|
Русский литературный анекдот А.С. ПУШКИН Воспитанникам Лицея было задано написать в классе сочинение: восход солнца (любимая тема многих учителей словесности, преимущественно прежнего времени). Все ученики уже кончили сочинение и подали учителю; дело стало за одним, который, будучи, вероятно, рассеян и не в расположении в эту минуту писать; о таком возвышенном предмете, только вывел на листе бумаги следующую строчку: Се от Запада грядет царь природы... — Что же ты не кончаешь? — сказал автору этих ; слов Пушкин, который прочитал написанное. — Да ничего на ум нейдет, помоги, пожалуйста, — все уже подали, за мной остановка! — Изволь! — И Пушкин так окончил начатое сочинение: И изумленные народы Не знают, что начать Ложиться спать Или вставать? Тотчас по окончании последней буквы сочинение было отдано учителю, потому что товарищ Пушкина»! Стр. 212 Лицейский анекдот. Однажды император Александр ходя по классам, спросил: «Кто здесь первый?» — «Здесь нет, Ваше императорское Величество, первых, все вторые»,— отвечал Пушкин. [133, с. 326.] Н. И. Тургенев, быв у Н. М. Карамзина и говоря о свободе, сказал: «Мы на первой станции к ней».— «Да,— подхватил молодой Пушкин,— в Черной Грязи». [14, с. 68.] Однажды в Царском Селе Захаржевского медвежонок сорвался с цепи от столба, на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее, с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег его от этой опасной встречи. Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае, не обинуясь, говорил: «Нашелся один добрый человек, да и тот медведь». [82, с. 57.] На одном вечере Пушкин, еще в молодых летах, был пьян и вел разговор с одной дамою. Надобно прибавить, что эта дама была рябая. Чем-то недовольная поэтом, она сказала: — У вас, Александр Сергеевич, в глазах двоит? — Нет, сударыня,— отвечал он,— рябит! [96, с. 686.3 За обедом чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать его было нечего, и наконец договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина, как самого лучшего средства от многих болезней. — Особенно от горячки,— заметил Пушкин. — Да, таки и от горячки,— возразил чиновник с важностью,— вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель... так вот он просто нашим винцом себя от Стр. 213 чумы вылечил, как схватил две осьмухи, так как рукой сняло. При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и краснея, отвечал он: — Быть может, но только позвольте усомниться. — Да чего тут позволять? — возразил грубо чиновник,— что я говорю, так так, а вот -вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится. — Да почему же? — спросил Пушкин с достоинством. — Да потому же, что между нами есть разница. — Что же это доказывает? — Да то, сударь, что вы еще молокосос. — А, понимаю,— смеясь, заметил Пушкин.— Точно, есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю. При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел. [35, с. 176—177.] Князь (хозяин за ужином): А как вам кажется это вино? Пушкин (запинаясь, но из вежливости): Ничего, кажется, вино порядочное. Князь: А поверите ли, что, тому шесть месяцев, нельзя было и в рот его брать. Пушкин: Поверю. [29, с. 231.] Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить о любви, о согласии, братстве и о всякого рода сладостях; сначала в молодости, и это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушая пьяного оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: «Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!» [125, с. 48.] Однажды пригласил он (А. С. Пушкин) несколькс человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит: Стр. 214 — Однако, Александр Сергеевич, видно туго набит у вас бумажник! — Да ведь я богаче вас,— отвечает Пушкин,— вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный — с тридцати шести букв русской азбуки. [85, с. 468.] Когда хоронили жену Ф. Ф. Кокошкина (рожденную Архарову) и выносили ее гроб мимо его кабинета, куда отнесли лишившегося чувств Федора Федоровича, дверь вдруг отворилась, и на пороге явился он сам, с поднятыми на лоб золотыми очками, с распущенным галстуком и с носовым платком в приподнятой руке. — Возьми меня с собою,— продекламировал он мрачным голосом вслед за уносимым гробом. — Из всех сцен, им разыгранных, это была самая удачная,— заключил свой рассказ Сергей Львович Пушкин. Когда я потом рассказывала это Александру Сергеевичу, он заметил, смеясь: «Соперничество по ремеслу». [60, с. 573—574.] В 1827 году, когда мы издавали «Московский Вестник», Пушкин дал мне напечатать эпиграмму «Лук звенит, стрела трепещет». Встретясь со мной дня через два по выходе книжки, он сказал мне: «А как бы нам не поплатиться за зпиграмму».