|
М.Л. Магницкий СОН В ГРУЗИНЕ С 26 НА 27 ИЮЛЯ 1825 ГОДА[i] 26 июля ввечеру, после самого приятного угощения в том месте, где десять лет тому назад разрешилась участь моего семейства[ii], я почувствовал такое смешение разных ощущений, что не мог сам себе изъяснить положения души моей, — и заснул. Вижу во сне, что сижу в библиотеке занимаемого мною дома на диване и смотрю на стеклянную дверь; к ней подходит почтенного вила древний старец с длинною седою бородою, спокойным и светлым лицом, в русском голубом кафтане без кушака. Отворяет дверь, три раза перекрестясь по-старинному, молится на образ Божией Матери и, поклонясь мне в пояс, подходит, садится со мною на диване и говорит тихим, но приятным голосом. «Не прогневайся, любезный о Христе брат, что я без позволения пришел к тебе. Я нездешний, а житель мира духовного; с тобою же знаком коротко, хотя ты меня и не знаешь. Вчера, поутру, когда показывали тебе воздвигнутый мне земным благодетелем моим памятник, ты подумал про себя: помяни его Господи во Царствии Твоем. Нам очень полезно, а потому и крайне приятно таковое молитвенное о нас возглашение сердец. Вот мое с тобою знакомство, и вот почему отпущен к тебе на все время сна твоего, с тем чтобы пояснить тебе много такого, чего бы сам ты никогда не разгадал. Слушай хорошенько: я дух грузинского старожила, известного на земле под именем Исаака Константинова. Я жил по-вашему долго, от Петра до Александра первых, или, лучше сказать, единственных; довольно насмотрелся на величия земные, на славу, почести, богатство и их пепельность (здесь сохранены собственные слова духа), видел падение и смерть всего великого и с здешним имением достался новому его владельцу; он призрел, успокоил и даже до того утешал мою древность, что когда, почти выжив из ума, просил у него как малое дитя игрушек, например: позволения давать мне во всех его отчинах по моему требованию подводу с колокольчиком, он не посрамил лепетания малодушествующего старца ниже улыбкою, выслушав бред мой как дело, и желание мое исполнил. Сие тонкое благодеяние любви христианской и почтение к сединам столетнего старца записано там, где все дела наши до смертного часа записываются (прочти Четьи минеи марта 26, житие Василия Нового)[iii]; а в сердце у меня осталось навеки. Я люблю его и, как услышишь из речей моих, короче теперь знаком с ним, чем был на земле. Пойдем гулять со мною по Грузину, со мною не соскучишься, перенесемся нечувствительно куда нужно». За сим словом очутились мы посреди церкви соборной. «Вот великолепный храм Божий, нельзя сказать, чтобы палаты хозяина были его богаче: он исполнен сокровищ. Все чистейшие чувства сердца человеческого заключены в нем, как в достойном их хранилище: почтение, любовь и молитва к Величеству небесному, почтение, любовь и благодарность к Величеству земному. Но взгляни на правовечный памятник благодарности Царю почившему[iv]. У подножия памятника заготовлен гроб верного слуги царского. Он помнит смерть, он знает, что память ее есть надежнейшее средство противу крушений гордости и честолюбия, а простая надгробная надпись показывает, что он помнит смерть, что слава, почести и титла земные останутся по сю сторону гроба, знает, что между тем как густая пыль могильная покрывает раззолоченные гробы, коими тщетная гордость по-вапливает мертвенность развалившуюся, дух покойного вельможи, по ту сторону гроба не граф и не князь уже, а бедный и смиренный грешник, раб Божий, равно как и дух нищего, в ужасе и трепете ожидает или вечного помилования ради Христа и живой, добрыми делами оправданной веры, или вечного осуждения. Схимники приготовляют себе гробы; но царедворцы обыкновенно и мысль об них удалить стараются; ибо тщеславие и чувственность в самом отвращении от мира духовного носят в себе зародыш вечного