Жак-Арсен-Франсуа Ансело. Шесть месяцев в России

Поскольку настоящие письма вовсе не предназначались для опасного испытания печатью, то, решаясь предать на суд публики эти дружеские излияния, я вполне мог бы оставить их без предисловия, если бы мне не казалось необходимым объяснить мое положение в России и восстановить факты, странным образом искаженные некоторыми газетами, которые, невзирая на мою безвестность, снизошли до обсуждения моего путешествия. С всегдашней своей благосклонностью некоторые из этих листков объявили меня посольским рифмачом и поэтом на жалованье. Что делать? Меня осыпали всевозможными ругательствами, и я давно привык к такому вознаграждению за свои труды и смирился с этим. Однако мне важно обратить внимание почтенной публики на независимость моего положения во время описываемого путешествия.

Желая посетить новый для меня край, я выбрал время, когда высокая миссия, доверенная г. герцогу Рагузскому[i], давала мне возможность наблюдать пышные церемонии и обещала сделать мое путешествие более приятным и интересным. В Москве г. маршал не отказал мне в любезном благорасположении, какое выказывает мне в Париже, и я с благодарностью воспользовался им; но я отнюдь не являлся членом его посольской миссии. Никакая должность не накладывала на меня обязанностей; свободный и безвестный путешественник, я наблюдал и сообщал своему лучшему другу результаты своих наблюдений. Незнакомые членам посольства, они принадлежат мне одному, я один несу за них ответственность. Это заметки ничем не связанного путешественника, повествующие о том, что он увидел или что ему показалось, чья мысль была свободна и который, если и допустил несколько ошибок, по крайней мере заблуждался искренне.

Объяснив это обстоятельство, я вверяю свою книгу благосклонности публики и смиренно жду новых обвинений, которые, вероятно, мне еще предстоит услышать.

Мой дорогой Ксавье[iii], уезжая в далекие края, куда влечет меня желание увидеть новые народы, изучить новые нравы, побывать на пышных церемониях, почерпнуть вдохновение в незнакомых мне странах, я обещал тебе описывать свои впечатления, сообщать наблюдения и рассказывать о фактах, какие смогу собрать в этих местах, отмеченных столькими победами и катастрофами. Задача эта для меня отрадна. Ты помнишь, как всего несколько месяцев назад, проезжая вместе по берегам Нормандии, мы мечтали о больших путешествиях? Мог ли я подозревать тогда, что скоро буду писать к тебе с берегов Невы? Но, поскольку мечты человеческие никогда не сбываются полностью и мне пришлось отказаться от надежды иметь тебя рядом со мной, я сделаю так, чтобы ты мог хотя бы в воображении побывать в местах, которые я так желал бы посетить вместе с тобой.

Я думал, мой друг, что смогу написать тебе только из Готы[iv], но небольшое происшествие с моим экипажем заставило меня остановиться на час в старинном городе, расположенном на холме. Прежде это место, вероятно, было укреплено, поскольку, чтобы попасть в него, надо проехать под низкими воротами с двумя бастионами; теперь эти разрушенные укрепления являют печальную картину. Об истории этого города, где ныне поселилась крайняя бедность, мне ничего не удалось узнать, но я встретил здесь человека, чья судьба кажется мне достойной упоминания.

Остановившись у почты, я был поражен благородной наружностью почтмейстера. Невзирая на более чем неряшливый костюм, он сохранял манеры, резко контрастирующие с неопрятностью его одежды. У него была пышная рыжая борода, на голове выдровая шапка. Он распрягал лошадей, а я готовился кое-как составить несколько немецких фраз, когда он вдруг заговорил на очень хорошем французском. Я начал с ним беседу, которую он был рад поддержать и рассказал мне свою историю.