— «Почему?» — «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади, (А. Н. Муравьев) (Пушкин назвал тоща по имени лицо, на которое написана эпиграмма) может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь». [75, стлб. 1947.] Однажды она (Е. К. Воронцова) прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: «Верную супругу, графиня». [119, с. 188.] Стр. 215 Сколько известно до сих пор, Пушкин был в Екатеринослеве всего раз, но пробыл в этом городе около .двух недель. Это случилось в мае 1820 года. Пребывание поэта в Екатеринославе продолжалось со дня приезда его в этот город на службу к И. Н. Инзову до дня отъезда его на Кавказ с семейством Раевских; точно определить числа, когда случилось то и другое событие, пока нельзя. Невольный житель Екатеринослава, Пушкин скучал в этом городе; к скуке присоединилась болезнь, жестокая простуда, происшедшая от раннего купания в Днепре. Жил наш поэт в какой-то избенке, в обстановке самой непривлекательной... Генералу И. Н. Инзову в это время было не до Пушкина: он был занят переводом попечительства о колонистах южного края из Екатеринослава в Кишинев, куда вскоре и сам отправился. Жизнь в глухом и бедном городе при таких обстоятельствах не могла прельщать поэта, только что покинувшего северную столицу и, по-видимому, всеми покинутого и забытого. Но, оказалось, и в пустынном тогда Екатеринославе уже знали Пушкина, как знаменитого поэта, и пребывание его в городе не только огласилось, но и стало событием для людей, восторженно к нему относившихся. Одним из тех людей был тогдашний профессор Екатеринославской духовной семинарии Андрей Степанович Понятовский, киевский уроженец и воспитанник С.-Петербургской духовной академии, кандидат III выпуска 1819 года. Понятовский был горячий любитель словесности, отличный знаток ее, и из тех преподавателей этого предмета, которые так редко встречались и встречаются. Ему было в это время всего 26 лет. Для пылкого юноши-педагога ничего не значило .отыскать еще юыейшего поэта и представиться ему в качестве горячего поклонника его таланта. И вот Андрей Степанович в сопровождении богатого екатеринославского помещика (С. С.) Клевцова, надобно думать такого же энтузиаста, отправляется его отыскивать. Находят. Входят в лачужку, занимаемую поэтом, который, как заметно, был тогда в раздраженном состоянии. Пушкин встретил гостей, держа в зубах булку с икрою, а в руках стакан красного вина. — Что вам угодно? — спросил он вошедших. И когда последние сказали, что желали иметь честь Стр. 216 видеть славного писателя, то славный писатель отчеканил следующую фразу: — Ну, теперь видели?.. До свиданья!.. [107, с. 135— 136.] Обед прошел очень весело: князь (Д. А.) Эристов был, как говорится, в ударе и сыпал остротами и анекдотами эротического пошиба. Все хохотали до упаду; один только Пушкин оставался невозмутимо серьезным и не обращал, по-видимому, никакого внимания на рассказы князя. Вдруг, в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца, он прервал его вопросом: — Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой ты советник: коллежский или статский? — Я статский советник,— отвечал несколько смущенный князь,— но зачем понадобилось тебе это знать? — Затем, что от души желаю скорее видеть тебя «действительным» статским советником,— проговорил Александр Сергеевич, кусая губы, чтобы не увлечься примером присутствовавших, оглашавших столовую дружным смехом, почин которого был сделан князем Эристовым. [130, с. 402.] Вскоре после моего выпуска из Царскосельского лицея я встретил Пушкина (...}, который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: «Вы, верно, только что выпущены из Лицея?» — «Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку,— ответил я.