|
Русский литературный анекдот Л. А. НАРЫШКИН Однажды императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления, и что, кажется, изданием «Городового положения» и «Устава благочиния» она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством. — Ну, вряд ли, матушка, это так,— отвечал Нарышкин. — Я же говорю тебе, Лев Александрыч, что так,— возразила императрица,— и если б люди и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет. — А вот завтра увидим, матушка,— сказал Нарышкин,— я завтра же вечером тебе донесу. И в самом деле на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишка одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность. — Господин честной купец,— обратился он к первому попавшемуся курятнику,— а по чему продавать цыплят изволишь? — Живых — по рублю, а битых — по полтине пару,— грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина. — Ну так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то. Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и завернул в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами. Стр. 61 — А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два. — А за что ж, голубчик? — Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю. — Хорошо, душенька, но ведь я беру неживых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее? — Да ведь они были живые. — Да и те, которых продаешь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых. — Ах ты, калатырник! — взбесившись завопил торгаш,— ах ты, штгшманник этакой! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас! — А что у вас за шум? — спросил тут же расхаживающий, для порядка, полицейский. — Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас,— смиренно отвечает Нарышкин,— госнодкн купец продает цыплят живых по рублю, а битых по полтине за пару; так, чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине. Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно: «Давай еще рубль, или в сибирку». Вот тут Лев Александрович, как будто ненарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника: «Ах ты, мошенник! сам же геворил живые по рублю, битые по полтине и требует за битых, как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю?.. Прикажите, Ваше Превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плутец узнает у меня не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги, как за живых!» Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером в Эрмитаже рассказал императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, прищучивая и представляя в лицах себя, торгаша и полицейскего. Все смеялись, кроме императрицы... [46, с. 149—151]. Стр. 62 В 1787 году императрица Екатерина II, возвращаясь в Петербург из путешествия на Юг, проезжала через Тулу. В это время, по случаю неурожая предыдущего года, в Тульской губернии стояли чрезвычайно высокие цены на хлеб, и народ сильно бедствовал. Опасаясь огорчить такою вестью государыню, тогдашний тульский наместник генерал Кречетникоз решился скрыть от нее грустное положение вверенного ему края и донес совершенно противное. По распоряжению Кречетникова, на все луга, лежавшие при дороге, по которой ехала императрица, были собраны со всей губернии стада скота и табуны лошадей, а жителям окрестных деревень велено встречать государыню с песнями, в праздничных одеждах, с" хлебом и солью. Видя всюду наружную чистоту, порядок и изобилие, Екатерина осталась очень довольна и сказала Кречетникову: «Спасибо вам, Михаил Никитич, я нашла в Тульской губернии то, что желала бы найти и в других». К несчастью, Кречетников находился тогда в дурных отношениях с одним из спутников императрицы, обер-шталмейстером Л. А. Нарышкиным, вельможей, пользовавшимся особым ее расположением и умевшим, под видом шутки, ловко и кстати высказывать ей правду. На другой день по приезде государыни в Тулу Нарышкин явился к ней рано утром с ковригой хлеба, воткнутой на палку, и двумя утками, купленными им на рынке. Несколько изумленная такой выходкой, Екатерина спросила его: — Что это значит, Лев Александрович? — Я принес Вашему Величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы жалуете,— отвечал Нарышкин. Императрица, догадавшись в чем дело, спросила: почем за фунт покупал он хлеб? Нарышкин доложил, что платил за каждый фунт по четыре копейки. Екатерина недоверчиво взглянула на него и возразила: — Быть не может! Это неслыханная цена! Напротив, мне донесли, что в Туле печеный хлеб не дороже копейки. — Нет, государыня, это неправда,— отвечал Нарышкин,— вам донесли ложно. — Удивляюсь,— продолжала императрица,— как Стр. 63 же меня уверяли, что в здешней губернии был обильный урожай в прошлом году? — Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна,— возразил Нарышкин,— а теперь пока голодно. Екатерина взяла со стола, у которого сидела, писаный лист бумаги и подала его Нарышкину. Он пробежал бумагу и положил ее обратно, заметив: — Может быть, это ошибка... Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет. [72, с. 475— 488.] Однажды Екатерина ехала из Петербурга в Царское Село, до которого верстах в двух сломалось колесо в ее карете. Императрица, выглянув из кареты, громко сказала: «Уж я Левушке (так называла она Л(ьва) А(лександровича)) вымою голову». Лев Александрович выпрыгнул из коляски, прокрался стороною до въезда в Царское Село, вылил на голову ведро воды и стал как вкопанный. Между тем колесо уладили, Екатерина подъезжает, видит Нарышкина, с которого струилась вода, и говорит: — Что ты это, Левушка? — А что, матушка! ведь ты хотела мне вымыть голову. Зная, что у тебя и без моей головы много забот, я сам вымыл ее! [34, с. 123—124.] Вариант. На одном из эрмитажных собраний Екатерина за что-то рассердилась на Нарышкина и сделала ему выговор. Он тотчас же скрылся. Через несколько времени императрица велела дежурному камергеру отыскать его и позвать к ней. Камергер донес, что Нарышкин находится на хорах между музыкантами и решительно отказывается сойти в залу. Императрица послала вторично сказать ему, чтобы он немедленно исполнил ее волю. «Скажите государыне,— отвечал Нарышкин посланному,— что я никак не могу показаться в таком многолюдном обществе с «намыленной головой». [102, с. 41.1 По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех Стр. 64 присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе. Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу. — Где мое место? — спросил он чиновников. — Здесь, Ваше Превосходительство,— отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла. — Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин. — Уже несколько лет,— продолжали чиновники,— как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится. — Так мне нечего здесь делать,— сказал Нарышкин,— мое место занято. С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору. [11, с. 484.] Стр. 65
Оцифровка и вычитка - Константин Дегтярев, 2004
Публикуется
по изданию: |