Человек этот родился в Польше, в юности вступил во французскую армию и командовал бригадой гвардейских польских улан. После поражений 1812, 1813 и 1814 годов он оказался в числе немногих людей, преданных Наполеону, кто последовал за ним на остров Эльбу; вместе с ним он вернулся во Францию в 1815 году, а когда английские корабли унесли его генерала к берегу, где его ждала смерть, верный солдат сорвал со своей груди два креста, заслуженных пролитой кровью, и удалился в безвестный немецкий город, где занял скромное место и служит на нем до сих пор. Он не захотел возвращаться на свою родину, в Польшу, горько оплакивая ее порабощение; политические изменения заставили его покинуть страну, усыновившую его; теперь, оказавшись между двумя отечествами, не надеясь на лучшее будущее, но и не проклиная своего теперешнего существования, он ведет тихую жизнь, иногда предаваясь славным воспоминаниям.

Встреча с этим философом-практиком глубоко взволновала меня, мой дорогой Ксавье. Сколько людей, подобных этому поляку, силою великих потрясений, коим мы стали свидетелями, были жестоко сорваны с мест, куда поместила их судьба и где удерживали их привязанности и привычки! Сколь же счастливы те, кто, подобно ему, нашли в себе силы начать жизнь заново! Еще же счастливее те, кому довелось родиться в мирные, спокойные времена и кого история не будет ставить в пример потомкам.

Я нахожусь сейчас, мой дорогой Ксавье, в краю, навеки прославленном историческими воспоминаниями. Здесь нет ни одного города, ни одной хижины, которые не говорили бы о победах или поражениях. Сейчас, например, я пишу тебе из комнаты, тонкой перегородкой отделенной от той, где ночевал Наполеон, возвращаясь во Францию после роковой Лейпцигской битвы. Какие мысли должны были обуревать его ночью, в городе, чей облик напоминал ему о временах, когда, пользуясь всеми преимуществами власти, он диктовал условия мира поверженным королям и заставлял их присутствовать на своих торжествах! Вероятно, именно здесь начался для него тот период страшного искупления, что завершился на острове св. Елены. Я предвижу, мой друг, что в течение моего странствия мне часто придется говорить тебе об этом Геракле наших дней. Может ли быть иначе? Память о нем живет здесь повсюду, и если имя его не отдается эхом в наших сердцах, то шум его славы так потряс воображение людей, а долгая агония изгнания была так жестока, что здешние народы, долго пробывшие под его игом, произносят сегодня с почтением имя, прежде звучавшее в их устах призывом к ненависти.

Я очень сожалею, что не смогу остановиться в Веймаре; там живет знаменитый Гете, и я был бы счастлив посетить этого Нестора немецкой литературы. Ты, конечно, помнишь, дорогой Ксавье, какое впечатление произвели на нас, когда мы вместе их читали, эти исполинские творения, так жестоко раскритикованные на торжественном заседании Французской академии. Разумеется, «Гец фон Берлихинген», энергичная и пространная картина нравов целого века[v], никогда не покажется достойным презрения тем, кто, не отбрасывая правил разума и вкуса, стремится освободиться от школьных предрассудков. Располагая большим временем на обратном пути, я, быть может, смогу насладиться беседой со знаменитым поэтом и доказать ему, что сегодня во Франции стремление к просвещению победило старые предубеждения и мудрые умы устранили барьер, разделявший наши литературы, казалось, навсегда.

Теперь я должен оставить тебя, мой друг; я слышу почтовый рожок. Прощай, назначаю тебе встречу в Лейпциге.

Этой ночью я написал для тебя и вверяю твоей дружеской снисходительности несколько стихов о поле Лютценской битвы[vi]. Она произошла на том же месте, где пал Густав-Адольф[vii] и где победа в последний раз подчинилась тому, кто так долго держал ее в своей власти.

На поле этом, здесь, в тот день последний раз

С тревогою в тьму глядя, понять они пытались,

Бессьер[ix], кого от пуль так долго провиденье

Врагов, рассеянных пред ним во тьме глубокой,

В земле, где кровь лилась героев стольких стран,

На крест садясь, о том напомнит страшном пире,

Теперь ваш славный прах. Остановившись здесь,

Торжественность знамен и блеск победной стали.

А ты, кто мог бы стать вселенной всей кумиром,

Страх, ужас, ненависть — и вместе восхищала!

Увы тебе, герой! ты смерть солдат бесстрашных,

Презренье ты познал рабов, льстецов продажных..

И все ж тропой побед ты шел, властитель судеб!