— А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?» — «Я числюсь по России»,— был ответ Пушкина. [126.] А. С. Пушкину предлагали написать критику исторического романа г. Булгарина. Он отказался, говоря: «Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь». [64, с. 72.] Пушкин говаривал: «Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним; на большой улице — у меня не хватает храбрости». [109, с. 274.] Стр. 217 И. И. Дмитриев, в одно из своих посещений Английского клуба на Тверской, заметил, что ничего не может быть страннее самого названия: Московский Английский клуб. Случившийся тут Пушкин, смеясь, сказал ему на это, что у нас есть названия более еще странные: — Какие же? — спросил Дмитриев. — А императорское человеколюбивое общество,— отвечал поэт. [74, с. 536.] Приезжий торопливо выпрыгнул из тарантаса, вбежал на небольшое крыльцо (станции) и закричал: — Лошадей!.. Заглянув в три комнатки и не найдя в них никого, нетерпеливо произнес: — Где же смотритель? Господин смотритель!.. Выглянула заспанная фигурка лысого старичка в ситцевой рубашке, с пестрыми подтяжками на брюках... — Чего изволите беспокоиться? Лошадей нет, и вам придется обождать часов пять... — Как нет лошадей? Давайте лошадей! Я не могу ждать. Мне время дорого! Старичок (...) хладнокровно прошамкал: — Я вам доложил, что лошадей нет! Ну и нет. Пожалуйте вашу подорожную. Приезжий серьезно рассердился. Он нервно шарил в своих карманах, вынимал из них бумаги и обратно клал их. Наконец он подал что-то старичку и спросил: — Вы же кто будете? Где смотритель? Старичок, развертывая медленно бумагу, сказал: — Я сам и есть смотритель... По ка-зен-ной на-доб-но-сти,— прочитал протяжно он. Далее почему-то внимание его обратилось на фамилию проезжавшего. — Гм!.. Господин Пушкин!.. А позвольте вас спросить, вам не родственник будет именитый наш помещик, живущий за Камой, в Спасском уезде, его превосходительство господин Мусин-Пушкин? Приезжий, просматривая рассеянно почтовые правила, висевшие на стене, быстро повернулся на каблуке к смотрителю и внушительно продекламировал: •— Я Пушкин, но не Мусин! В стихах весьма искусен, И крайне невоздержан, Когда в пути задержан! Давайте лошадей... [127, с. 3.] Стр. 218 Государь сказал Пушкину: «Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме».— «В таком случае,— подхватил Пушкин,— попрошусь у Вашего Величества туда в дворники». [119, с. 566.] Кажется, за год до кончины своей он (А. С. Пушкин) говорил одному из друзей своих: «Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются». [7, с. 159.] (Работа Дениса Давыдова о партизанской войне была отдана) на цензурный просмотр известному А. И. Михайловскому-Данилевскому. (...) Пушкин отозвался: «Это все равно, как если бы князя Потемкина послали к евнухам учиться у них обхождению с женщинами». [108, с. 228.] В СПб. театре один старик сенатор, любовник Асенковой, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: «Мальчишка, дурак!» П(ушкин) отвечал: «Ошибся, старик! Что я не мальчишка — доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я — Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтоб Асенкова не подумала, что я ей аплодирую». [121, с. 182.] Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил Пушкиных, когда будущий поэт был еще маленьким мальчиком. Дмитриев стал подшучивать над оригинальным личиком Пушкина и сказал: — Какой арапчик! В ответ на это десятилетний Пушкин вдруг неожиданно отрезал: — Да зато не рябчик! Можно себе представить удивление и смущение старших. Лицо Дмитриева было обезображено рябинами, и все поняли, что мальчик подшутил над ним. [4, с. 516.] Стр. 219 Однажды Пушкин, гуляя по Тверскому бульвару, повстречался со своим знакомым, с которым был в ссоре. Подгулявший N., увидя Пушкина, идущего ему навстречу, громко крикнул: — Прочь, шестерка! Туз идет! Всегда находчивый Александр Сергеевич ничуть не смутился при восклицании своего знакомого. — Козырная шестерка и туза бьет...— преспокойно ответил он и продолжал путь дальше. [2, с. 8.] Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу. Сам граф лежал на диване. На полу, около письменного стола, играли его двое детишек. — Саша, скажи что-нибудь экспромтом...