осуждения. Вблизи от церкви символы сил воинственных. Мысль высокая и истинная! Церковь, не охраняемая силою, обуревается врагами; сила, не защищающая церковь, без ее молитв и благословения сама собою сокрушается. Самые цари святы и неприкосновенны по повелению Царя царствующих. Вот памятник Андрея Первозванного! Он первозванный и первый воззвал Россию к христианству, на горах Киевских. Он благословляет весь сию. На берегах Днепра предрек славу Киева; на берегах Волхова предрекает он, может быть, будущую участь Грузина[v]. Как бы в тумане вижу отсюда то, чего ты видеть не можешь... несколько златоглавых церквей, ряды домов каменных, большую торговую площадь, кипящую народом, и множество разных кораблей у пристани, вижу... но этого тебе знать еще не должно. Развалины Меншикова — красноречивейший памятник пред глазами вельможи, им самим поставленный, — мысль смелая и прекрасная. Башня крепка и высока была. Она пала, разрушена, и мох растет на самом верху ее, и пресмыкавшийся у ее подножия смело ползет по ней. Зловещий ворон безбоязненно вьет гнездо в ее трещине. Бюст Меншикова во всем великолепии его придворной одежды стоит в погребу башни в темноте, внизу. Кто, придя сюда, не вспомнит славы, падения, ссылки сего временщика? Кто не вспомнит, как недовольный им офицер (недостойный сего имени и как Герострат в истории живущий) в Березове плюнул ему в то лицо, на которое прежде взглянуть не осмеливался; наш Меншиков, смиренный и тем высший прежнего своего величия, отерся и перекрестился. Трогательный памятник родителям здешнего хозяина напоминает так известное, глубокое почтение и нежность к матери. Зеленый обелиск печального дерева скрывает внутри себя изображение Царя почившего[vi]: все сказано, и невольный вздох взят у прохожего. Беседка Мелиссино есть красноречивейшал история добродетельного мудреца, умевшего в бескровном и бедном юноше открыть, воспитать и образовать будущего Сюллия[vii]. Но вместе с тем она есть история сердца благодарного, в продолжение многих лет, от самой юности доныне, свидетельствующего ту память благодарности, благодеяний, ему оказанных, которая так редка в свете. Выйдя из беседки, невольно любишь воспитателя и почитаешь воспитанника. Видишь, подходя к большому дому, некоторый свет из этих окон. Это отблеск царственной славы жившего здесь державного гостя[viii]. Вместо успокоения переносит он с собой сюда иногда дела Камчатки и Лиссабона, Америки и Швеции, Торнео и Персии. Чрез полвека, когда сей гигант славы и могущества отдалится на расстояние историческое, его увидят. Вы слишком малы, он слишком велик: стоя близко, всего обозреть невозможно.
[i] Сон в Грузине с 26 на 27 июля 1825 года (с. 347-350) Магницкнй Михаил Леонтьевич (1778-1844) - в 1810-1811 гг. статс-секретарь Департамента законов в Государственном совете, сотрудник М.М. Сперанского в подготовке реформ; в 1812 г. выслан в Вологду. В августе 1816 г. по протекции А. назначен воронежским вице-губернатором, с июня 1817 г. — симбирский губернатор; в 1819-1826 гг. попечитель Казанского университета и учебного округа, член Главного правления училищ. 7 июля 1825 г. Магницкий просил у А. разрешения посетить «незабвенное <...> Грузино» (письмо см.: Дубровин. С. 444—445), куда он приехал в конце июля, вскоре после того, как там побывал Н.М. Карамзин. 