Повиновались мы! Потомство пусть рассудит!..

По приезде в Лейпциг мне посчастливилось застать пасхальную ярмарку, прекраснейшую ежегодную ярмарку этого всеевропейского базара. Собрание торговцев, отличающихся друг от друга и наружностью, и языком, и костюмом, бесчисленное множество лавок, возведенных на площадях, повсюду уличные представления. Кипучая деятельность этих людей, которых стремление к обогащению привело сюда из самых отдаленных краев, являет собой яркое и оживленное зрелище. Живописнее всего, пожалуй, польские евреи с острыми бородами, в ермолках и в длинном платье. Денежный оборот ярмарки оценивают в 80 миллионов франков; книжная торговля также включена в эту цифру, которая кажется мне преувеличенной на несколько миллионов.

Рядом с городом — прекрасное место для прогулок, где сегодня я смог побывать благодаря солнечной погоде. Поражающий разнообразием лиц, этот променад кажется верным списком с целой Европы. Меня проводили в восхитительные сады г. Райхенбаха[xi], расположенные на берегах Эль-стера, и там, мой друг, я встретился с печальными воспоминаниями. Здесь, стремясь пересечь эти сады и выбраться на большую дорогу к Вейсенфельсу, упал со своего коня в узкую, но глубокую реку, окаймляющую сады, раненый и обессиленный Понятовский[xii]. Я видел место, где нашли его тело; там воздвигнуты два памятника ему. Один из них, более красивый, был сооружен неким поляком. Надпись на нем гласит: «Miles popularis, hoc monumentum duci popular!, lacrymis irrigatum erexit»[xiii]. Имя основателя монумента, выгравированное на камне под надписью, позднее было сбито, и мне не удалось выяснить, ни по какой причине, ни по чьему приказу! По крайней мере, сохранились слова на польском языке, запечатлевшие скорбь соотечественников Понятовского над могилой, где отсутствует его прах.

Я поднялся в Обсерваторию, откуда можно обозреть весь город и окружающие его обширные поля. Сторож башни развернул перед нами план Лейпцигской битвы[xiv] и показал положение войск и главных военачальников. Говоря о военных ошибках, допущенных в тот роковой день, он позволил себе даже несколько стратегических соображений; верности их я оценить не могу, но он высказал их с самым важным и убежденным видом. Мы осматривали поле с бельведера, куда во время сражения удалился король Саксонский[xv] со своей семьей: верный своему союзу с Францией, он созерцал с высоты башни кровавый спектакль, которому его владения служили сценой и могли стать ценой. Вообрази себе эту картину! Монарх в окружении своих детей, томимый страхом и надеждой, с тревогой наблюдающий за капризами победы и присутствующий, быть может, при похоронах своего царствования! В этих полях, сегодня столь мирных, я на каждом шагу встречаю, мой друг, следы уроков прошлого, возможно, бесполезных для будущего.

Вчера в лейпцигском театре играли «Дон Карлоса» Шиллера, но я приехал слишком поздно. Ты можешь представить себе мою досаду, и она тем сильнее, что у меня не будет больше возможности составить представление об этой великой драматической картине, ибо прусская цензура, боязливая, как всякая тирания, опасается маркиза Позы и запретила эту постановку на берлинских театрах.

Лейпцигский театр, изящное архитектурное сооружение, стоит на площади в окружении деревьев; зал освещается как в Италии, то есть свет направлен лишь на сцену, а ложи погружены во мрак, и зрителей едва можно рассмотреть. Этот обычай благоприятствует созданию сценической иллюзии, но вряд ли понравился бы парижским кокеткам. В Германии, кажется, в театр ходят за тем, чтобы смотреть, а не за тем, чтобы показать себя. Я прослушал комедию в трех актах, которая, на мой взгляд, не заслуживает ни хулы, ни одобрения, — посредственная драма с шаблонными персонажами и слабой интригой: поступим же подобно публике и не станем о ней говорить.

Прощай, мой дорогой Ксавье, следующее мое письмо будет, я думаю, из Берлина.