— обращается граф к Пушкину. Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает: — Детина полоумный лежит на диване. Граф обиделся. — Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич,— строго проговорил он. — Ничуть... Но вы, кажется, не поняли меня... Я сказал: — дети на полу, умный на диване. [2, с. 10—11.] В доме у Пушкиных, в Захарове, жила больная их родственница, молодая помешанная девушка. Полагая, что ее можно вылечить испугом, родные, проведя рукав пожарной трубы в ее окно, хотели обдать ее внезапной душью. Она действительно испугалась и выбежала из своей комнаты. В то время Пушкин возвращался с прогулки из рощи. — Братец,— закричала помешанная,— меня принимают за пожар. — Не за пожар, а за цветок! — отвечал Пушкин.— Ведь и цветы в саду поливают из пожарной трубы. [59, с. 375.] Щушкин) решительно поддался мистификации Мериме, от которого я должен был выписать письменное Стр. 220 подтверждение, чтобы уверить П(ушкина) в истине пересказанного мной ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки П(ушкин) часто рассказывал об этом, говоря, что Мериме не одного его надул, но что этому поддался и Мицкевич. — Значит, я позволил себя мистифицировать в хорошем обществе,— прибавлял он всякий раз. [122, с. 42.] Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: — Какое сходство между мной и солнцем? Поэт быстро нашелся: — Ни на вас, ни на солнце нельзя 'взглянуть не поморщившись. [132, с. 219.] Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения. В ответ на это издатель письменно же спрашивал: «Когда желаете получить деньги, в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом, или пока сто?» На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина: «Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше». [132, с. 220.] К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Вот случай с казанской поэтессой, девицей А. А. Наумовой. Наумова, перешедшая уже в то время далеко за пределы девиц-подростков, сентиментальная и мечтательная, занималась тоже писанием стихов, которые она к приезду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею «Уединенная муза закамских берегов». Пушкин, много посещавший местное общество в Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его вписать что-нибудь. Стр. 221 Пушкин бегло посмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой: быстро написал: Уединенная муза Закамских берегов Ищи с умом союза, Но не пиши стихов. [132, с. 222.] Благодаря своему острому языку, А. С. наживал себе часто врагов. Во время пребывания его в Одессе жила одна вдова генерала, который начал службу с низких чинов, дослужился до важного места, хотя ничем особенно не отличился. Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля раздробила ее и вышла в щеку. Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину? Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал, но не торопился исполнением. Так проходило время, а Пушкин и не думал исполнять обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя. Но вот настал день ангела генеральши. Приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, что называется, пристала с ножом к горлу. — Нет уж, Александр Сергеевич, теперь ни за что не отделаетесь обещаниями,— говорила она, крепко ухватив поэта за руку,— не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила, и бумагу, и чернила: садитесь к столику и напишите. Пушкин видит, что попал в капкан. «Удружу же ей, распотешу ее»,— подумал поэт и сел писать. Стихи были мигом готовы, и вот именно какие: Никто-не знает, где он рос, Но в службу поступил капралом; Французским чем-то ранен в нос, И умер генералом! Стр. 222 — Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух — не знаю,— рассказывает поэт,— потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову. Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта. [136, с. 9—10.] Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1836 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк. Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя. Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом: «Пушкин был у А—ва в бане». [136, с. 12—13.] Дельвиг, ближайший друг Пушкина, имел необыкновенную наклонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая внимания на окружающую обстановку, при которой не всегда бывает удобно высказывать правду громко. Однажды у Пушкина собрались близкие его друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся любовных похождений Пушкина, и Дельвиг, между прочим, сообщил вслух якобы правду, что А. С. был в слишком интимных отношениях с одной молодой графиней, тогда как поэт относился к ней только с уважением. — Мой девиз — резать правду! — громко закончил Дельвиг. Пушкин становится в позу и произносит следующее: — Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг. [136, с. 13—14.] Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кандыба, спросил его: — Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба. — Дурак Кандыба,— отвечал поэт. Стр. 223 — Нет, не то,— сконфузился офицер.— Ну, а рыба и рак? — Кандыба дурак! — подтвердил Пушкин. Картина. Общий смех. [136, с. 16.] Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот экспромт по этому случаю, сказанный Пушкиным. Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбою сказать экспромт. Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обратился к коту: Кот-Васька плут, Кот-Васька вор, Ну, словно обер-прокурор. [136, с. 21.] Спросили у Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она? — Не знаю,— отвечал Пушкин, очень строго и без желания поострить,— ведь я с ней говорил по-французски. [136, с. 22.] Тетушка Прасковья Александровна (Осипова) сказала ему (А. С. Пушкину) однажды: «Что уж такого умного в стихах «Ах, тетушка, ах, Анна Львовна»?, а Пушкин на это ответил такой оригинальной и такой характерной для него фразой: «Надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу дозволяется не всегда быть умными». [61, с. 158.] Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец не выдержал и сказал ему: «А знаешь Стр. 224 ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек». Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его. Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с любекскими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый. [29, с. 168.] (Пушкин) жженку называл Бенкендорфом, потому что она, подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок влияние на желудок. [15, с. 49.] — Как ты здесь? — спросил (М. Ф.) Орлов у Пушкина, встретясь с ним в Киеве. — Язык и до Киева доведет, — отвечал Пушкин. — Берегись! Берегись, Пушкин, чтобы не услали тебя за Дунай! — А может быть, и за Прут! [100, с. 214.] Пушкин говорил про Николая Павловича: «Хорош-хорош, а на 30 лет дураков наготовил». [115, с. 158.] Пушкин говаривал про Д. В. Давыдова: «Военные уверены, что он отличный писатель, а писатели про него думают, что он отличный генерал». [113, с. 355.] У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные; на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал: «В другой раз не станут просить». [65, с. 175.] Это было на новоселья Смирдина. Обед был на славу: Смирдин, знаете, ничего в этом не смыслит; я(Н. И. Греч), разумеется, велел ему отсчитать в обеденный бюджет необходимую сумму и вошел в сношение с любезнейшим Дюмэ. Само собою разумеется,, обед вышел на славу, прелесть! Нам с Булгариным Стр. 225 привелось сидеть так, что между нами сидел цензов Василий Николаевич Семенов, старый лицеист, почти однокашник Александра Сергеевича. Пушкин на этот раз был как-то особенно в ударе, болтал без умолку острил преловко и хохотал до упаду. Вдруг, заметив, что Семенов сидит между нами, двумя журналистами, которые, правду сказать, за то, что не дают никому спуску, слывут в публике за разбойников, крикнул с противоположной стороны стола, обращаясь к Семенову: «Ты, брат Семенов, сегодня словно Христос на горе! Голгофе». [65, с. 265—266.] Пушкин спрашивал приехавшего в Москву старого; товарища по Лицею про общего приятеля, а также: сверстника-лицеиста (М. Л. Яковлева), отличного мимика и художника по этой части: «А как он теперь лицедействует и что представляет?» — «Петербургское; наводнение».— «И что же?» — «Довольно похоже»,— отвечал тот. [29, с. 331.] Стр. 226
Оцифровка и вычитка - Константин Дегтярев, 2004 Публикуется
по изданию: |