13 июля Александр I писал А.: «Я неудобства никакого не вижу принять Магницкого, только надобно так распорядиться, чтобы не вместе было с Карамзиным, и лучше, ежели бы и не встречались. Карамзин готовится просить дозволения приехать, то Магницкому можно назначить время после отъезда Карамзина» (пит. по: Александр. Т. 2. С. 657), Если историк не пожелал публично высказываться о Грузине, то Магницкий вернулся вдохновленным и уже через неделю после визита, 4 августа, отослал А. «Сон в Грузине»: «Принося усерднейшую благодарность вашему сиятельству за милостивый прием и приятнейшее угощение в очаровательном Грузине, я почитаю долгом возвратить вам, милостивый государь, что я увез оттуда: это сон, который я там видел. Он принадлежит вашему сиятельству» (РА. 1863. Стб. 930). Сохранился следующий отзыв современника: «Магницкий прогостил в Грузине пять дней и видел тут известный, достопамятный сон свой, витиевато описанный им и поднесенный знаменитому хозяину. <...> Когда я прочитал этот панегирик-бред, ходивший тогда по рукам (вероятно, по воле сочинителя), мне не верилось, чтобы Аракчеев, человек солидный, дельный, благосклонно принял такую льстивую, вычурную болтовню. Оказалось, напротив: секретарь его. Сырнев, сказывал мне, что граф, прислав рукопись в Петербург, приказал переплести ее в сафьян и внести в библиотеку» (Панаев В.И Воспоминания // BE. 1867. Т. 4. С. 105). [ii] В мае 1826 г., после ревизии Казанского университета, Магницкий был отставлен от службы и выслан в Ревель, в 1834 г. перемещен в Одессу, затем в Херсон. В 1829 г. ему пришлось давать официальное объяснение по поводу своего визита четырехлетней давности: «Те самые, которых обличал я во мнениях и поступках опасных, обратив на меня собственное мое оружие, успели пронести самого меня лицом опасным, утверждая <.,.> что я, затевая какие-то интриги (коих, впрочем, никто еще не определил), искал в ненавистном времен шике (графе Аракчееве), но я имел и представил подлинные письма и записки, которые доказывают, что то, что называют моим в нем искательством, было не что иное, как взаимность за его расположение еще с 1815 года и в самых важных обстоятельствах моей жизни постоянно мне оказываемое, что ничего и не просил, и не получал я от него; впрочем, книга, в Грузине доныне, вероятно, сохраняемая, может доказать, что, быв там один только раз, я нашел в ней длинный список искателей, меня упредивших и кои занимают теперь весьма важные места, не слыша сего упрека» (записка Магницкого, поданная А.Х. Бенкендорфу 14 сентября 1829 г., цит. по: Дубровин. С. S06-507). Текст .Сна...» приводится по: РА. 1863. Кн. 3. Стб. 930-937. Речь идет об обращении Магницкого к А. за протекцией и последующем восстановлении в службе; 7 июля 1825 г. он вспоминал в письме к А.: «Много разных чувств, одно другого живейших, заставляют меня ожидать сего дозволения [посетить Грузино] с нетерпением, но не скрою от вашего сиятельства, что самое живое есть то, которое сохраняется воспоминанием незабвенных поступков ваших со мною в 1825 году, когда вы одни, милостивый государь, без всякого моего на то права, приняли христианское участие в несчастиях моих и истощили все самые нежные внимания для утешения страждущего отца семейства» (Дубровин. С. 445). [iii] Четьи минеи — свод житий святых православной церкви, расположенных в календарном порядке. В данном случае имеются в виду «Великие Минеи Четий», составленные в 1530-х гг. архиепископом новгородским Макарием (впоследствии митрополитом) — именно в них под 26 марта находится славянский пересказ греческого жития преподобного Василия Нового (ум. 26 марта 944 или 952 г.), содержащий повествование о хождении св. Феодоры, бывшей в услужении у Василия, по мытарствам, и о Страшном суде. [iv] Речь идет о Павле I. [v] Отсылка к легенде о посещении апостолом Андреем тех мест, где впоследствии возникли Киев и Новгород. [vi] Имеется в виду бюст Павла I неподалеку от летнего домика. [vii] Ср. в письме игуменьи Максимиллы (Шишкиной) к А. (1827): «<...> присоветуйте что-нибудь, мой почтенный Сюлли: ваша опытность все сие может постигнуть» (Отто. № 10. С. 173). [viii] То есть Александра I. Оцифровка и вычитка - Константин Дегтярев, 2003 Публикуется
по изданию: Аракчеев: Свидетельства
современников М.: 2000 |