Я прибыл в Берлин без происшествий и полагаю, что доберусь до Петербурга, не поведав тебе ни о малейшем приключении. Возможно, обойдется даже без непременных разбойников. Что делать? тебе остается смириться и довольствоваться истиной, ибо я никак не чувствую за собой права рассказывать небылицы.

Этой прекрасной обширной столице я смог посвятить только три дня, и ты, конечно, не ждешь от меня подробного описания сего хорошо известного города; на это у меня нет ни средств, ни времени. Ограничусь самым кратким упоминанием предметов, особо привлекших мое внимание. В Берлине, на их родине, я повстречал гг. Мейер-Беера и Мишеля Беера[xvi], моих парижских знакомцев. Эти двое братьев, счастливые обладатели всех даров фортуны, могли бы, подобно многим другим, вести пышное, но бесполезное существование в Европе. Однако шумным увеселениям они предпочли труд и посвятили свое время музам, которые вознаградили их славой. Германия, Италия и Франция аплодировали изысканным и гармоничным аккордам первого, а второй пользуется заслуженной известностью благодаря своим трагедиям, с большим успехом идущим на театрах Германии. Я желал бы, чтобы его «Пария» и «Клитемнестра» были переведены на французский язык. Было бы крайне интересно сравнить эти произведения с сочинениями Казимира Делавиня и Суме[xvii], а искусство только выиграло бы от сопоставления этих пьес, созданных по столь далеким друг от друга принципам. Принятый в Берлине двумя моими собратьями по Аполлону, я весь отдался во власть их дружбы и гостеприимства и с их помощью осмотрел город. Я любовался его прекрасными широкими улицами, ровными рядами домов, площадью Вильгельма, словно охраняемой мраморными статуями пяти полководцев Семилетней войны — Шверина, Зейдлица, Кейта, Винкерфельдта и Цитена[xviii]; королевским замком, откуда видна во всю длину липовая аллея, ведущая к Бранденбургским воротам, поддерживающим в воздухе великолепную квадригу, которую победа отняла у Берлина и которую победа ему возвратила; арсеналом, где трофеи войны 1814 года повергли меня в печаль; кирхой св. Николая, памятником Пуффендорфу[xix] и фарфоровым заводом (хотя ему и далеко до нашей Севрской мануфактуры, его изделия славятся неповторимым цветочным орнаментом); наконец, мастерской профессора Рауха, самого знаменитого скульптора Германии. Среди многочисленных произведений я обнаружил в этой мастерской огромную бронзовую статую генерала Блюхера[xx]. Воинственный старец представлен стоящим на пушке — так художник хотел почтить память последней победы генерала, принесшей мир Европе. Постановка головы, выражение лица, смелость позы прекрасны, хотя знатоки, вероятно, нашли бы очертания недостаточно четкими. Памятник должен быть открыт на одной из площадей 18 июня, в годовщину битвы при Ватерлоо. Я очень рад, мой друг, что мне не придется присутствовать на этом национальном торжестве пруссаков, столь тягостном для французского сердца.

Я побывал в театрах, но в королевском театре, к сожалению, смог посмотреть лишь «Лорда Давенанта» (в переводе); французские авторы уже переделали эту драму с немецкого, но она не произвела большого впечатления на зрителей[xxi]. В театре «Кенигштадт»[xxii] я слышал дивный голос мадемуазель Зонтаг[xxiii]: скоро вы будете аплодировать в Париже ее рано созревшему таланту, прелестному лицу и удивительной методе. Концертный зал, сообщающийся с залом Оперы, — вероятно, самый большой и красивый во всей Европе. Он расписан фресками на сюжеты из лучших трагедий прошедших веков, но я был крайне огорчен тем, что из-за фанатических предрассудков тут не представлены шедевры нашей сцены. Стены и потолок этого святилища искусств украшают сюжеты из Эсхила, Шекспира, Кальдерона, Лопе де Вега, Шиллера и Гете, но отчего изгнаны Корнель, Расин и Вольтер? Неужели Гораций, Гофолия и Брут[xxiv]были бы неуместны среди этих трагических героев, оживленных искусной кистью? Если запрет продиктован презрением к этим гениям, зачем же вы переводите их творения? Неужели не пора уничтожить подобные предрассудки? Сегодня Франция показывает пример беспристрастного отношения к произведениям искусства и имеет право требовать для своих великих писателей справедливости, в коей не отказывает вашим[xxv].

