоятельствах, Пушкин). В чине и в должности он с окончания кампании 1812 года не поднялся. Командование дивизией, чин генерал-лейтенанта или назначение генерал-адъютантом, следующая степень ордена Св. Георгия — это те ступени в воинской иерархии, что соответствовали бы его исключительным заслугам в Голландии, при Краоне и Сен-Дизье. В письмах Воронцову Бенкендорф не случайно называет имена кавалерийских офицеров, кто изъявил желание служить с ним и под его командованием. Для них, героев небывалых походов и битв, он — желанный товарищ и командир. Их желание вместе с ним «тянуть лямку» новой, забытой ими мирной службы — вот его награда!

Бенкендорф явно в обиде на Императора Александра (как Винценгероде «за Голландию»), вернее — в обиде «за ситуацию». Но — ни слова упрека, видимо, он хорошо знал ту старинную житейскую правду, что заключается в пословице: «Жалует Царь, да не жалует псарь». Через год он «пойдет вверх», получит в командование дивизию, затем станет генерал-адъютантом, ко времени петербургского наводнения он вместе с Милорадовичем будет вблизи Императора, а тогда он пережил глубокое разочарование. Переживает он его вполне достойно, как подобает солдату, без ропота, упреков и обвинений. А виной тому, безусловно, те, от кого Бенкендорфу досталось в молодости, и кто позже постарался подорвать его репутацию.

[lxvi] Лев — все тот же Лев Александрович Нарышкин.

[lxvii] Граф Иван Осипович де Витт (1778—1840). Владел огромными поместьями на Украине. Вступил в военную службу в 1792 г. Корнет Лейб-Гвардии конного полка, затем — в Кавалергардском полку. В 1801 г. — полковник. Ранен в сражении при Аустерлице в 1805 г. Крупный агент русской разведки. После отставки в 1807 г. вступил волонтером в наполеоновскую армию и был с нею во время войны с Австрией в 1809 г. В 1811—1812 гг. создал агентурную сеть и руководил ею в Великом герцогстве Варшавском. В кампанию 1812 г. сформировал четыре кавалерийских (казачьих) полка, с которыми участвовал в боевых действиях. Генерал-майор. Награжден орденом Св. Георгия 4-й степени за сражение при Калише. В том же 1813 г. сражался при Люцене, Бауцене, Лейпциге,в 1814 г. — при Краоне, Лаоне и под Парижем. Получил в командование кавалерийскую дивизию, расквартированную в военных поселениях на Украине. Генерал-лейтенант. С 1823 г. командовал корпусом. Участник войны с Турцией в 1828—1829 гг.; генерал от кавалерии. В Польскую войну 1831 г. был тяжело ранен; награжден орденом Св. Георгия 2-й степени. Инспектор резервной кавалерии.

Оцифровка и вычитка -  Константин Дегтярев, 2003



Публикуется по изданию: Записки Бенкендорфа. 1812 год. Отечественная война. 1813 год. 
Освобождение Нидерландов / Сост., прим. и сопровод. ст. П.Н. Грюнберга. – 
М.: Языки славянской культуры, 2001

©
П.Н. Грюнберг. Составление, сопроводительные статьи, примечания, 2001
©
Т.А. Иляшенко, Е.Э. Лямина, М. Тищенко. Перевод с фр., 2001
©
В.С. Непомнящий. Примечание к книге, 2001