Сегодня, дорогой Ксавье, я обедал у гг. Вееров в их прелестном доме у городских ворот, в парке на берегу Шпрее. У них собралось несколько литераторов и известных художников. Среди первых был г. Шалль,

автор многочисленных комедий, пользующихся в Германии заслуженным, как говорят, успехом, и г. Холтей, введший у себя на родине жанр водевиля[xxvi]. Его прозвали немецким Скрибом[xxvii] и хвалят за изящную простоту, изобретательность и плодовитость. Поскольку я недостаточно владею немецким языком, то не могу оценить, насколько он заслуживает своего прозвища; он же с легкостью изъясняется по-французски, и его живой и умный разговор позволяет думать, что подобное сближение — не преувеличение.

Одному из присутствующих литераторов явно оказывали особую предупредительность. В то время как мой товарищ по путешествию, незнакомый с секретами ремесла, терялся в догадках относительно жанра, в каком творит этот автор (по его мнению, он должен был обладать подлинной гениальностью и пользоваться огромным успехом), — я постиг истинную причину особенных знаков оказываемого ему почтения — и не ошибся: это был самый грозный берлинский журналист.

После обеда знаменитый композитор Гуммель[xxviii] порадовал нас блестящими фортепианными импровизациями. Самый хладнокровный и нечувствительный к музыке человек не смог бы сопротивляться богатству его вдохновения, разнообразию мелодий и искусству исполнения, снискавшим этому мэтру европейскую известность.

Во время моего краткого пребывания в Берлине я не мог не заметить любви здешнего народа к своему королю[xxix]. Усовершенствования, произведенные им в городе, простота нравов, экономия в управлении королевством, устранение последствий долгих невзгод укрепили связь государя с народом. Единственное, в чем его могут здесь упрекать, это пристрастие к армии. В самом деле, положение прусской армии и жертвы, на какие обрекает нацию содержание такого огромного числа солдат в эпоху всеобщего мира, оправдывает этот упрек. Полагают, что монарх злоупотребляет древним принципом предосторожности: «Si vis pacem para bellum»[xxx].

Парк Шарлоттенбург, лежащий в окрестностях Берлина, представляет собой променад, особенно популярный в летнее время. Здесь я посетил мавзолей прусской королевы[xxxi], замечательное творение резца г. Рауха[xxxii]. Статуя королевы (из белого мрамора) помещена на саркофаге с аллегорическими рельефами. Мне не доводилось видеть ничего более грациозного, чем поза этой покоящейся на могильной плите фигуры, словно спящей ангельским сном. Благородные черты дышат спокойствием, одна рука безмятежно спадает вниз, другая поддерживает голову; чистота форм, изящество очертаний не дают оторваться от траурного грота, где живет память об этой юной монархине, столь благородной в дни величия и столь величественной в дни невзгод. Одаренная сильным характером, она восстала против ига, сковавшего Европу; триумфы Фридриха Великого тревожили ее мысль. Мечтая о славе для своего супруга и своей родины, она призывала победу, но навстречу ей устремилась беда, и одно лишь мужество не изменило ей. Бесчисленные несчастья, которые это благородное, но бесполезное сопротивление навлекло на ее страну, камнем легли ей на сердце. Добровольно осудив себя на жестокие лишения, она старалась разделить несчастья своего народа. Облачившись в простую одежду, вкушая лишь самую грубую пищу, она считала себя виновной в обнищании своих подданных. Народ, которому она желала славы и причинила столько несчастий, искренне оплакивал ее кончину и до сих пор благоговейно чтит ее память.

Охрана памятника вверена 78-летнему солдату-инвалиду, чья военная карьера необыкновенна. Вступив в службу при Фридрихе II, он провел в армии 45 лет — и ни разу не видел противника. Он простодушно поведал нам, что волею случая всегда оказывался в арьергарде или в резерве, и ни один полк, пока он состоял в нем, не выступил на поле битвы. Он не может похвалиться ни одной победой и не может показать ни единого шрама. В самом деле, есть же на свете несчастные люди!

Удовольствие от беседы с тобой, мой дорогой Ксавье, заставило меня засидеться далеко за полночь, а завтра на рассвете я должен покинуть Берлин, поэтому прощай. Хотя я намереваюсь сделать краткую остановку в Кенигсберге, вряд ли мне удастся написать тебе оттуда. Следующее мое письмо будет, я полагаю, из Митавы: в столице Курляндии меня, конечно, задержат воспоминания о пребывании там нашего королевского дома в годы изгнания.

[i] Мармон, Огюст Фредерик Луи Вьесс де (1774—1852), герцог Рагузский (1808), маршал Франции (1809), пэр Франции (1814). С 1793 г. (осада Тулона) один из ближайших соратников Наполеона, его адъютант (1796—1798), участник египетского похода, с 1798 г. бригадный генерал, участник переворота 18 брюмера. В 1800 г. командующий артиллерией Итальянской армии, дивизионный генерал (1800). В 1806—1811 гг. генерал-губернатор Далмации и Иллирийских провинций. В 1811—1812 гг. командовал войсками Португалии, в 1813 г. участник Саксонского похода. В кампании 1814 г. возглавлял 6-й корпус французской армии. При обороне Парижа (март—апрель 1814) Мармон, командовавший авангардом французской армии, вместе с маршалом Э. Мортье подписал капитуляцию гарнизона Парижа (5 апреля 1814) и отвел свои войска в Нормандию. Это вынудило Наполеона подписать акт об отречении, после чего Мармон перешел на сторону Бурбонов; во время Ста дней сопровождал Людовика XVIII в Гент. Был членом Высшего военного совета. Во время Июльской революции командовал королевскими войсками, после свержения Карла X бежал вместе с ним из Франции. Назначение Мармона руководителем посольства свидетельствовало о стремлении поднять статус французской делегации и продемонстрировать дружеское отношение правительства Карла X к новому российскому монарху. К.Я. Булгаков писал брату в феврале 1826 г. о представительности европейских делегаций: «Везде выбирают тузов; это приятно доказывает, каким уже преисполнены уважением к нашему государю» (РА. 1903. № 7. С 419). Состав делегации выглядел впечатляюще; кн. Н.С. Голицын, в качестве офицера Генерального штаба участвовавший в организации коронационных торжеств в Москве, свидетельствовал: «Вообще нужно сказать, что военный штаб маршала Мармонта, состоявший из отборных генералов, штаб- и обер-офицеров французской армии из лучших французских фамилий, был подлинно блистательный, как французы говорят — brillant etat-major, а сам Мармонт, сподвижник Наполеона I, был замечательною военно-историческою личностью» (PC. 1881. № 1. С. 38). Мармон — автор нескольких книг и мемуаров; в России были опубликованы перевод его трактата о военном искусстве «Сущность военных учреждений» (Военная библиотека. СПб., 1871. Т. 3. С. 462—584) и описание его путешествия 1835 года: Путешествие маршала Мармона, герцога Рагузского, в Венгрию, Трансильванию, Южную Россию, по Крыму и берегам Азовского моря, в Константинополь, некоторые части Малой Азии, Сирию, Палестину и Египет / Пер. с фр., изданный Кс. Полевым: В 4т. М., 1840.

[ii] Даты в письмах Ансело указаны по новому стилю.

[iii] Сентин (наст, имя Жозеф Ксавье Бонифас; 1798—1865)— французский романист и драматург, друг Ансело и его соавтор по ряду пьес. Дебютировал сборником стихов «Bonheur de 1'etude» и рассказом «Picciola», переведенным на многие языки и выдержавшим десятки изданий. Один из наиболее плодовитых французских водевилистов первой половины XIX в.

[iv] Гота — главный город герцогства Саксен-Кобург-Гота, на Лейнском канале (ныне — округ Эрфурт).

[v] Эта формулировка Ансело очень близка положениям рецензии Ж.-Ж.-А. Ампера на вышедшее в Париже в 1821—1825 гг. четырехтомное издание «Драматических произведений Гете», напечатанной в журнале «Globe» 29 апреля 1826 г. См.: Гете И.В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1980. Т. 10. С. 380.

[vi] 20 апреля (2 мая) 1813 г. под Лютценом (Саксония) произошло сражение между армией Наполеона и русско-прусскими войсками под командованием генерала П.Х. Витгенштейна. Витгенштейн атаковал растянувшиеся на марше французские войска, но Наполеон перешел в наступление, и союзники вынуж дены были отступить.

[vii] Густав-Адольф II (1594—1632) — шведский король с 1611 г.; талантливый полководец, вел войны с Данией, Польшей, Россией. С 1630 г. участвовал в Тридцатилетней войне на стороне антигабсбургской коалиции. Погиб 16 ноября 1632 г. в сражении при Лютцене, в котором шведское войско одержало победу над численно превосходящим его корпусом под командованием А. Валленштейна.

[viii] Перевод немецкой эпитафии Густава-Адольфа. (прим. Ансело)

[ix] Бессьер Жан-Батист (1768—1813), герцог Истрийский (1809) — маршал Франции (1804). Прикрывал отступление наполеоновских войск из России. Погиб 1 мая 1813 г. в сражении под Вейсенфельсом накануне битвы под Лютценом.

[x] Г-н Баржо [Жан-Батист-Бенуа Баржо (1785-1813) - поэт; в 1812 г. в Париже выш ли отдельными изданиями его оды «Завоевание Москвы» (La Conquete de Moscou), «Пожар Москвы» (L'Embrasement de Moscou), сборник «Переход через Неман. Восстановление Польши...» (Le Passage de Niemen. Le Retablissement de Pologne...) – прим. составителя], прославившийся в начале своей поэтической карьеры несколькими одами и фрагментами эпической поэмы о Карле Великом. (прим. Ансело)

[xi] Райхенбах Генрих Теофил Людвиг (1793—1879) — натуралист, доктор ме дицины в Лейпцигском и Дрезденском университетах, создатель ботаническо го сада в Дрездене.

[xii] Понятовский Юзеф (1763—1813), князь— польский генерал, маршал Франции (1813). В 1812 г. сформировал 100-тысячную польскую армию и командовал 5-м польским корпусом армии Наполеона. Во время Лейпцигско-го сражения был произведен Наполеоном в маршалы и должен был прикрывать отступление. Раненный двумя пулями, бросился переплывать на лошади р. Эльстер, чтобы не попасть в плен, и утонул. Прах его в 1814 г. был перенесен в Варшаву, а в 1819 г. — в Краков. На острове Святой Елены Наполеон говорил, что считал Понятовского рожденным для трона: «Настоящим королем Польши был Понятовский, он обладал для этого всеми титулами и всеми талантами <...> Это был благородный и храбрый человек, человек чести. Если бы мне удалась русская кампания, я сделал бы его королем поляков» (цит. по: Jourquin J. Dictionnaire analytique, statistique et compare des vingt-six marechaux du I Empire. P., 1986. P. 36). Понятовский был племянником польского короля Станислава II (Станислава Августа Понятовского), имел титул князя Священной Римской империи.

[xiii] Сей памятник народному вождю, орошенный слезами, воздвиг народный воин (лат.).

[xiv] Лейпцигская битва— решающее сражение кампании 1813 г. в войне Рос сии, Австрии, Пруссии и Швеции против наполеоновской Франции 16—19 октября, получившее название «битвы народов». Поражение армии Наполеона в этом сражении лишило Францию всех территориальных завоеваний в Европе.

[xv] Фридрих-Август I (1750—1827) — саксонский король с 1806 г.; в том же году заключил союз с Наполеоном, за что по решению Венского конгресса от Сак сонии была отторгнута значительная часть в пользу Пруссии.

[xvi] Мейербер Джакомо (наст, имя Якоб Либман Беер) (1791-1864) - композитор, создатель стиля героико-романтической большой оперы. Брат его Михаэль Беер (1800—1833) — драматург, автор стихотворных трагедий «Клитемнестра» (1819), «Пария» (1823) и «Струэнзе» (1828).

[xvii] Делавинь Казимир (1793-1843) - поэт и драматург; о соперничестве Ан- село и Делавиня в 1819 г. см. в статье К. Сентина (Приложение I) и примеч. к ней. Суме Александр (1788-1845) — французский поэт и драматург; вместе с Александром Гиро (1788—1847) создал жанр национальной трагедии.

[xviii] Описание площади Вильгельма в Берлине было известно русскому читателю по «Письмам русского путешественника» Карамзина (см. письмо из Бер лина, датированное 30 июня 1789). Шверин Курт-Кристоф (1684-1757), Зейдлиц Фридрих Вильгельм (1721-1773), Винкерфельдт Ганс Карл (1707—1757) - прусские генералы. Цитен Ханс-Иоахим фон (1699-1785) — прусский генерал, ближайший соратник Фридриха II в Семилетней войне. Шотландец Джеймс Кейт (1696—1758) в 1728 г. вступил в русскую службу; участвовал в штурме Очакова; в 1743—1744 гг. командовал русским корпусом и выполнял дипломатические поручения Елизаветы Петровны в Стокгольме. В 1747 г. вышел в отставку и поступил на службу к Фридриху II; фельдмаршал (1747), губернатор Берлина (1749). Погиб в Семилетнюю войну при Гофкирхене.

[xix] Пуффендорф Самуэль фон (1632—1694) — немецкий правовед, историк.

[xx] Блюхер Гебхард Леберехт (1742—1819) — главнокомандующий прусской армией в 1813 и 1815 гг.

[xxi] Драма в 4 действиях «Лорд Давенант» в обработке Ж. Жансуля, Ж.Б.К. Виаля и Ж.Б.Ж.М. де Мильсана была поставлена во Французском театре 8 октяб ря 1825 г.

[xxii] Театр «Кенигштадт» был открыт в 1824 г. на Александерплац.

[xxiii] Зонтаг Генриетта (в замужестве графиня Росси; 1806—1854) — немецкая оперная певица (колоратурное сопрано). 1826—1828 годы провела в Париже, где стяжала огромный успех. В 1830 г. гастролировала в Петербурге.

[xxiv] Гораций, Гофолия и Брут — главные персонажи одноименных трагедий Корнеля (1640), Расина (1691) и Вольтера (1730).

[xxv] Об отрицательном отношении публики и критики к гастролям француз ского театра в Берлине с огорчением писал Гете в статье «Французская драма в Берлине» (опубл. в 1828 г.).

[xxvi] Шалль Карл (1780-1833) и Холтей Карл фон (1798-1880)- немецкие драматурги; были наиболее известны как авторы водевилей.

[xxvii] СкрибЭжен (1791—1861) — французский комедиограф, водевилист, автор более 350 пьес. Пьесы Скриба ставились на русской сцене с начала 1820-х гг.

[xxviii] Гуммель Иоганн (1778—1837) — австрийский композитор, ученик Моцар та и Сальери, пианист-виртуоз, импровизатор и педагог. В 1822 г. концерти ровал в России.

[xxix] Имеется в виду Фридрих Вильгельм III (1770—1840), прусский король с 1797 г.; тесть Николая I.

[xxx] «Если хочешь мира, готовься к войне» (лат.).

[xxxi] Имеется в виду Луиза (Августа-Вильгельмина-Амалия, 1776—1810), урожд. принцесса Мекленбург-Стрелицкая — прусская королева, первая жена Фридриха-Вильгельма III. Горячая сторонница реформ, она была очень любима народом. Погребена в дворцовом саду в Шарлоттенбурге, где королевской чете был воздвигнут мавзолей (мраморные фигуры работы X. Рауха).

[xxxii] Раух Христиан Даниэль (1777—1857), немецкий скульптор. Над надгробным памятником королеве Луизе работал в Италии два года. Памятник, от крытый в 1814 г., доставил ему репутацию одного из лучших европейских скульпторов. Повторение памятника находится в Потсдаме, повторение головы фигуры — в петербургском Эрмитаже.

Публикуется по изданию: Ансело Ф. «Шесть месяцев в России»
М.: Новое литературное обозрение, 2001.
© Н.М. Сперанская. Вступ. статья, перевод с фр., комментарии, 2001
© Новое литературное обозрение, 2001